Между тем любезный хозяин ввёл нового гостя. Им оказался врач. С многозначительной миной он обследовал состояние здоровья графини и её дочерей, проверил пульс и обнаружил у всех троих опасные симптомы. И хотя графиня после всего случившегося чувствовала себя ничуть не хуже, чем прежде, грозившая жизни опасность встревожила её, ибо собственное дряблое тело было ей так же дорого, как любимое платье, от которого не легко отказаться, даже если оно уже изношено. По предписанию врача она проглотила большую дозу жаропонижающих порошков и капель. Примеру заботливой маменьки волей-неволей пришлось последовать и её абсолютно здоровым дочерям.
Чем уступчивее пациент, тем больше требований предъявляет ему врач. Кровожадный Теофраст [88] уже настаивал на кровопускании и, за отсутствием помощника, сам взялся накладывать жгут. Графиня с готовностью согласилась на знаменитое средство от всех возможных последствий испуга. Она не стала бы возражать, если в интересах её здоровья врач дошёл бы и до клизмы. К счастью, ему не пришло в голову прописать её, иначе бы он поверг в отчаяние стыдливых девушек. Увещевания врача и авторитет матери лишь с трудом заставили их преодолеть страх перед стальным лезвием ланцета и опустить ноги в воду. Мутная лимфа матери и ярко-пурпуровый бальзам здоровья дочерей тотчас заструились в серебряный таз. Наконец, пришла очередь горничной. И хотя она уверяла, будто очень боится крови, и что малейшая ранка, даже от укола швейной иглы, вызывает у неё головокружение и обморок, неумолимый врач безжалостно обнажил ногу миловидной девушки и пустил ей кровь так же искусно, как и её госпожам.
Едва закончилась последняя хирургическая операция, как всё общество направилось в столовую, где был уже приготовлен королевский обед. Полки у стен просторного зала до самых карнизов сводчатого потолка были уставлены серебряной посудой; сверкали золотые и позолоченные бокалы, исполинские заздравные кубки и чаши чеканной работы, а из соседних комнат доносились звуки чудесных симфоний, словно приглашая гостей отведать лакомые блюда и тонкие вина.
Когда со стола убрали остатки обеда, повар подал на десерт причудливый торт, изображавший горы и скалы, отлитые из разноцветного сахара и гуммитраганта. Затейливая кондитерская штука, изготовленная скорее для глаз и нёба, чем для ума, воспроизводила в крошечных фигурках злоключения незадачливых путешественниц. Графиня не могла надивиться на всё это и, терзаемая любопытством, спросила у сидевшего рядом соседа с повязанной через плечо лентой, – богемского графа, как тот отрекомендовался, – что за торжественное событие празднуется сегодня в этом доме. В ответ она услышала, что ничего особенного не происходит и что это всего лишь дружеская встреча случайно собравшихся здесь хороших знакомых.
Графиня очень удивилась. О богатом гостеприимном полковнике Ризентале ей никогда не приходилось слышать ни в Бреславле, ни за его пределами, и сколько ни пробегала она мысленно генеалогические таблицы, в большом запасе хранившиеся у неё в памяти, никак не могла найти в них этого имени. Тогда любопытная дама решила всё разузнать у самого хозяина дома, но тот ловко уклонялся от её вопросов. Он умышленно обрывал генеалогические нити и переводил беседу в возвышенные сферы царства духов, что вполне отвечало вкусам публики, ибо в обществе, настроенном на таинственные истории о потусторонних силах, редкий праздничный вечер обходится без рассказов о духовидцах. При этом всегда хватает и рассказчиков и внимательных слушателей.
Один тучный каноник рассказал много чудесных историй о Рюбецале. Некоторые верили им, другие нет. Графиня, всегда чувствовавшая себя в родной стихии, когда ей доводилось в нравоучительном тоне высказываться против предрассудков, на этот раз возглавила философскую партию и своим вольнодумством загнала в тупик защитника Рюбецаля – парализованного финансового советника, у которого не двигался ни один сустав, кроме языка.
– Моя собственная история, – сказала графиня в заключение, – является очевидным доказательством, что все рассказы о пресловутом горном духе – пустые бредни. Если бы он действительно обитал здесь в горах и обладал благородством, каким его наделяют сказочники и праздные умы, то не позволил бы негодяю так бесчинствовать под своим именем. Но дух, – эта жалкая небылица, не мог спасти собственную честь, и только вмешательство благородного господина Ризенталя не позволило дерзкому разбойнику беспрепятственно издеваться над нами.
Хозяин дома, до этого не принимавший участия в философских спорах, вмешался в разговор.
– Вы совершенно опустошили мир духов, уважаемая графиня, – сказал он. – От ваших нравоучений весь мир фантазии рассеялся у нас на глазах, как лёгкий туман. Вы привели убедительный довод, из которого следует, что давний обитатель этих мест не более чем химера, и заставили умолкнуть его защитника, нашего финансового советника. Однако позвольте мне привести несколько возражений. Что если в вашем освобождении из рук скрытого под чужой маской разбойника участвовал сказочный горный дух? Что если приятелю- соседу было угодно принять мой образ, чтобы под этой заслуживающей доверия личиной привезти вас сюда в безопасное место, и что если я, как хозяин дома, ни на мгновение не оставлял это общество? Что если вы были введены в этот дом незнакомцем, которого сейчас нет среди нас? Как видите, возможно, сосед-горный дух спас свою честь, и тогда он не такая уж небылица, как вы говорите.
Эти слова привели графиню в замешательство, а её прелестные дочки от удивления выронили вилки из рук и уставились на хозяина, словно хотели прочесть в его глазах, шутит он, или говорит серьёзно. Но дальнейшее выяснение истины было прервано появлением слуги и кучера. Последний испытал великую радость, найдя в конюшне своих четырёх коней, а первый почувствовал то же самое, когда, войдя в столовую, увидел находящихся в полном здравии госпожу и её двух дочерей.
[88]. Теофраст (372 - 287 до Р.Х.) – др. греческий философ и естествоиспытатель, современник и друг Платона и Аристотеля. Оставил много сочинений.