Инка подошла к зеркалу, и оттуда улыбнулась ей незнакомая девочка в синем платье. Платье было очень нарядное: шёлковое, вокруг шеи вышитое золотыми и голубыми нитками. Глаза девочки сияли, на лице горел нежный румянец, она была очень красивая, поэтому Инка её не узнала. Инка всегда плохо думала об этой девочке. Считала её курносой, дурнушкой и каланчой. И вдруг она увидела, что девочка, улыбнувшаяся ей из пыльного серо-зелёного зеркала бывшего присяжного поверенного, не такая уж плохая. Что же так изменило её? Может быть, голубые точечки между золотыми зигзагами? Они очень шли к её глазам. Да, и голубые точечки, и синее платье, белый бант в волосах. А самое главное то, что девочка поверила в себя.
— А ну, покажись, яка ты? — из кухни вышла в коридор тётя Мотя и, всплеснув руками, замерла от восхищения. — Чудо! Платье — чудо!
Ксения Леонидовна тоже вышла из комнаты. Остановилась, молча любуясь дочкой.
— Ты не опоздаешь? — она поправила бант, съехавший Инке на ухо. — А где твои девчата?
И только Ксения Леонидовна произнесла эти слова, раздался звонок.
— Они! Они! — радостно крикнула Инка и открыла двери.
Да, это были они — Соня, Липа, Вера. С хохотом ввалились они в переднюю, затараторили все вместе и стали прихорашиваться перед зеркалом.
— У меня такая ужасная причёска! — капризным голосом проговорила Липа, поправляя чёлку на лбу.
Вера зачем-то расплела и снова заплела свою тоненькую косицу, а Соня тряхнула локонами-бутылочками и, не сводя глаз с зеркала, сказала:
— А у меня такой скверный цвет лица!
Они ещё добрый час вертелись и красовались перед зеркалом, поправляли друг на дружке оборочки, бантики, награждали друг друга комплиментами, а когда, сопровождаемые напутствиями и пожеланиями тёти Моти и Ксении Леонидовны, наконец, вышли из дому, сумерки уже окутали улицы. Взявшись за руки, девочки вприпрыжку побежали в школу. В последний раз — на прощальный выпускной вечер. Они радовались лунному тёплому вечеру, звёздному чистому небу, воздуху, пропитанному запахом сирени и роз, своим новым нарядным платьям. И они нисколько не боялись, что Лёня Царенко будет их ругать за оборочки и вышивки. Во-первых, они были уже не школьницами, а взрослыми, а во-вторых, настали другие времена. Красивое платье и шёлковый платочек не считались таким уж сильным грехом. Лёнькины позиции значительно пошатнулись.
Когда девочки подошли к школе, Лёня стоял у подъезда, засунув руки в карманы.
— Ты нас ждёшь? — задорно спросила Липа и поправила чёлку на лбу.
Инка на глазах у Лёни раскрыла бисерный кошелёк, тот самый кошелёк, который в своё время вызвал Ленин гнев, достала круглое зеркальце и посмотрелась в него. Лёня открыл рот… и ничего не сказал. Он хотел было сделать вид, что ничего не замечает, но это ему не удалось, потому что он всё хорошо заметил: и кокетливую чёлку Липы, бисерный кошелёк и самое главное — узенькую бархатную тесёмочку с медальоном на шее у Сони. Мигая глазами, он потерянно смотрел и смотрел на эту бархатку, и лицо его выражало презрение и… восхищение.
— Пошли наверх, — потянула Лёню за рукав Липа.
Не сводя глаз с медальона, он с горьким сарказмом произнёс:
— Бантики, ленточки, кошелёчки, — и устало вздохнул. Но тут появились Толя и Вася. Подхватив Лёню, они, перепрыгивая через три ступеньки, побежали наверх.
В ярко освещённом зале было полным-полно народу. На скамьях сидели ученики двух выпускных групп — седьмой «А» и седьмой «Б», гости из соседних школ, комсомольцы «Ленкузницы», фабзайцы. Отдельной группкой возле сцены стояли детдомовцы и коммунары, и среди них Инка сразу же отыскала глазами Стёпку. Он почувствовал на себе её взгляд и радостно улыбнулся ей. Инка почему-то смутилась, опустила голову и, раскрыв кошелёчек, стала в нём озабоченно рыться.
