Лиля, опустив руки, стояла посредине комнаты, не зная за что взяться. Что-то щемило и щемило сердце. Какая-то глухая тревога, то ли недоумение, то ли недовольство собой не давали покоя, мешали всегдашней выдержке. Она бесцельно отодвинула стул, взяла книгу, снова положила ее... Нет, что-то не то она делает, не так... Лиля нервно отошла к окну.
В комнату, тихо ступая босыми ногами, вошел Гера. Он подошел к Мусиной постели, дотронулся до лба девочки и покачал головой. Потом взял из тазика с холодной водой тряпочку, выжал ее, помахал ею в воздухе и положил на лоб больной. Его большие сильные руки с обломанными ногтями, со множеством ссадин и синяков двигались удивительно легко и ловко. Ласково, даже нежно он повернул Мусю на другой бок и заправил вокруг нее одеяло. Тут он поймал удивленный взгляд Лили.
- Вот так,- сказал он чуть сконфуженно,- я всегда Петьке делал... Они ведь, маленькие, часто болеют... Правда, Лиля?
Лиля кивнула, хотя она никогда не думала о том, часто ли болеют маленькие дети.
- Ты не забывай им тряпочки менять,- продолжал Гера,- это облегчает. Я уж знаю...
Тихонько уходя из комнаты, он остановился у порога и, взглянув на Лилю посуровевшими глазами, уронил:
- Жалко их... Наших всех...
И ушел.
Вот, Лиля, слово найдено - это-то и щемило твое сердце.
Девочка огляделась вокруг, затаила дыхание и вдруг увидела все иными глазами. Она увидела дом, не "учреждение", не "здравницу", а свой, пусть временный, дом, который берег ее. Она увидела ребят, своих ребят, которые вместе с ней плакали и радовались, боялись и недоедали, увидела стариков, своих стариков, которые заботились об ее безопасности и удобствах, и Таню, глубоко затаившую свое горе и постоянно думающую о ребятах.
Да, Лиля, все оказалось не так просто. Жизнь повернулась к тебе горькой и злой стороной; и какое счастье, что в это время ты оказалась не одинокой, с тобой друзья, свои, наши!..
Лиля вдруг вздохнула полной грудью - теперь она знала, что надо делать. Надо быть вместе со всеми, надо помогать Тане, надо взять на себя часть общего груза. И может быть, чем-нибудь... помочь Гере?
Юматик застонал во сне, Лиля переменила ему компресс; он слабо улыбнулся и прошептал: "Спасибо". Лиля напоила Пиньку, укрыла получше Таню и остановилась около Муси.
Сжавшись в комочек, лежала девочка, и дыхание со свистом вылетало из ее груди, а из-под опущенных ресниц медленно выползали слезы. Лиля осторожно вытерла их, чуть слышно приговаривая:
- Не надо плакать. Все будет хорошо... Маленькие ведь часто болеют...
* * *
К вечеру Таня проснулась от тихого звяканья. Посреди комнаты стояла Лиля, склонившись над ведром с водой; подол пестрого платья был у нее приподнят и засунут за поясок, в руках белела пыльная тряпка.
- Что это ты собираешься делать, Лиля?
- Хочу помыть пол в комнате.
- Помыть пол? - Таня вспомнила сцену в прачечной и про себя тихонько улыбнулась.- Ты?
- Да, наш доктор говорил, что в комнатах больных должно быть особенно чисто.
- Правильно. А тряпка эта для чего?
- Надо же чем-нибудь тереть.
- Возьми лучше тряпку, которая в кухне, такая большая, из мешка, той будет удобней.
- Хорошо,- сказала Лиля неожиданно покорно.- Только я, Таня, не знаю как это делать. Вот мама хотела, чтобы я классиков в подлиннике читала, а пол мыть не научила.
Таня вскочила с кровати и так же, подоткнув подол, стала учить ленинградскую "принцессу" мыть пол.
