Просыпался я медленно, вкусно, тягуче зевая и ненадолго засыпая снова, досматривая сон, который, вот хоть убей (!), напрочь забылся через несколько секунд после пробуждения, осталось только приятное послевкусие и отличное настроение.
Улыбаясь миру, сладко потянулся, выгибаясь совершенно по-кошачьи, и ничуть не смущаясь смешку, донёсшемуся от уже одевшихся родителей, сидящих у широкого подоконника, заменяющего нам стол, за чаем.
— Доброе утро, досточтимые предки! — весело говорю я, усаживаясь на матрасе.
— Доброе, — кивнул отец, салютуя чашкой. Несмотря на всю свою брутальность, как личную, так и профессии, пить чай или кофе он предпочитает, по возможности, из маленьких, изящно расписанных фарфоровых чашек.
— Доброе… — усмехнулась мама, — Предки, ну надо же!
— Досточтимые! — поиграл я бровями.
— Это радует, — почти серьёзно сказала она, и некоторое время мы, разминая мозги и настроение, пикировались, перебрасываясь шуточками, двусмысленностями, цитатами и отсылками на разного рода произведения, классические и не очень.
С недавних пор, по моей просьбе, они начали вставлять в разговор слова, а иногда и целые фразы из идиша, и… хм, родной язык очень легко укладывается в голове. Знаю уже порядка пятисот слов, и, к собственному удивлению, не просто заучил их, а могу вести пусть примитивный, но достаточно уверенный разговор на бытовые темы. В планах — алфавит… благо, он у иврита и идиша общий, и переучиваться, если вдруг что, не придётся.
Не знаю, чего в этом больше — желания изучить культуру народа, ставшего родным для меня в этом воплощении, или же это чудит мозг, привыкший перерабатывать огромные массивы информации, и ныне изнывающий от безделья.
Интернета нет, с хорошими книгами, да и книгами вообще — проблема…
… и с научными, к слову, тоже! В теории, есть библиотеки, и можно сделать заказ, который привезут тебе из другого города, если нет в твоём.
Учись! Развивайся, Гражданин Страны Советов! Всё во имя Человека, для блага Человека!
Но! Есть разного рода допуски, и если в теории «Ленинка» является публичной библиотекой, то на практике — школьнику доступен только отдел с детской и юношеской литературой. Читайте, детки, Дюма, Майн Рида, и про подвиги советских разведчиков! Для особо продвинутых — Перельман.
А если, скажем, я захочу почитать что-то о монашеских орденах Средневековья, то в библиотеке мне предложат что-то очень пережёванное и прошедшее через жернова цензуры. Если оно, пережёванное, вообще есть в наличии.
Хочешь что-то более серьёзное? Притащи справку из школы о том, что ты готовишь доклад, и тогда, может быть…
… но вернее всего — нет! Но «на карандаш» попадёшь в любом случае.
Пробиться через эти заслоны и препоны, в теории можно. Но ради этого придётся пройти через все круги бюрократического ада, пробивая головой укрепленные казёнными печатями бумажные стены и доказывая, что ты, советский гражданин, имеешь право…
А я не уверен, что хочу этого. Что эта игра вообще стоит свеч…
… и уж в чём я совсем не уверен, так это в том, хочу ли я быть советским гражданином! Чем дальше, тем больше не уверен…
В общем, всё сложно. Но здесь, в СССР, вообще всё сложно.
Отстояв очередь в туалет, умывался и чистил зубы уже на кухне, под ворчание одной из старух, толкающейся на кухне, кажется, вовсе без цели.
— Елозит и елозит… — бурчала она, лязгая кастрюльками и переставляя с места на место тарелки, — ишь, чистюля какой! Все они, как не наши…
Недовольна она, кажется не тем, что я ненадолго занял мойку, или (о ужас!) полощу потом рот, сплёвывая туда, а тем, что вообще существую. Есть такая категория людей, которые вечно, от рождения, чем-то недовольны, и щедро делятся этим недовольством со всем окружающим миром, выплёскивая его, как содержимое ночного горшка.
— У-у… геркулес! — с удовольствием констатировал я, вернувшись в комнату, — С сыром⁈ Шикарно!
Запах керосина, неизбежный при использовании примуса, нисколько не мешает наслаждаться мне завтраком. Сыр, покрошенный на мелкие кубики, уже расплавился в горячей каше, стал тягучим, добавив свои нотки к блюду.
Нотки керосина, увы, в блюде тоже присутствуют, но это — неизбежность! Нас при заселении ещё предупредили, что проводка здесь слабая, и что лишняя нагрузка на сеть чревата пожаром, заставив расписаться, что мы, Савеловы, поставлены о том в известность.
На мой вопрос о том, когда же в последний раз меняли проводку, дама из домоуправления ответила уклончиво, и подозреваю, что она и сама не знала, не желая в том признаваться. Либо, что ещё хуже, проводка осталась в доме от времён довоенных, и может быть даже, дореволюционных.
