Лучкин. Садись, ребята! Шти на ять! Самолучшие шти!
Гэррис. Черт побери, Негоро, что они там болтают? Может быть, угрожают нам? Я не разберу ни словечка из их дикарского или бесовского наречия!
Негоро. Вообрази, Гэррис, я также никогда не слыхал – ни в море, ни на каторге – этого диковинного языка!
Гена(несколько разочарован отсутствием немедленного возмездия). Вот это да! Что это, Архип Архипыч? Почему они друг дружку понять не могут?.. А-а! Ясно!
Профессор. В самом деле? И что же тебе ясно, Геночка?
Гена. Ну, как же! Эти... Гэррис с Негоро, они откуда? Из французской книжки! Жюль Берн по-французски писал! Вот и...
Профессор (даже рассмеялся). Нет, Гена, это ты не очень ловко сообразил. Насколько я знаю, ты у нас с французским языком тоже не слишком в ладах, а между тем все и всех отлично понимаешь. Вообще запомни, дружок: таких барьеров для взаимного непонимания не существует в единой и общей Стране Литературных Героев! Тут дело...
Но и на этот раз объяснить ему не удается.
Лучкин. Слышь, Захарыч, кажись, они всамделе по-нашему ни в зуб ногой. Их зовешь, а они ни в какую! Того гляди, голодные останутся.
Старый матрос. И то, братец ты мой! Эй, господа! Того... этого... ну, по-вашему сказать, вали манже с нами!
Лучкин (искренне переживая). Нет, не понимают... Вот мы сейчас! Эй, Максимка! Беги, волоки дорогих гостей к матросскому угощению!
Гэррис. Что такое, Негоро? Этот черномазый так обнаглел, что смеет хватать меня за руку?
Негоро. Давно не пробовал бича, обезьяна? Пошел прочь! Прочь! Ах, так?.. На тебе! (Жалобный крик негритенка.)
Лучкин (в смятении и гневе). Братцы! Что ж это? Гляди, он арапчонка забижает!
Молодой матрос. Ишь, размахался! Совсем как тот мериканец!
Старый. Ну, господа, мы с вами по-хорошему, всей душой, значит, а вы эдак? Стало быть, на себя пеняйте! Держись!!!
Профессор. Вот теперь, Гена, мы смело можем покинуть паровой клипер «Забияка»!..
Они вновь одни.
Гена. Эх, чего ж вы? На самом интересном месте!
Профессор. Ты полагаешь, на самом? Вряд ли. Все ясно: справедливость восторжествует, потому что уж теперь-то русские матросы отлично поняли этих негодяев.
Гена. Представляю, как они им... А кстати, Архип Архипыч, чего же раньше-то не понимали?
Профессор. Да потому, что здесь, если угодно, встретились два совершенно разных, непонятных один другому мира... Нет, я сейчас имею в виду не два различных и даже противоположных отношения к человеку, в данном случае к негритенку Максимке. Это само собой. Но тут еще и два разных художественных мира. Понимаешь? Два разных способа изображения жизни и человека. Ну, подумай сам: разве герои Жюля Верна, хотя бы те же Гэррис и Негоро, написаны как живые, взаправдашние, самые что ни на есть достоверные люди? Нет, конечно! Они вполне условные персонажи, и с них даже спрашивать нечего, чтобы они были наделены живыми, неповторимыми человеческими характерами...
Гена. Вы что же хотите сказать? Что Жюль Верн, по-вашему...
Профессор. Успокойся, успокойся! Никому и в голову не приходит обижать твоего Жюля Верна. Я ведь сказал: «...и спрашивать нечего...» Не надо, несправедливо спрашивать! То есть в приключенческих романах замечательного французского писателя, весьма благородных по мыслям и чувствам, насыщенных разного рода познавательными сведениями, такие условные персонажи вполне на своем месте. Это такая литература, вот и все!
Гена. А у вашего Станюковича?
