На следующий день Инка возвращалась из школы обычной дорогой — через Николаевский парк. Возле голубого павильона девочка задержала шаг, прислушалась. В павильоне кто-то громким шёпотом разговаривал. Тогда Инка подошла ближе, приоткрыла дверцу и, к удивлению своему, увидела беспризорника, того самого, который две недели назад вырвал у неё портфель из рук. Был он не один. За круглым полированным столиком сидели ещё двое мальчишек. Перед ними лежал ридикюль с оторванной ручкой и рядом предметы, крайне необходимые беспризорнику, а именно: губная помада, круглое зеркальце, розовый, обшитый кружевом платочек. И ещё девочка заметила горку мелочи. Склонив голову, Инкин знакомый озабоченно пересчитывал медяки и серебро.
— Шестьдесят одна копейка! — громко сообщил он, кончив считать, поднял голову и в дверях увидел Инку. Глаза их встретились.
— Здравствуй! — радостно сказала Инка и вошла в павильон. Мальчишки недружелюбно посмотрели на неё, а тот, знакомый, которого девочка мысленно назвала Русланом, пожал плечами. На лице его были написаны смущение, недовольство и растерянность — всё вместе.
— Чего тебе? — он вытер нос рукавом тельняшки, смерил девочку насмешливым взглядом: — Чего тебе… Каланча?
Каланча! Откуда этот беспризорник узнал, что её называют каланчой? Неужели сам додумался? Очевидно.
— Ничего не надо, — сердито ответила девочка и присела за столик. Тогда самый меньший из троих, курносый, шепелявый мальчишка лет восьми, запротестовал:
— Шего ты пришла шюда? А ну катись отшедова…
— Не хочу катиться… — Инка вынула рабочую книгу по обществоведению. — Буду здесь учить.
— Шорт с ней, нехай сидит, — махнул рукой шепелявый. — Давай, Штёпка, делиться, — обратился он к синеглазому.
«Ага! Значит, его зовут Стёпкой! — подумала Инка. — А кто же, в таком случае, Руслан? Может быть, письмо писал Стёпка Руслану?»
— Шестьдесят одна копейка поделить на три — выходит по двадцать копеек на каждого. А копейка остаётся. Что сделаем с копейкой? — задал глубокомысленный вопрос Стёпка.
— Купим шахару, — мечтательно проговорил шепелявый и с нежностью посмотрел на третьего мальчишку. — Да, Петька?
— Шахару, шахару, — передразнил Петька. — Ох, и жадюга ты, Ванька. Есть у тебя двадцать копеек, ну и купуй себе шахар. Давай лучше нищему отдадим, слепому, который на бульваре Шевченко стоит.
— Он зрячий… И злой, как собака. Не надо ему ничего подавать, — возразил Стёпка.
Могла ли девочка спокойно слушать такие вещи и не вмешаться?
— Не знают, куда копейку деть! Вот чудаки! В МОПР отдайте.
Мальчишки переглянулись, умолкли.
— Да, можно в МОПР, — снисходительно согласился Стёпка. Затем, взяв пудреницу, повертел её в руках. Подвижное, лукавое лицо его выразило удивление.
— А ента штуковина для чего?
Инка сделала вид, что читает, а на самом деле зорко следила за всем, что происходит. «Вероятно, сейчас будут губы красить», — подумала она и не ошиблась. Ванька взял помаду и, строя перед зеркальцем уморительные рожи, накрасил себе губы, щёки, нос.
— Не балуй, — отнял у него Петька помаду и стал ею что-то царапать на стенке павильона.
«Наверно, пишут неприличные слова», — подумала девочка и, не поднимая головы, сказала:
— Зачем портишь стенки? Это ведь не твой павильон, а государственный.
Ей никто не ответил. Оба — Стёпка и маленький Ванька — зорко следили за Петькиной рукой. И хотя Инка решила не смотреть, но всё же не выдержала — посмотрела.
«Марека — сволочь и паскуда», — написал Петька.
— А кто такой Марека? — поинтересовалась девочка.
— А кто такая ты? — недружелюбно проговорил Петька.
— Много будешь знать, скоро состаришься. Тебя не трогают, и ты сиди, молчи, — отозвался Стёпка и снова взялся за делёж трофеев.
— Вот сморкалку я себе беру, а зеркало Алёшке «Вшивому» дам. Нехай на себя любуется и воши считает.
Петька, спрятав в карман помаду, вежливо попрощался с Инкой:
— Моё вам с кисточкой!..