Жмурясь от удовольствия, одобрительно закивал на вопрос мамы о бутерброде и чае, краем уха прислушиваясь к разговорам родителей.
Отец пока ещё присматривается и потому высказывается осторожно, но кажется, коллектив не самый плохой. Есть своя московская специфика, в которой предстоит разобраться, но в целом — жить и работать можно!
Мама пока в сомнениях — есть несколько мест, куда она может устроиться, и все они имеют как преимущества, так и недостатки. Благо, ей, как замужней женщине, не грозит статья за тунеядство, и выбирать она может, сколько угодно долго.
Другое дело, что выбрать нужно с умом, чтобы не мучиться потом, и не бежать, сломя голову, через месяц-другой после устройства на работу. Бегунков не любят, по делу и без песоча в «Крокодиле» и стенгазетах, и хотя уходят, чаще всего, от плохих руководителей и бытового неустроя, здесь, в СССР, преодоление бессмысленных трудностей воспевается.
Настоящему советскому человеку положено жить, денно и нощно беспокоясь о благе родного завода, плане, пятилетке за четыре года и построении коммунизма на всей планете. Согласно не опровергнутым обещаниям Хрущова, ждать осталось недолго, и к 1980 году в СССР будет один сплошной Коммунизм!
Пока он не наступил, можно с надеждой всматриваться туда, на линию горизонта, где вечно алеет заря светлого будущего. Надо чуть-чуть потерпеть, и из бараков и коммуналок всей страной — прямо в Коммунизм! На Марс, на Венеру, и конечно же — в собственную благоустроенную квартиру.
А некоторых, особо несознательных, туда не возьмут. Как я понимаю, в бараках оставят, и в коммуналках.
—… в этот день милитаристская Япония… — внезапно сообщило радио, едва ли не полную громкость включенное у кого-то из соседей. С полминуты мы всей квартирой слушали про знаменательный день, а потом ещё столько же — щёлчки переключения каналов, хрипы настроек и обрывки фраз.
—… да вашу мать! — услышал я сквозь эту какофонию возмущённый ор, — Сколько можно⁈ Если не слышите, купите себе наушники!
— Впору себе наушники покупать, — буркнул отец, допивая чай.
Да… одна из проблем коммунальной жизни — обилие собственно жизни. Семь комнат, и в большинстве не по одному человеку, с не самыми простыми характерами и часто — привычками, раздражающими окружающим, но самим обладателям привычек кажущимися совершенно естественными, и часто — единственно правильными!
—… мой в сорок пятом прямо из Берлина, и на японский фронт, — услышал я обрывки кухонного разговора, обуваясь в прихожей.
— Дверь не закрывай! — крикнул мне Пал Игнатьич, — Я сейчас тоже выйду!
Угукнув, оставил дверь приоткрытой и сбежал вниз по лестнице, внимательно глядя под ноги. Здесь, бывает, не только ссут…
' — А я ведь то аниме так и не досмотрел…' — вспомнилось мне, и настроение чуть-чуть, самую малость, но испортилось. Не сильно, а так…
Пробегая мимо Большого Театра, покосился на кучку поклонников, столпившихся вокруг какой-то знаменитости, и хмыкнул. Никогда не понимал…
— Бе-бе-бе! — мелкий пацан, обогнав меня и пробежав несколько метров, обернулся, и, приставив пальцы к уголкам глаз, растянул их, став неизвестно кем, но узкоглазым, и судя по возмущённым воплям сзади — очень обидным!
— Сам такой! — звонко проорали позади, и, чуть толкнув меня, мимо пронеслась тощая девчонка, грозя обидчику всеми карами, — Сам ты япошка!
Мыли снова заскакали вокруг утреннего происшествия, Японии…
' — Чёрт… — я чуть не споткнулся, — Горовицам начертил аж несколько вариантов мебели, годной для их крохотного помещения, а себе-то что⁈'
Мне такую мебель и монтировать в студенчестве приходилось, и… в общем, разбираюсь! Не так чтобы очень, но на безрыбье! Да и куда нам, собственно, деваться? Комната узкая, неудобная…
Поставить нормальную кровать у входа, а напротив шкаф — как у всех, так останется только узкий проход, да и тот — боком! А если поиграть с пространством…
Я аж остановился, представив несколько интересных, и очень… очень бюджетных вариантов!
Во-первых, и это самое главное — мне просто скучно. Нет интернета, проблема с книгами… и даже, мать его, ТВ нынче — позорное угрёбище… которого у нас, к слову, нет!
А во-вторых… не уверен пока, но при здешнем дефиците всего и вся, все эти мебельные изыски могут принести нам… чего-нибудь.
Не знаю пока, что именно, но твёрдо уверен, что руки, растущие откуда надо, и голова, в которой есть пусть чужие, но очень интересные идеи из будущего, это хороший такой стартовый капитал!
