Письмо отца ещё больше подстегнуло ребят. Разведчик писал, что вокруг, мол, тишь и гладь и ему даже надоело на боку лежать, хотя он и привычен полёживать в снегу на лосиных скрадах, ну да, глядишь, не долго ждать, скоро навострим кое-кому лыжи…
Конечно, отец писал иносказательно, чтобы не выдать военной тайны, но ребята сразу догадались, что хотя фронт ещё и стоит на месте, там, под Волховом, где воюет отец, но в любой момент может и двинуться… И надо поторопиться, чтобы вместе с ним гнать и бить гитлеровцев.
— Ладно, — сказал Юка, — вот отвезём раненым рыбу, и айда. У меня есть мысль, как нам незаметно смотаться. Я слыхал, как военврач просил нашу председательницу послать кого-нибудь на лесной кордон к объездчику с предложением организовать отстрел лосей на мясо для госпиталя и заготовку тетеревов. А туда без лыж ходу нет… Ну, мы и вызовемся сходить, мы ведь лыжники.
— А там до полустанка рукой подать! Верно, Юка?
— Очень даже правильно. И то, что мы харчи с собой возьмём, и то, что вроде задержимся, никого не встревожит.
— Правильно! Пока хватятся, мы уже будем к фронту катить!
Ребята поговорили с председательницей и, получив её согласие на поход к леснику, чуть не плясали от радости.
Подавляя в себе нетерпение, вместе повезли в госпиталь карасей, вычерпанных из знаменитого Блюдца. Впереди шёл могучий Конь, за ним плёлся с каждым днём хиревший от старости Сивый.
На мешках с сеном, положенных поверх намороженных карасей, восседали наши дружные кучера, рассуждая о предстоящем отъезде на войну. Рядом с ними лежал кошель, из которого доносился приятный запах тёплых ржаных пышек.
Это Марфа напекла и попросила отвезти своей приёмной дочке Галочке в «больницу», как она упорно называла госпиталь. Кроме пышек, она ещё положила солёных огуречков, яичек, сваренных покруче. Пусть кушает да скорей поправляется — и домой. «А культурные условия мы ей создадим», — так наказывала Марфа передать доктору, отобравшему у неё найденную дочку для какого-то электрического лечения.
Долго вздыхала Марфа, собирая в кошель передачу. Скучала она по приёмной дочке, словно по родной кровиночке. И почему так, сама не знала. Но при одном воспоминании о ней сердце так и заходилось от любви и жалости.
Мике тоже захотелось на прощание повидаться с названой сестрёнкой, чтобы рассказать отцу, как она лечится. И посоветовать ей, не теряя времени, научиться говорить по-мордовски. Тогда ей способней будет и с мамой объясняться да и Сандрика по русскому практиковать.
Такие мирные мысли вились в голове Мики, пока он разговаривал с Юкой о военных делах.
Пегий бык шёл важно, неторопливо, поглядывая с дороги в лес с таким видом, словно хотел сказать: «А ну, сколько тут вас, волков, на один мой рог?»
Подъезжая к госпиталю, Конь стал чаще нюхать воздух, поднимая верхнюю губу. Стал прибавлять шаг. Да вдруг как вздыбится и пошёл вскачь! От неожиданного рывка ребята чуть с воза не свалились. Перепуганный Сивый, которого передние сани дёрнули под уздцы, заржал, а несколько мёрзлых карасей из верхней корзинки свалились на дорогу, словно их выкинула притаившаяся на возу лисичка. Рогатый Конь, всё прибавляя прыти, влетел во двор госпиталя и прямо к кухне.
Поварихи были заняты у плиты и не сразу его увидели. И огорчённый Конь от нетерпения издал такой могучий рёв, что в палатах раненые засмеялись.
— Привет, товарищ водитель! — закричали Мике мальчишки и девчонки из ходячей палаты.
А лежачие потянулись к окошкам. И наконец выбежали поварихи.
— Ах ты умник, вспомнил, где вкусное пойло дают! Ну сейчас угостим.
Вначале Мика несколько огорчился, что столько внимания уделено не ему, а быку. Но затем погордился перед Юкой: никто не обратил внимания а его Сивого. Подумаешь — лошадь в упряжке ходит, вот бык — это другое дело.
И совсем загордился, когда на крыльцо вышел военврач второго ранга и сказал:
— Ах, это вы тут даёте представление! А я думал, что за шум. Пожалуйте, пожалуйте, у нас есть ем вас порадовать!
— И у нас тоже, — похвалился Мика и высыпал из одной корзинки карасей.
На снегу так и засверкала груда золота. Вот это было представление! Военврач даже очки несколько раз протирал, любуясь карасями.
А потом позвал ребят за собой в госпиталь. На них надели белые халаты. И они вошли в палату тихо и важно, как молодые доктора.
Здесь помещались только лежачие раненые в бинтах, в гипсе. Каждый на чистой подушке, под байковым одеялом, на отдельной никелированной койке.
— Вот какие нам надо обеспечить ей условия, — шепнул Мика, кивнув на сестрёнку, острый носик которой задорно торчал из-под одеяла и глаза-смородинки улыбались вошедшим.
Вокруг Галинкиной кровати стояли врачи и медицинские сёстры и чему-то радовались, приглашая ребят.
— Вы полюбуйтесь— чудо у нас какое! Галочка нам фокусы показывает.
Ребята подошли поближе. Девчонка как лежала, так и лежала— носом вверх.
— Ну, Галочка, окажи, как ты можешь! — сказал военврач, кивнув ребятам, куда надо смотреть.
Они взглянули и видели, что из-под одеяла торчат Галинкины ноги, а пальцы а них шевелятся.
— Ну-ну, Галочка, пошевели ещё, пошевели! — наклонилась к ей медицинская сера, словно дивясь
какой-то невидали.
И все заулыбались, любуясь, как двигаются тоненькие пальчики.
«Вот бы мама посмотрела, что вокруг нашей Галочки делается, — подумал Мика. — Рассказать, так не поверит, будто столько взрослых людей могут радоваться тому, что у какой-то маленькой девчонки двигаются пальцы на ногах».