Истертые временем пологие ступеньки привели Орешникову в длинный коридор с чинно шествующей уборщицей и секретаршей, выскочившей из дверей какой-то комнаты, казалось, лишь для того, чтобы скрыться через мгновение в комнате напротив.
Лена быстро нашла дверь с дощечкой «Судья 3-го участка А. Н. Кузнецов» и вошла в приемную.
— Доложите, пожалуйста, товарищу Кузнецову: старшая пионервожатая десятой мужской средней школы Орешникова, — сказала она, обращаясь к сидевшей за столом женщине.
— Товарищ Кузнецов на судебном заседании, и вообще сегодня неприемный день, — рассеянно выслушав ее, сухо объявила женщина.
Она неодобрительно посмотрела на девушку, на ее нарядный костюм и новые туфли, и под этим холодноватым, по-женски проницательным взглядом уже немолодой, с бесцветным лицом секретарши Лене стало как-то не по себе и вспомнились утренние колебания: надевать или не надевать для посещения судьи свой лучший костюм и новые туфли.
«Ведь говорила же — не наряжайся!» — с досадой подумала она, чувствуя, как недавняя решимость обязательно повидать судью покидает ее. И все в этой слишком уж скромно обставленной комнате, с такой под стать мебели сухой секретаршей, как бы подтверждало ее сомнения: «И незачем было приходить. Здесь суд. Здесь даже секретарши смотрят по-особенному — сурово и неодобрительно. Поворачивайся и поскорей уходи».
Но Лена не очень-то любила поворачиваться и уходить, так ничего и не добившись. Да и эта постная женщина за столом положительно начинала ее злить.
— Ничего, я подожду, — с вызовом глядя на нее, сказала девушка.
— Но я же объяснила вам: сегодня неприемный день. Приходите завтра.
— Завтра? Ну нет, завтра я не могу. — Лена заметила, как удивленно расширились глаза секретарши, и, довольная, что хоть чем-то расшевелила ее, перешла в наступление: — Если здесь нельзя ждать, то я подожду в коридоре. И вообще, — это «вообще» она произнесла совсем как секретарша: высокомерно-протяжно, — почему у вас тут так хмуро? И мебель какая-то скучная, и вот занавески пыльные…
— Как?! — оторопев, воскликнула женщина. — Это приемная судьи, гражданка! — взорвалась она. — Здесь суд, а не театр. Ясно? И ждать в неприемные дни здесь нельзя. Я занята, мне работать надо.
— Ну и что ж, что суд? — невозмутимо заметила Лена. — В суде как раз и должно быть светло, чисто, просторно. Разве я неправа? — Она вежливо, благожелательно смотрела на секретаршу. — А эти занавески… Неужели так уж трудно вам было их постирать?
Разговор был окончен. Лена не стала ждать гневных слов, которые уже готовы были сорваться с губ вскочившей со стула женщины, и вышла в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь.
«Ну вот, всегда я так! — смеясь и досадуя на себя, подумала она. — Наговорю людям бог знает чего, а потом лезу к ним со своими просьбами».
Она прошлась по коридору, раздумывая над тем, стоит ли ждать, когда освободится Кузнецов, и сколько, собственно, ей еще придется ждать.
В конце коридора за чуть приоткрывшейся дверью послышался чей-то громкий, срывающийся на крик голос. Лена заглянула в просвет между дверными створками.
Она увидела довольно большую комнату, тесно заставленную тяжелыми, дубовыми скамьями, а в глубине ее — длинный стол, покрытый суконной скатертью, и массивные кресла с высокими, украшенными гербами спинками.
За столом, в самом высоком кресле, сидел Алексей Кузнецов, тот самый Алеша Кузнецов, которого Лена хорошо помнила еще по школе, когда он, ученик десятого класса, стал пионервожатым их отряда.
Трудно было поверить, что этот суровый и очень взрослый человек — таким сейчас представился девушке Алексей — и есть их бывший вожатый, их Алеша Кузнецов, которого ребята любя называли между собой «Кузнечиком», не столько за его фамилию, сколько за легкую, чуть подпрыгивающую походку и за легкий же, веселый нрав первого в школе спортсмена и озорника.