А деньги это, выгодные знакомства или что-то ещё — не суть важно! Лишь бы на пользу…
Несколько минут спустя, стоя неподалёку от школы, я, взрослый, состоявшийся мужчина…
… собираюсь с духом.
В животе — противное сосущее чувство, ноги, ставшие чуть-чуть ватными, и, мать её… неуверенность в себе…
Откуда⁈ Понятно, что я сейчас подросток, и гормонам плевать на весь мой жизненный опыт… тем более, что опыт из той, прошлой жизни! Это там у меня сформировались нужные нейронные связи, рефлексы и прочее…
А здесь… знаю, понимаю, но, сука, заново! Заново это дурацкое, нелепое ощущение, понимание, что ты новичок в школе, и от того, как тебя примет коллектив, как отнесутся учителя, зависит, чёрт подери, слишком многое…
Я не боюсь… не люблю драться, но не боюсь! Но взгляды, перешёптывания, притирки к коллективу… чёрт бы их побрал!
В новом коллективе даже взрослому не всегда бывает просто притереться, да и не всегда получается! Часто — внешне всё благополучно, улыбки… а за спиной — подставы, козни, и в результате — стресс, стресс, стресс…
А ещё нервные срывы, увольнения по собственному и прочие неприятности. Часто — не потому, что коллектив так уж плох, или новичок совершенно никчемушен, а просто — не сложилось. Бывает.
Но взрослому проще выстраивать отношения, да и взрослые, в целом, более терпимы, у них не так бушуют гормоны, не лезет в голову юношеский максимализм, не так остро желание утверждаться в стае. Взрослому, в конце концов, проще уйти, написав заявление по собственному…
Детство — счастлива пора[i]? Ну-ну… Шесть дней в неделю с восьми тридцати утра и до пол второго, в замкнутом помещении с тремя десятками детей или подростков с неустоявшейся психикой, и, мать их гормонами, которые давят на мозг!
С инстинктами, унаследованными от диких предков, заставляющих не просто бегать, прыгать и играть, но — самоутверждаться, часто — за счёт других. Здесь — развитие личности, но здесь же — психологические травмы.
А ещё — педагоги. Сертифицированные, с дипломами о высшем образовании… и у каждого — характер. Особенности. Не всегда приятные… и не всегда во благо ученика.
' — Справлюсь, — уверяю себя, делая шаг ко входу в школу, — не впервой! Я…'
… справился, всё-таки я — взрослый мужчина, пусть даже отчасти.
— Пришёл? — невесть зачем спросила завуч, глянув на меня поверх очков, — Посиди чуть-чуть.
— Хорошо, Светлана Эдуардовна, — киваю я, усаживаясь на стул у стены и ставя рюкзак в ногах. Стараясь не пялится вовсе уж нагло, разглядываю кабинет и его обитателей, заняты́х и деловитых.
Сейчас у них горячая пора, можно сказать — страда́. Утверждаются планы и сметы, принимаются всевозможные комиссии, проводятся заседания, заканчивается ремонт…
В общем, вся та суета, известная любому педагогу, но почти неизвестная мне. Понятно только, что люди заняты делом, которое считают важным.
— Савелов? — завуч обратила-таки на меня своё внимание.
— Так точно, — невесть зачем отвечаю в армейской манере, встав со стула и вытягиваясь.
— Миша, значит… — она начинает перебирать бумаги, а меня будто кто-то подталкивает.
— Ну, можно и так…
Язык уже прикушен, но поздно, я — под прицелом нескольких пар глаз, разглядывающих меня с разной степенью заинтересованности.
— Пятая графа… — наклонившись, шепчет завучу пожилая сутулая девушка с некрасивым пучком жидких волос на маленьком черепе, туго обтянутом сухой желтоватой кожей.
— Миша — лучше, — веско припечатывает завуч, выслушав приспешницу и давя меня взглядом. Склоняю голову, как бы соглашаясь, что Миша — лучше…
Удовлетворённая этим, завуч кивает, и дальнейшее моё знакомство с педагогическим коллективом проходит достаточно однообразно. Светлана Эдуардовна читает моё личное дело, иногда поднимая глаза и с некоторым сомнением глядя поверх очков. Я в это время вытягиваюсь и всем своим видом показываю, что готов отвечать на любые вопросы.
— Ну… — закончив чтение, завуч с некоторым сомнением поглядела на меня, постукивая пальцами по столу.
— Б класс, — чётко артикулируя буквы, предложила властная полная дама, даже здесь, в учительской, не расстающаяся с массивной указкой, — к Елене Дмитриевне!
— Понятно, что не А, — согласилась с ней другая, — но может, В?
В ответ властная только поджала губы, показывая, что она думает об этом предложении.
— Б класс английский изучает, — протянула Светлана Эдуардовна, — потянешь?
— Ес! Оф кос! — вытянулся я.