19. Страшное открытие
У больных появилась сыпь, и всем стало ясно - это корь. Ребята болели по-разному. Пинька становился с каждым днем все более несносным. Он все время хныкал, плакал, требовал неусыпного внимания. То он заявлял, что ему хочется клюквенного морса, и слезы градом катились у него по лицу, когда Юра пытался доказать ему, что клюква на болотах еще не созрела.
А то вдруг Пинька жалобно и настойчиво требовал крепкого бульону.
Бульон! Само это слово давно забыли ребята. Давно сидели на жидкой ячневой каше, которую для больных Анна Матвеевна тщательно протирала через дуршлаг. Уже исчезли со стола и лепешки, и редко-редко появлялся жиденький кофе со сгущенным молоком. А Пинька требовал мясного бульона. Он начинал не терпящим возражения, приказывающим тоном:
- Дайте мне бульона.
Потом переходил к просьбам, умолял и, наконец, начинал рыдать, как маленькая нервная девчонка.
- Бульону, хочу бульону. Бульону дайте!
Юрины уговоры на него не действовали. Он иногда поворачивался и бросал в Юру подушкой.
- Молчи ты, правильный какой! - шипел он на него злобно.
Пинькины вопли производили очень тяжелое впечатление на Таню и Анну Матвеевну. Ведь дать-то ему было нечего. Старушка почему-то чувствовала себя виноватой, думала, думала, прикидывала, но придумать ничего не могла.
Таня просто уходила из комнаты.
Юра действительно был "правильный". Болел он труднее Пиньки. Температура у него то подскакивала вверх - и он пылал и бредил, то стремительно падала - и он лежал бледный, в холодном поту, но никогда не жаловался.
Слабо улыбаясь, он глядел на Таню, которая хлопотала около него, и шептал тихонько:
- Ничего, Танюша, все уже прошло, не беспокойся.
Но все-таки Юра и Пинька шли на поправку. А вот с Мусей все еще было плохо. Она лежала безучастная, безразличная ко всему, глядя невидящими глазами, кашляла, дышала с хрипом и слабела с каждым днем. Тревога за девочку все больше охватывала ребят.
Первым вопросом ребят, когда они просыпались, было: "Как Муся?"
Болезнь товарищей особенно сплотила обитателей "Счастливой Долины". Гера днем всегда бывал дома, брал на себя все тяжелые работы, всячески пытался помочь Анне Матвеевне. Уходил ли куда-нибудь ночами,- никто не знал. Положим, может быть, кто-нибудь и знал, но молчал. Костик тоже большую часть времени проводил в здравнице, дежурил вместе с Таней, исполнял все ее поручения. Таня и Анна Матвеевна совсем измучились от бессонных ночей. Лиля часто отсылала Таню поспать, а сама оставалась с больными. Дежурили теперь по двое. Так было легче и ночь не казалась такой бесконечной. В самые трудные часы, с двух до четырех утра, когда крепко засыпал не только дом, но, казалось, что спит даже лес за оградой, когда глаза закрывались сами собой,- легче было бодрствовать, когда рядом не спит еще кто-то.
В эту ночь Таня снова сидела над мамиными книжками, все еще пытаясь что-то понять, узнать, как вылечить больных. Анна Матвеевна штопала чулки и все время посматривала на Таню. Лицо ее все больше мрачнело и руки двигались все медленнее.
Робкий солнечный луч тихонько заполз в щель между занавесками.
- Утро,- сказала Таня. Встала, потянулась, раскрыла занавеси и потушила коптилку.- Утро, Анна Матвеевна, пора побудку делать.
Анна Матвеевна продолжала сидеть, не поднялась, не сменила халат на передник, не пошла в кухню готовить, пусть очень скудный, но все-таки завтрак.
Смутное подозрение шевельнулось в душе Тани.
- Анна Матвеевна,- спросила она, боясь, но уже предугадывая ответ,- а как у нас с едой?