Трудно было поверить, что седой полковник и пожилая женщина, в которой Лена узнала учительницу из соседней школы Иванову, что оба эти уважаемых человека сидят по правую и по левую руку Кузнецова, а он — председательствующий — спокойно разбирается в чем-то чрезвычайно важном, что сейчас здесь происходит.
Внушительного вида пожилой мужчина, стоя перед судейским столом, что-то кричал, с возмущением глядя на Кузнецова.
Лена прислушалась.
— Не вам меня учить уму-разуму, товарищ судья! Вы мне в сыновья годитесь… — услышала она и испугалась, что Кузнецов смутится от этих резких слов, не сумеет должным образом на них ответить.
И действительно, Кузнецов как-то неуверенно провел рукой по лбу, а потом, склонив голову, начал перелистывать лежавшие перед ним бумаги.
«Промолчал!» — огорчилась Лена.
Мужчина же перед судейским столом все возвышал и возвышал голос:
— Да, сердцу не прикажешь, товарищ судья. И двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семейных уз. Поверьте мне, коль скоро я пошел на развод…
Тут Лена увидела сидевшую в первом ряду женщину, которая всякий раз, когда мужчина особенно возвышал голос, вздрагивала и, как бы соглашаясь с ним, печально кивала головой. Глядя на ее измученное лицо, Лена догадалась, что здесь сейчас слушается дело о разводе и что крикливый мужчина почему-то обязательно хочет развестись со своей женой, а той горько, стыдно и больно от его слов, от его резкого голоса, от всей его вызывающей манеры держать себя.
«Да осади же его! — чуть не вслух подумала Лена, загораясь возмущением против крикливого мужчины и недоумевая, почему Кузнецов так спасовал перед ним. — Уж я бы сказала! Я бы ему сказала!»
Она подалась вперед и, не замечая этого, оказалась на пороге отворившейся двери.
— Ну, довольно… — вдруг услышала она совсем негромкий голос, сразу даже не поняв, что это заговорил Кузнецов.
По мере того как он говорил и слова его доходили до ее сознания, она с радостью убеждалась, что именно так и следовало ему говорить с этим громкоголосым гражданином, именно так — убийственно спокойно и жестко, а вовсе не так, как хотела говорить она: накричать, обругать, да не просто, а самыми обидными словами, какие только могли прийти ей сейчас в голову.
— Ваши доводы, гражданин Винокуров, очень убедительны, — говорил Кузнецов. — Но, если верно, что двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семьи, следовательно верно и то, что пятнадцать лет отцовства еще не доказательство вашей привязанности к дочери.
— Но помилуйте! — воскликнул Винокуров.
— Нет уж, это вы нас помилуйте! — с внезапной запальчивостью оборвал его Алексей, но тут же, заметив удивленные взгляды народных заседателей, снова взял себя в руки и уже спокойно, даже подчеркнуто спокойно, продолжал: — Мы достаточно долго выслушивали ваши рассуждения и о том, что сердцу не прикажешь, и о том, что вы росли, а жена не росла. Словом, мы уже достаточно хорошо познакомились с вашими взглядами на семью. Но теперь речь идет не о ваших взглядах, а о судьбе вашей дочери: кто будет воспитывать ее — мать или отец, точнее — хорошо зарабатывающий, высококультурный отец или же больная, отставшая от жизни мать…
— Я вижу, что вы явно предвзято ко мне относитесь, товарищ судья! — с возмущением сказал Винокуров. — Между тем суд обязан рассматривать дела совершенно беспристрастно.
— Да, совершенно беспристрастно, — поднимаясь со своего места и укладывая разложенные на столе бумаги в папку, сказал Алексей. — Мы так ваше дело и рассматривали. Более того: мы только тем и озабочены, чтобы сохранить вашу семью. Но… — Алексей замолчал и, медля объявить об окончании судебного заседания, выжидающе посмотрел на Винокурова. Он ждал, что тот захочет еще что-то сказать, давал ему последнюю возможность одуматься.