— Ну вот видите! — удовлетворённо кивнула властная дама, и добавила зачем-то:
— Они все английский изучают!
Развивать тему Светлана Эдуардовна не стала, хотя по чуть сгустившейся атмосфере в учительской стало ясно, что этой ремаркой она не слишком довольна.
— Зиночка! — обратилась она к пожилой девушке, — Будьте добры, сходите за Еленой Дмитриевной!
— Хорошо, Светлана Эдуардовна, — кивнула та, и вышла прочь той деревянной бесполой походкой, которая лучше любого психолога скажет о больших проблемах с психикой и личностной самооценкой.
— А ты сядь пока, — приказала мне завуч, и я послушался, постаравшись слиться с местностью.
' — Ну вот на хера брякнул?' — тоскливо думал я, и мысль эта, как закольцованная, вертелась в моей голове раз за разом.
За эти минуты я, кажется, неплохо прокачал невидимость, слушая малопонятные разговоры педагогов и стараясь не отсвечивать, и соответственно — не раздражать. Наконец, дверь скрипнула, и в учительскую газообразно просочилась пожилая девушка, и, подойдя к столу завуча, что-то прошелестела бумажным, каким-то пыльным голосом.
А потом…
— Вызывали, Светлана Эдуардовна?
… вошла она. Высокая, медно-рыжая, несколько сухопарая по этим временам… и именно такая, какие мне всегда нравились!
' — Хедшот…' — подумал я, сглатывая, и кажется, краснея так, как могут только краснеть подростки, а рыжеволосая богиня, властительница моих ночных дум начиная с сегодняшнего дня, прошла мимо меня, мельком глянув синими глазами.
А потом богиня наклонилась к столу, выслушивая Светлану Эдуардовну, и её ягодицы под юбкой шевельнулись маняще и соблазнительно, а медный тугой локон, вырвавшись из большого пучка волос, закрученных на затылке, качнулся возле маленького розового уха.
' — Комбо!' — решил я, и потом добавил, охрипший даже в мыслях:
' — Бля…'
— Миша, с тобой всё в порядке? — подойдя ко мне, поинтересовалась Елена Дмитриевна, в голосе которой звучат хрустальные обертоны и нотки тревоги. От неё едва заметно пахнет духами, и совсем чуть-чуть, женщиной…
— А? — не сразу реагирую я, вслушиваясь в волшебный голос, всё ещё звучащий в моей голове, — Да-а… жарко и вот… волнуюсь…
Оттягиваю и без того расстёгнутый воротник рубахи, стараясь не смотреть…
… а смотреть хочется. И не только смотреть…
— Понятно… — соглашается классная руководительница, — новая школа, это всегда волнительно! Но ты, Миша, не переживай, у нас ребята хорошие, дружные!
Одна часть меня, взрослая и циничная, мысленно отвечает, что ребята, если верить словам учителей, всегда хорошие и дружные, даже если они чуть не поголовно стоят на учёте в детской комнате милиции.
Другой я, преисполненный гормонами и томлением духа, разрывается на части, желая слушать, смотреть…
А смотреть, честное слово, есть куда! Елена Дмитриевна, как и положено советскому педагогу, одета весьма скромно и консервативно, и полагаю, пожелав того, могла бы выглядеть много лучше…
… но мне хватает и имеющегося, а юношеская фантазия и взрослый опыт дорисовывают недостающее.
— Ну, пойдём! — тронув меня за плечо и вызвав бурный отклик в организме, она вышла, и, цокая каблучками по коридору, пошла рядом, рассказывая о школе и своём, а теперь уже и моём, классе.
—… у нас очень сильная школа… налево… особенно химия, биология и английский. Потянешь?
— Ну… да, — не сразу спохватываюсь я.
— Не сомневаюсь, — тепло улыбается Елена Дмитриевна, — оценки у тебя неплохие, справишься! Первое время, возможно, будет немного трудно, но ты не расстраивайся, подтянем!
— Я… — уже толкаются на языке хвастливые слова, но взрослое альтер-эго берёт верх, — постараюсь.
— Уверена в тебе, — снова улыбается Елена Дмитриевна — она вообще улыбчивая, и улыбка у неё, чёрт подери, красивая! — Но ты, кажется, немецкий учил?
— В школе, — киваю ей, стараясь не смотреть… не слишком пристально смотреть… — а так потихонечку учу английский. Самостоятельно.
В голове — столько всякого хлама, который хочется вывалить в разговоре! О том, что у меня, официально, третий взрослый разряд по шахматам, а неофициально я играю намного лучше…
… о том, что я могу подтянуться двадцать два раза, и о том, что деньги я зарабатываю самостоятельно, а не беру у родителей…
… и вся та хрень, что несёт подросток, желающий понравится симпатичной девушке!
Сдерживаюсь, но откровенно — с трудом! Если бы не прежний жизненный опыт, я бы уже завалил её ненужной информацией, поинтересовался бы, замужем она или нет…
— Ну вот и пришли, — снова улыбнулась мне классная, остановившись перед дверью.