Ванька, зажав в руки мелочь, вприпрыжку побежал за товарищем, а Стёпка и Инка остались вдвоём в павильоне. Сидели они рядышком на скамейке, глядя в разные стороны. Стёпка первый нарушил молчание.
— Ванька непрактичный, — добродушно проговорил он. — Сейчас на все гроши «жуликов» с изюмом купит, а вечером будет хныкать: «Хочу жрать».
Он взял со столика Инкину рабочую книгу по обществоведению, перелистал её.
— Вы уже про попа Гапона проходили?
— Проходили. А ты где учился?
— Я четвёртую группу закончил, — с неожиданной грустью произнёс Стёпка.
— А уркаганишь давно? — задала Инка вопрос, на который однажды не получила ответа.
— Давно…
Стёпке вдруг захотелось поделиться с этой ясноглазой девчонкой:
— Матка и батя померли с голоду. А я один остался. Под Херсоном мы жили, в селе. Ну, я сел на поезд и поехал, поехал. А потом слез с поезда и пошёл, пошёл…
— А в детдом почему не пошёл?
— Был, — махнул рукой Стёпка. — В Ростове был, в Казани, в Одессе. Та хиба всё упомнишь? Я скрозь все дома оббегал.
— Ну и что ж?
— Надоело. Везде только попрекают — хлеб задаром кушаешь, вред государству приносишь… А в Чугуеве мне понравилось. Я там три месяца жил, брюхо наел, по три порции съедал.
— А потом? — Инка внимательно смотрела на него.
— А потом надоело, и убёг я.
— Послушай, Стёпка, — начала Инка. — Ты письмо случайно потерял. — И, вынув из сумки измятый, сложенный вдвое листок, она протянула его мальчику.
Он засунул руку в карман ватных брюк и, выставив из дырки грязные пальцы, рассмеялся:
— Дырища какая! Вот и потерял…
— А кто такой Руслан? — поинтересовалась Инка.
— Много будешь знать… — начал Стёпка, и снова ему, непонятно отчего, захотелось поделиться с этой девчонкой…
— Руслан? Да это я…
— Не понимаю. Ты ведь Стёпка…
— Стёпка, верно. А Русланом меня артисты прозвали, когда я в Одессе, в театре служил.
— Ты… В театре?
— Ага… Афиши расклеивал… Потом надоело…
— А письмо кто тебе писал?
«Ну и дотошная эта девчонка, — думает Стёпка. — Про всё расспрашивает, всё ей нужно знать». Но ничего, Стёпка-Руслан сегодня сытый и добрый. Пожалуйста, если охота, он может поддержать разговор.
— Письмо от моего друга, — говорит Стёпка и, гордо взглянув на девочку, добавляет:
— Мы с ним на курорт кажное лето ездим, в Крым. А прошлый год на Мымральных водах были.
— Послушай, Стёпка… Руслан, — задумчиво начинает Инка.
— Послушаем… — в глазах Стёпкиных пробегают весёлые, огоньки. Он побожиться может, что сейчас девчонка заговорит о детдоме. Так он и знал!
— Послушай, Стёпка. Знаешь, где Брест-Литовское шоссе? Там есть детский дом имени III Интернационала. Наша школа над ним шефствует. Пошёл бы ты туда… Там тебя никто хлебом попрекать не станет.
— Сагитировать хочешь? — Стёпка сморкается в розовый, пахнущий духами, платочек. — Не пойду я никуда… Свобода дороже жизни!
И он поднимается со скамейки.
Но Инка должна выяснить ещё один важный вопрос:
— Ты почему меня каланчой назвал?
— Дюже высокая ты…
— А ты ведь ещё выше. Тебе сколько лет?
— Пятнадцать.
Стёпка шмыгает носом и про себя дружелюбно отмечает: «Смешная девчонка».
— А тебе сколько лет? — в свою очередь интересуется он. Но в это время слышится голос Вани.
— Стё-пка!
Мальчик бежит через парк, сверкая цветными заплатами на штанах. В подоле его рубашки лежит с десяток маленьких, тёплых «жуликов». За ним степенно выступает Петька, на ходу жуя колбасу.
— Пошли, Стёпка… Тоже ещё… Тары-бары завёл… — И он бросает пренебрежительный взгляд на Инку.
— Адью! — Стёпка-Руслан обнимает товарищей, и все трое шагают вразвалку по кленовой аллее.
Дойдя до конца аллеи, Стёпка оглядывается. Девчонка всё ещё стоит у павильона и смотрит им вслед. Вот смешная!