На сцене перед занавесом появился председатель учкома, ученик седьмой. «Б» группы — Боря Хорошилов. Он позвонил в звоночек, все стали усаживаться.
— В президиум предлагаются следующие лица, — запинающимся от волнения голосом начал Боря, — заведующий школой Илько Васильевич, от учителей Александр Антонович, Павло Остапович, Лидия Михайловна, от детдома — товарищ Маруся Коваленко, от завода — Владимир Харитонович. — Боря перевёл дыхание. — И ещё редактор газеты «Красный школьник» Инна Ивицкая.
— Чего вдруг я? — заволновалась Инка. — Я не пойду… — оглядываясь на подружек, тихо проговорила она.
— Ты с ума сошла? — глаза у Липы стали совершенно круглыми. — Иди сейчас же.
— Смотри… Все уже сидят, — зашептала Соня.
Подталкиваемая девочками, пунцовая от смущения и гордости, Инка поднялась с места и между рядами прошла к сцене. Когда она уселась и Илько Васильевич встал, собираясь обратиться с поздравлением к выпускникам, двери тихонько приоткрылись, и вошёл Рэм. Илько Васильевич шагнул на край сцены и радостно крикнул:
— Рэм приехал!
— Рэм приехал! — подхватили этот возглас дети, рабочие, коммунары.
— Сюда, к нам! — позвал Рэма Илько Васильевич. Сидящие в президиуме учителя поднялись с мест и дружно зааплодировали.
Рэм сел рядом с Инкой. Ему, как гостю, предоставили первое слово. Он поднялся и несколько минут молчал. Волнение мешало ему говорить. Ведь после похорон Симы он не видел ребят. И сейчас, глядя на их оживлённые лица, он вспомнил Симино лицо, её милую улыбку, её звонкий голос, песни, которые она любила. Только несколько слов произнёс Рэм:
— Поздравляю вас, дорогие ребята, с окончанием школы. Вас ждёт упорный труд и борьба за дело социализма. Желаю вам быть мужественными, никогда не падать духом, чтобы с вами ни случилось. — Глаза Рэма заблестели. — И пусть всегда с вами шагает песня. Даже если вам будет очень трудно, и тогда пойте!
Потом выступал Илько Васильевич, а за ним учителя. Они говорили коротко, но в каждом выступлении было какое-нибудь пожелание. Александр Антонович, в строгом чёрном костюме, вышел вперёд, тронул ладонью бородку и негромко, но так, что все, даже сидящие в задних рядах, слышали, сказал:
— Дорогие мои ребята!
Не обычное сухое «учащиеся», а «ребята» произнёс Александр Антонович. Словно тёплый ветерок пролетел по залу, коснулся лиц детей.
— Дорогие мои ребята, — продолжал взволнованный и помолодевший Александр Антонович. — Вам, будущим строителям социализма, нужно многое знать, многое уметь. Штурмуйте крепости знаний, учитесь каждый день, каждый час — у книг, у жизни, у мудрых людей. И всегда думайте о себе: я знаю то, что я ничего не знаю.
— У всякого своя доля i свiй шлях широкий… — такими словами начал своё выступление Павло Остапович.
— В життi, як на довгiй нивi, — сказал он, задумчиво глядя на детей. — I хороше буде у вас в життi, i погане. Але, що б не сталося, завжди будьте людьми. Бо немае на землi нiчого вищого.
И Лидия Михайловна продолжила эту мысль. Она стала у стола, маленькая, круглолицая и, задыхаясь, как после быстрого бега, заговорила:
— Кем бы вы ни были, дорогие ребята, прежде всего будьте людьми. В горьковском смысле слова. Помните, как он сказал — выше сытости. Выше тусклой житейской обыдёнщины. И ещё я хочу, чтоб в вашей жизни спутниками всегда были светлые, умные книги.