' — Классная у меня — такая классная' — растёкшись мёдом, скалабмурил я в голове, но хвала Будде — хватило сил смолчать.
— Ребята! — войдя в класс, громко сказала Елена Дмитриевна, придерживая меня за плечо, — Миша Савелов наш новый ученик и ваш одноклассник! Приехал с Севера, и теперь будет учиться с нами!
Чуть кивнув, и отчаянно стараясь не смотреть на неё, едва заметно улыбаюсь новым одноклассникам. Народа в классе немного — всего-то три девочки и двое ребят, глазеющих на меня с разными эмоциями.
Одна из девочек, некрасивая и улыбчивая, одетая в старенький спортивный костюм, искрится положительными эмоциями и близоруко щурится, опустив тряпку, с которой на пол капает грязная вода. Она уже, и это видно, записала меня если не в друзья, то как минимум в приятели, и я, скорее всего, не буду против.
Двое других, такие себе девочки-девочки… хохотушки и болтушки, с уже проснувшимися женскими инстинктами, которые они вот прямо сейчас и оттачивают, стреляя глазами в меня и двух других мальчиков, перешёптываясь и хихикая. Обычные в общем-то девочки, уже начавшие оформляться и со сладким ужасом осознавать, что оказывается, мужчинам от них нужно…
… Это Самое!
Пока они прокачивают социальный интеллект, учатся манипулировать окружающими и фонтанируют эмоциями, которые могут менять полюс за считанные секунды.
Один из ребят — худой, сутуловатый, держащийся с преувеличенной серьёзностью, и кажется, готовый любую усмешку истолковать не в свою пользу, насторожен и колюч. Эта колючесть и настороженность мешает оценить его нормально.
Второй — улыбчивый, чуть полноватый, со свежей ссадиной на щеке и маленькими, чуть заплывшими, но кажется, умными глазами, держится спокойней. Этакий середнячок, не лезущий в лидеры, но и не скатывающийся на социальное дно. Такие, как он, всегда себе на уме, и, к удивлению многих, часто неплохо «выстреливают» после школы, делая карьеру в самых неожиданных областях, под рефрен «Кто бы мог подумать»!
— Хорошо-хорошо, Еленочка Дмитриевна! — затараторила некрасивая, улыбаясь очень ярко и солнечно, — Можете быть спокойны! Присмотрим, приветим…
— Таня… ну вот сколько можно? — укоризненно спросила учительница, но в её голосе, если прислушаться, укоризна была, в общем, скорее дежурной.
— Ой! — улыбчивая одноклассница преувеличенно серьёзно зажала себе рот, — Виновата!
— Всё! — поставила точку Елена Дмитриевна, — Мне в РОНО надо, оставляю Мишу на тебя! Смотри, не обижай его!
— Да, мэм! — вскинула та ладонь к пустой голове, — Слушаюсь, мэм! Смотреть! Не обижать!
Засмеявшись, классная вышла, прикрыв за собой дверь, а я, подхватив эстафету дурашливости, рявкнул, приставив ладонь к виску и накрыв голову левой, как беретом.
— Мэм, капрал, мэм! Новобранец Савелов, мэм!
Девчонка засмеялась так солнечно и открыто, что я понял — у неё, если эта солнечность сохранится, проблем с мужчинами не будет никогда! Никаких! А красивая она или нет… да какая разница, если она умеет улыбаться и смеяться — вот так…
Захихикали девочки, стреляя глазами и то и дело шепча что-то на ухо подружке.
Улыбнулся полноватый крепыш со ссадиной, и даже его приятель, сутулый и неуверенный, усмехнулся, тут же, впрочем, стерев улыбку.
— Мне б переодеться где… — я скинул рюкзак, — а потом — командуйте, но не обижайте!
— Да, — спохватился я, — моё имя вы уже знаете, а вы…
— Татьяна… — улыбчивая, ухватив себя за штанины и слегка растянув их, присела в дурашливом подобии книксена. На язык попросилось «Итак, она звалась Татьяной[ii]…», но без моей рыжеволосой похитительницы снов я снова могу нормально думать, и решил, что это очень уж очевидно, и наверное, банально.
Но настроение у меня всё равно дурашливое и чуть пьяное, как после пары бокалов шампанского. Поддавшись ему, делаю подобие придворного поклона, нарочито шаржировано, размахивая перед собой пустой рукой так, будто в ней шляпа… или веник.
— Ну а вы, прЭлЭстницы? — вскидываю бровь, обернувшись на девочек.
Залившись хохотом и постоянно перешёптываясь, прелестницы поведали мне, что их зовут Света и Вера, но они так хихикали, перешёптывались и постоянно сбивались, отмахиваясь от меня ладошками, что я, хоть и переспросил несколько раз, так и не понял, кто из них кто.