Винокуров не понял Кузнецова и остался верен себе.
— Предупреждаю, что, если ваше решение не будет в мою пользу, — внушительно заявил он, — я обжалую его как незаконное…
— Да только ничего у вас из этого не выйдет! — не сдержавшись, крикнула Лена и замерла, прихлопнув рот ладонью.
Все, кто был в зале, оглянулись на нее.
— Дело слушается при закрытых дверях, гражданка! — строго сказал Кузнецов, но в глазах его зажглись веселые огоньки, сразу же напомнившие Лене прежнего Алешу Кузнецова. — Попрошу вас оставить зал.
Красная от смущения, девушка перешагнула порог. Захлопнув дверь, она снова очутилась в коридоре.
— Ну и ну! — только и могла произнести она, прикладывая ладони к разгоряченному лицу.
— Что вы еще такое тут натворили? — неожиданно послышался ехидный голос секретарши, и Лена, отняв руки от лица, увидела ее перед собой.
— Ох, и не говорите! — как старой своей приятельнице, доверительно сообщила она. — Меня, кажется, выгнали.
— Поздравляю вас! — торжествующе воскликнула секретарша. — Это вам, гражданочка, не клуб, а народный суд! — Не взглянув даже на Лену, она устремилась куда-то по своим неотложным делам.
Да, это был суд. Лена не успела сделать еще и шага, как в противоположном конце коридора появилась странная группа: два милиционера, в ногу погромыхивая каблуками сапог, вели перед собой молодого парня с заложенными за спину руками. У парня была наголо острижена голова, за небрежно расстегнутым воротом рубахи проглядывал синий крап татуировки.
Лена прижалась спиной к стене, но коридор был неширокий, и парень прошел совсем близко от нее. Глаза их встретились. Насмешливая улыбка тронула губы парня.
— Не бойсь, девонька, — с развязной веселостью сказал он, — не трону…
Парень и милиционеры прошли, а Лена долго еще стояла вот так — плотно-плотно прижавшись спиной к стене, с поднятыми к лицу руками.
Да, это был суд. Мужество окончательно покинуло девушку. Все было здесь незнакомо, необычно для нее. Вот даже Алексей Кузнецов, к которому она шла, рассчитывая, что с ним ей будет почти так же легко говорить, как когда-то, в школьные времена, — этот ее бывший пионервожатый, став судьей, неузнаваемо переменился. Только теперь Лена вспомнила, что она очень давно не встречалась с Алексеем. Вспомнила и о том, что Евгения Викторовна, Колина классная руководительница, решительно возражала против ее намерения идти в суд, А уж кто, как не Евгения Викторовна, мог лучше посоветовать Лене, как ей следует поступить! Так нет же, решила сделать по-своему!
Воспоминания о событиях и волнениях последних дней внезапно нахлынули на девушку.
Еще совсем недавно она и не помышляла о работе пионервожатой. Она была студенткой педагогического института, перешла на третий курс, а на каникулы ездила к тетке, жившей в таежном уральском городе, где было так замечательно, что и домой не тянуло. Но вдруг пришла телеграмма от матери: «Приезжай, заболел отец»…
Старый мастер, модельщик Орешников, тридцать лет проработавший на автозаводе, в цехе, где заводские чудодеи первыми находили формы тех самых машин, которые затем делал весь завод, должен был выйти на пенсию.
— Сердце! — многозначительно сказал ему заводской врач, — Второй звоночек, любезнейший Михаил Афанасьевич. Предписываю покой, покой и благодушие.
И вот в маленькой квартире Орешниковых навсегда умолк старый, похожий своим хриплым звоном на далекий гудок фабричной трубы будильник, который еще недавно поднимал всю семью ровно в шесть часов утра.
Михаил Афанасьевич тяжело переносил вынужденное безделье. Многолетняя привычка к труду, к заводу, к своему универсальному верстаку, на котором он умел, по его словам, делать все, что мечте угодно, не отпускала старика. И, хотя будильник молчал, каждое утро ровно в шесть часов слышала Лена из своей комнаты сердитое покряхтыванье отца, видно снова и снова вспоминавшего, что спешить ему уже некуда.