Настал черёд редактора «Красного школьника». Инка встала, глубоко вздохнула и заговорила. Вначале она так волновалась, что даже стала заикаться. Бант её съехал на ухо, нос вспыхнул, и, думая о носе и об изуродованной причёске, девочка волновалась ещё больше. Но товарищи смотрели на неё так добродушно, а учителя так ласково, что постепенно волнение улеглось. Инка сказала, что они никогда, никогда не забудут школу и дорогих учителей.
— Ребята! — сказала она в заключение. — Давайте встретимся в школе через… — Она задумалась. — Ну, когда мы будем совсем старыми. Когда нам будет по тридцать лет.
Все начали смеяться и аплодировать.
После торжественной части Инка побежала к подружкам.
— Ой, мне так стыдно, — сказала Инка, вытирая платком разгорячённое лицо, — я так плохо выступала… Ой, ужасно.
В глубине души она считала, что выступала не так уж плохо, и, честно говоря, девочка ждала, что подружки начнут разуверять её. И они сейчас же сделали это.
— Что ты! — возмущённо проговорила Соня. — У тебя была чудная речь, я чуть не заплакала. И ты была такая красивая, правда. Липа?
— Конечно, правда, — подтвердила Липа.
— А нос? Нос был красный? — с тревогой спросила Инка.
— Не красный, а лиловый, как слива, — засмеялась Юлька и дёрнула Стёпку за рукав, — пойдём подышим воздухом.
Но Стёпка не двинулся с места, а стоял и смотрел на Инку, хотя нос у неё и в самом деле напоминал спелую сливу.
После торжественной части был концерт, а потом Илько Васильевич пригласил всех в столовую, и там начался товарищеский ужин.
На другой день детдомовцы принимали их у себя. И в детдоме был выпускной вечер и товарищеский ужин. А потом массовые танцы. Вася Цыган играл на гармонии, а Юлька командовала: «Два притопа, три прихлопа». В те времена не танцевали ни танго, ни фокстротов, и «два притопа, три прихлопа» детям очень нравились. После массовки начались игры, а Стёпка и Инка вышли в сад. Они не сговаривались, это получилось случайно. В саду пахло сиренью и черёмухой. На тополях и каштанах лежал зыбкий лунный свет. Стёпка и Инка дошли до тира, возле которого стояла фигура Макдональда в цилиндре, и сели на скамейку. Из раскрытых окон дома доносились музыка, смех, пение. На небе одна за другой вспыхивали звёзды.
Стёпка протянул руку к измятому банту, упавшему Инке на лоб и засмеялся.
— Пропеллер твой испортился.
Инка обиженно отвела его руку.
— Да ты не серчай… — почему-то тихо проговорил Стёпка и неожиданно прижался твёрдой щекой к Инкиному банту. И неожиданно они поцеловались.
Инка вскочила и убежала от Стёпки. По тропинке, заросшей травой и кудрявым кустарником, девочка добежала до того места, где кончался сад и начинался пустырь. Она оглянулась — вокруг никого не было. Только из темноты кто-то слабым голосом позвал её. Инка рассмеялась. И вдруг ей показалось, что, как во сне, из-под ног её ускользает земля и кто-то невидимый подхватывает её и уносит вверх. И ещё она почувствовала, как вдруг сладко заныло у неё сердце и захотелось петь, плакать, смеяться, — всё вместе.
На другой день, рано утром, Стёпка уезжал в Одессу. Провожать его пришли коммунары и вся седьмая группа. Все прощались с ним за руку, по-комсомольски, а Маруся Коваленко обняла и поцеловала его. Хлопцы плотным кольцом окружили Стёпку, обнимали его, дарили на прощанье блокноты, книги. Инку оттёрли в сторону, и она даже не могла протиснуться к нему.
Наконец паровоз загудел, и поезд медленно тронулся. Стёпка, счастливый, растерянно-взволнованный, вскочил на ступеньку и вдруг увидел Инкино заплаканное лицо. Он спрыгнул, и, Инка, разорвав кольцо ребят, бросилась к нему.
— Счастливого плаванья! — сказала она сквозь слёзы.
…Потом Стёпка снова вскочил на ступеньку, а поезд побежал быстрее, быстрее и исчез.