— Артём, — подал мне руку крепыш, и по характерным мозолям я понял, что он занимается тяжёлой атлетикой. Рукопожатие, к слову, было очень деликатным.
— Валерий, — у сутулого рука несколько влажная, а само рукопожатие излишне энергичное, как будто от его силы напрямую зависит уважение окружающих, — и никаких Валер и прочих сокращений!
— Принято, — без удивления киваю ему, — а меня можете сокращать как угодно, лишь бы без оскорблений.
— Так… — поменял я тему, подавив желание вытереть влажную ладонь об одежду, — где здесь переодеться можно?
— Ну, — несколько неуверенно пожал плечами Валерий, — можно найти пустой класс…
— Да здесь давай, — перебил его крепыш, и Валерий недовольно поджал губы, явно разгоняя в себе негатив и воображая много больше, чем Артём вложил в эти простые слова, — Девочки, отвернётесь?
— Ой, да было б на что смотреть! — ответил кто-то из хохотушек, и я с трудом подавил желание ввязаться в бессмысленную и весёлую перепалку, доказывая, что у меня — есть на что!
Быстро переодевшись и слушая за спиной взрывы хохота и перешёптывания, я присел зашнуровать рабочие ботинки.
— Ого! — удивился Артём, оценив мою рабочую одежду, — Серьёзно подготовился!
— Ну так… — встав, шевелю ступнёй, и, присев, чуть ослабляю шнуровку, — привык. Всю жизнь с родителями по окраинам мотался, так у нас и школьная практика такая иногда была… вполне взрослая.
— Ого! — ещё раз сказал Артём, и в его голосе послышались нотки зависти, показавшиеся мне несколько странными, — Нет… у нас всё просто — максимум, штукатурам помогать поставят, а это так… всей работы, что таскать да пачкаться!
— Специфика маленьких посёлков, — пожимаю плечами, не придавая этому значения, — Рабочих рук всегда не хватает, вот и…
— Здорово! — восхитился Артём, и я покосился на него — он что, серьёзно? Похоже, что да…
— Это же профессия с юных лет, самостоятельность! Сразу во взрослую жизнь вливаться! — фонтанирует он неподдельным энтузиазмом.
— Ну… да, — соглашаюсь я, — сходу. Когда всех развлечений -кино по выходным, танцы в клубе и драка после, то вливание во взрослую жизнь происходит очень естественно. Или тухнешь от скуки, или по посёлку шатаешься, в поисках приключений, весьма, я бы сказал, однообразных, или, к примеру, идёшь после школы к отцу на работу, и вливаешься…
— А кто у тебя отец? — не отстаёт он, и я, пожав плечами, сообщаю, что механик, — Ух ты… это ты с детства, значит?
Артём не отстаёт, переполненный непонятным для меня энтузиазмом. Вижу, сутулый Валерий тоже прислушивается, старательно делая вид, что ему всё равно. Слишком, я бы сказал, старательно…
— Ну… да, — пытаюсь отвечать ему, слушать задание Татьяны и пропускать мимо ушей взрывы смеха, слов и энтузиазма от Светы-Веры, — и починить, и вообще… что ж не уметь-то? Вот, подшабашили недавно с родителями в колхозе…
— Слу-ушай… — подхватив меня под локоть, Артём повёл показывать, где здесь можно взять воду, попутно выспрашивая меня об особенностях жизни в северных посёлках и выплёскивая желание поехать на одну из комсомольских строек.
Сразу! После школы! — полыхал он, — Или нет… сперва в армию, а потому — туда! Это же… это же люди Коммунизм строят!
—… представляешь⁈ Тундра или тайга, а потом — посёлки, города!
А я — не представляю, я, чёрт подери, — знаю…
… весь этот неустрой, специфический контингент, удалённость от всех благ цивилизации, мошку и комарьё и вечная погоня за планом, за производством, за тоннажом и кубометрами в ущерб элементарным удобствам.
А главное… как сказать ему, что это всё — зря? Да и стоит ли говорить?
—… нет, это всё-таки здорово! — полыхает энтузиазмом Артём, нагружая мои уши своими планами, весьма сомнительными с любой точки зрения, но в первую очередь — с точки зрения здравого смысла, — Это всё настоящее, не наносное…
С трудом удерживаюсь от того, чтобы сказать ему, что с удовольствием обменял бы свою «настоящую» жизнь, причём хоть эту, хоть прошлую, на возможность вырасти нормально, не преодолевая постоянные трудности и отсутствие всего и вся.
Да, я вырос, и некоторым образом сделал карьеру, но честное слово — это было вопреки всему! Быт, он такой… определяет.
Ловушка нищеты, ловушка окружения… Как ни назови, но если вырос, по факту, в гетто, в маленьком умирающем райцентре, где культура существует только в отчётах чиновников, как, впрочем, и образование, то многие пути, по факту, просто перекрыты.