В семье Орешниковых Лена была самой младшей.
«Моя меньшая», — ласково говорил о ней отец, когда знакомил дочь с кем-нибудь из своих заводских приятелей.
Но теперь меньшая в семье оказалась ее главой: старший брат, Василий, служил пограничником где-то в Средней Азии, а младший, Степан, недавно окончивший горный институт, уехал работать в Кузбасс.
Переход Михаила Афанасьевича на пенсию, его внезапная немощь резко изменили привычный уклад семьи. Растерялась мать, привыкшая всегда и во всем полагаться на мужа, сдал и как-то сразу постарел отец.
Братья были далеко, и Лена поняла, что ответственность за стариков ложится на нее. Особой нужды бросать институт и поступать на работу все же не было, но девушка решила, что ей обязательно надо найти работу. Это ее решение, подкрепленное молчаливым одобрением матери, совпало с неожиданным предложением Валентина Александровича Зорова, директора школы, в которой Лена еще совсем недавно была ученицей, стать старшей пионервожатой.
Валентин Александрович полагал, что Лене, как будущему педагогу, очень полезно поработать год-другой вожатой, тем более что бросать институт из-за этого ей не придется. Зоров обещал помочь девушке перейти на заочный курс и действительно помог.
Итак, она учится и работает, и не просто где-нибудь, а в школе, среди ребят, знакомясь на практике со всем тем, что ждет ее в будущем, когда она получит диплом педагога. Все как будто бы складывалось самым лучшим образом. Но Лена, едва приступила к работе, столкнулась сразу со столькими трудностями, что даже и не успела как следует порадоваться тому, как все удачно у нее получилось.
Меньше всего думала она, что ее работа пионервожатой может быть хоть как-то связана с судом, что ей понадобятся совет и помощь судьи. Но вот она в суде…
Мысли девушки были прерваны появлением в коридоре Винокурова. По тому, как стремительно прошел он мимо нее, сердито бормоча что-то себе под нос, Лена заключила, что суд вынес неугодное ему решение.
Она подошла поближе к дверям зала, и, когда в коридор вышла жена Винокурова, печальная, с низко опущенной головой, девушка с участием заглянула ей в глаза, но ничего не спросила, поняв, что женщине сейчас не до разговоров.
Наконец в коридор вышел Кузнецов.
— Ну что? — позабыв даже поздороваться с ним и не думая о том, узнал он ее или нет, быстро спросила Лена. — Как вы решили?
— По-вашему, — устало улыбнулся Алексей, внимательно приглядываясь к лицу девушки. — Позвольте, позвольте, а ведь мы где-то встречались…
— И не раз, — рассмеялась Лена.
— Но где же? — Алексей задумался и тоже начал смеяться, смущенный тем, что никак не может вспомнить, где он видел раньше эту девушку.
— Я вам сейчас напомню, — сказала Лена. — Я Лена Орешникова. Я была пионеркой в том самом отряде, где вы были вожатым, я училась в той самой школе, где и вы, но только на шесть классов младше.
По мере того как Лена говорила, лицо Алексея расплывалось в радостной улыбке, и видно было, что он наконец узнал ее.
— Вспомнили?.. Что, переменилась? К худшему? — смеясь, спросила девушка.
— Леночка Орешникова! — радостно пожимая ей руку, воскликнул Алексей. — Ну конечно же, переменились! И пожалуй… Впрочем, судье в его рабочие часы говорить комплименты не положено.
— А у меня к вам дело, Алексей Николаевич, — становясь серьезной, озабоченно сказала Лена и почувствовала, что всем ее колебаниям пришел конец и она очень правильно сделала, что решилась обратиться за помощью к Кузнецову.
— Дело? Хорошо, тогда зайдем ко мне в кабинет.
Алексей ввел Лену в приемную. Не замечая недоуменных взглядов секретарши, он отворил перед девушкой дверь кабинета.