По большому счёту, не слишком даже важно, в каком времени и в какой стране находится этот посёлок, если в нём есть только бараки, как бы они не назывались, и тяжёлая, грязная работа, не требующая особой квалификации…
… но нет шахматных кружков, художественной и музыкальной школы, да и собственно — нормальной школы вообще.
Да что там школа! Как быть, если вокруг — гетто⁈ Если каждый второй — сидел, а каждый первый — не сел только по недоразумению? Если все, кто хоть что-то из себя представляет, уезжает или, от безнадёги, спивается? На кого, чёрт подери, детям равняться⁈
А с другой стороны — жители нормальных, благополучных городов, которые даже не понимают, не осознают, что им повезло просто по факту рождения! Потому, что когда-то их родители, или родители их родителей, сделали в своё время выбор, поменяв деревню на город, а может быть, поменяв и страну.
Можно, разумеется, всю жизнь прожить в Москве, и не побывать ни разу в Оружейной Палате или на спектакле в Большом Театре.
А можно быть провинциалом, который, едва переехав, с жадностью хватается за культуру и новые возможности, который расцветает, укореняясь на новой почве.
Но это не отменяет, мать их, стартовых возможностей! Можно жить с прохладцей, но уровень учителей в школе возле дома, знакомства родителей и десятки, сотни, тысячи мелочей будут помогать, развивать, направлять…
А можно и в посёлке, в деревне, в бараке — развиваться, учиться… но это, чёрт подери, вопреки!
Ломоносовых, добирающихся в столицу с рыбным обозом, и становящихся, вопреки всему, академиками, единицы. Большинство, увы, так и остаются в провинции, и если даже перебираются в столицу, то просто не раскрываются так, как могли бы…
… и такие вот разговоры меня безумно злят! Всё это прекраснодушие благополучных людей, рассуждающих о благости маленьких городков, о том, как здорово работать руками.
Да здорово, чёрт подери! Здорово! Если это твой осознанный выбор, и он, выбор, у тебя вообще был!
Открыв было рот, кошусь на Артёма… и закрываю. Пик юношеского максимализма, вот так вот.
Это вообще сложный возраст, а когда вокруг пропаганда и нет другой точки зрения, мир кажется чёрно-белым и простым, единственно верным и правильным, как фотография в газете «Правда». Он меня сейчас просто не поймёт, не захочет понимать, не сможет…
Хочется человеку гореть, кормить собой мошкару на комсомольских стройках и рвать спину, чтобы начальство, не способное обеспечить логистику и быт, но замечательно умеющее выезжать на энтузиазме масс, смогло доложить наверх о выполнении, перевыполнении и повышенных социалистических обязательствах? Пусть его.
Рассказывать, что в Европе и США темпы подобных строительств куда как выше, и это без всякого энтузиазма масс, сорванных спин и прочего, желания нет, да наверное, и не поймёт, а вернее — не примет.
А всего-то — качественная логистика и соблюдение техпроцессов. От и до, а не «Сдадим досрочно к юбилею Ильича!», и плевать, что там с качеством, ведь главное — отрапортовать вовремя. К дате.
Ну и руководство, которое училось в колледжах и университетах настоящим образом, и собственно профессии, а не Марксизму-Ленинизму и истории Партии[iii]. Руководство, которое на свои должности отбирается за профессионализм, а не за членство в правящей Партии. Руководство, которое в своей работе опирается на технологии, экономику и мнение экспертов, а никак не на марксистскую диалектику и мнение товарища Суслова[iv], такое же заплесневелое, как и он сам.
—… в радиокружок при Дворце Пионеров, — бубнит Артём, оттирая тряпкой школьную доску от потёков краски и штукатурки, — там знаешь, как здорово⁈
— Откуда бы? — хмыкнув, ответил за меня Валерий, нюхая зачем-то тряпку, смоченную в растворителе, и корча брезгливую гримасу.
— А… точно! — смеётся крепыш, — Совсем забыл! А у тебя что в посёлке было?
— Ну… — пожимаю плечами, — что по бумагам, не знаю, а по факту — народный кружок при клубе, с танцами и песнями, да самодеятельность в школе.
— А… ну тоже интересно, — озадаченно говорит Артём, отжимая тряпку и хмуря брови.
Усмехаюсь, но отмалчиваюсь, не ввязываясь в бессмысленное словоблудие, и, тоже отжав тряпку, продолжаю отмывать свинство, оставленное малярами и штукатурами. Собственно, вся их работа — одно сплошное свинство!
Тоннаж, кубатура, квадратные метры… всё понимаю! План! Оставить после себя свинство, оставив школьникам свою, по факту, работу, за которую гегемоны получают не самые маленькие деньги — ладно…Но, сука, качество!
Лучше бы, в самом деле, школьникам ремонт доверили бы! Хуже бы точно не было, но был бы — опыт. Как раз тот самый, рабочий, чтобы понять — нравится ли тебе такое вообще, и готов ли ты вот так, и до конца жизни…
— А, Вова… пришёл таки? — повернувшись, с интересом наблюдаю, как Татьяна, уперев руки в боки устраивает разнос невесть где гулявшему однокласснику, который то вздыхает и закатывает глаза, то пытается отшучиваться и огрызаться.
— Вот как это у неё получается? — бурчит паренёк, от едва заметно которого пахнет табаком и очень сильно — полынью, — Володя…
— Миша, — пожимаю протянутую руку, — очень приятно.
— Вот же… — Володя косится на Таню и вздыхает… а потом снова косится, и вот сдаётся мне, что в этом бурчании есть немножечко чувств…
Он, быть может, сам не осознаёт этого, или, вернее всего, боится признаться в том сам себе. А Таня… вот действительно, как это у неё получается⁈ Вроде и разнос устроила, и пропесочила, но так всё не обидно… талант, право слово — талант!
Отскребая краску с паркетного пола, слушаю ребят, угукая в нужных местах и мотая на ус информацию. Всё это, разумеется, сумбурно и довольно-таки бессвязно, но и то…
— Ага, ага… — киваю я, — а он? Да ладно⁈
— Ох-х… — ноги от постоянного ползания на корточках совсем затекли, да и поясница начала ныть. Не сильно, но и доводить не стоит…
Встав, крутанул тазом в одну сторону, разминаясь, в другую… потом уткнулся лицом в колени, и, выгнувшись назад, коснулся затылком пола.
— Ох ни ху… — услышал я, вставая, и увидел, как Володя, не самый мелкий, и кажется, не самый трусливый, зажав руками рот, опасливо косится на Таню. Девочка то ли в самом деле не услышала, то ли, что вернее, сделала вид, но Володя успокоился, выдохнув.
— Сильно! — восхитился Артём, но без особого, впрочем, восторга. Он, скорее всего, может немногим хуже, а нечто подобное в секции тяжёлой атлетики видел не раз и не два.
— Это как ты… — в глазах Володи немой вопрос, ещё не сформулированный толком, но уже высказанный, выстраданный…
— Ну… — пожимаю плечами, — заниматься просто надо.
— Именно, — поставил точку Артём, — Я же тебе, Вовчик, говорил, приходи к нам!
— Тяжёлая атлетика? — интересуюсь для порядка, уже зная ответ.
— Она, — солидно кивает Артём, и, подмигнув Свете-Вере, встал на мостик не хуже меня. Девочки, захихикав, начали перешёптываться, лукаво поглядывая в нашу сторону.
— Так-то… — выпрямившись, сказал он Володе, который, кажется, всерьёз задумался о спортивной секции.
— А ещё, — продолжил крепыш, чуть заалев ушами, но старательно не замечая внимания хохотушек, — мы с ребятами из других секций дружим! В боксёрский зал иногда заходим, к борцам…
— Ну это же по верхам всё, — засомневался Володя, — не серьёзно!
— Мне, — усмехнулся Артём, машинально потрогав ссадину на щеке, — хватает!
Отпустили нас к обеду, но мы с одноклассниками долго ещё стояли в школьном дворе, болтая обо всём на свете, смеясь и подшучивая. Меня познакомили с целой кучей ребят и девчонок, и домой я шёл, улыбаясь…
[i] Если что — ребёнок переживает стрессы намного острее взрослых, а советская и российская школа — один сплошной стресс. Это, к слову, не просто мнение автора (детского психолога по образованию), а мнение всех психологов и педагогов. Реформа образования, о которой криком кричат не первое десятилетие — не только про образование, но и про необходимость переформатирования всей школьной системы так, чтобы она не ломала ребёнку психику.
[ii] «Итак, она звалась Татьяной… — отрывок из 'Евгения Онегина»
[iii] Если отбросить рефрен о «Лучшем в мире Советском образовании», а подсчитать, сколько времени тратил советский студент на дисциплины вроде того же 'Марксизма-Ленинизма, поездки на картошку и те предметы, которые призваны были сделать из студента всесторонне образованного (зачем⁈) человека, но которые заведомо не пригодятся ему ни в профессиональной деятельности, ни (скорее всего) в жизни, картина получается грустная.
[iv] Суслов «Серый Кардинал Политбюро», отвечал за цензуру, идеологию и культуру, имел репутацию догматика и консерватора, считается инициатором (одним из) гонений на диссидентов и интеллигенцию. В 1948 был одним из вдохновителей «борьбы с космополитизмом». В 1956 именно Суслов настоял на вводе советских войск в Венгрию (Венгерское восстание), а в 1979 году стал одним из тех, кто инициировал ввод советских войск в Афганистан.
По своей сути он был живым олицетворением партийного консерватизма, начиная от своей старомодной одежды и всем известных калош и до принципов, которые он исповедовал: не думай, не изобретай, делай только так, как было.