Профессор. У «вашего»... Ишь, какой! Словно и тебе не пришлись по душе его герои. Ну, ладно... А у моего Станюковича все по-другому. Он тоже рассказывает о морских путешествиях, о происшествиях на море и на суше, тем более что сам был моряком и вообще повидал немало. В одиннадцать лет был, представь себе, награжден двумя медалями за участие в знаменитой Севастопольской обороне, а взрослым человеком изведал сибирскую ссылку по обвинению в революционной деятельности. Но я не о том. Я хочу сказать, что в его книгах главное не сами по себе приключения, как бы увлекательны порою они ни были, не сведения о разных землях и океанах, а человек. Очень живой, настоящий, который живет в совершенно определенное время, в совершенно определенной стране... Впрочем, послушай лучше, как сказал современный исторический писатель Юрий Давыдов, сам бывший моряк. По-моему, хорошо сказал: «Судовую оснастку, прочности ради, пропитывали тиром, особым смолистым составом. «Русский элемент» был таким тиром лучших героев Станюковича. С их повседневным мужеством, удалью и сердечностью, грустью по родным берегам и чувством равенства со всеми, кто жив в подлунном мире, чувством, отвергающим то, что ныне зовут расизмом...» А? Не правда ли, в точности про тех матросов, с которыми ты сейчас встретился?
Гена(убежденно). Точно про них!
Профессор. Короче говоря, я не зову тебя разлюбить Жюля Верна. Я зову тебя узнать и полюбить книги Константина Михайловича Станюковича. Отличного русского писателя, настоящего реалиста в той области литературы, которую зовут маринистикой.
Гена. Это в которой про море говорится?
Профессор. Да, про море... Вообще я не собираюсь ссорить не только Станюковича с Жюлем Верном, но даже и два этих мира: условный, придуманный, иногда и попросту сказочный и совершенно реальный, взаправдашний, исторический. Они могут сосуществовать, дружить, помогать один другому, а как это происходит, мы с тобой, может быть, попробуем понять уже в следующий раз. Не откладывая.
Как нам известно, у Архипа Архиповича обещанного три года не ждут, но тут он, кажется, превзошел самого себя. Еще даже и Гена не успел заявиться, а в квартире профессора – голоса. Вернее, пока всего один, горячий и возбужденный голос некоего молодого человека.
Молодой человек. Черт побери наше состояние!.. Отец у меня богат, а мне какое дело! Дворянин, у которого нет ничего, кроме зазубренного меча да заржавленного шлема, счастливее и почетнее отца моего. Отец мой сымает перед ним шляпу, а тот и не смотрит на него... Деньги! Потому что деньги достались ему не дешево, так он и думает, что в деньгах вся и сила – как не так! Если он так силен, попробуй отец ввести меня в баронский замок! Деньги! Деньги рыцарю не нужны – на то есть мещане. Как прижмет их, так и забрызжет кровь червонцами!..
Профессор(он считает своим долгом возразить). И вы считаете, что рыцарь очень хорошо делает, таким манером добывая свои... да какие там свои! Чужие деньги! А ваш отец, которого все считают честным купцом, он, стало быть...
Молодой человек(перебивает его с горячностью, горечью и насмешкой – со всем сразу). Купцом? Честным?.. Купец, сидя за своими книгами, считает, считает, клянется, хитрит перед всяким покупщиком. «Ей-богу, сударь, самый лучший товар, дешевле нигде не найдете». – «Врешь...» – «Никак нет, честию вас уверяю»... Честью!.. Хороша честь! А рыцарь – он волен, как сокол... Он никогда не горбился над счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово, ему верят... Нет, по мне лучше быть последним минстрелем – этого по крайней мере в замке принимают... (Мечтательно, так, что становится ясно: в слове «госпожа», которое он сейчас произнесет, для него особый, потаенный, сладостный смысл.) Госпожа слушает его песни, наливает ему чашу и подносит из своих рук... Черт добери наше состояние! Пойду лучше в минстрели!
Профессор не отзывается на эти его слова, зато возникает еще один голос – монаха Бертолъда.
Бертольд. Здравствуй, Франц! О чем ты?..
Молодой человек(или, как выяснилось, Франц). Сейчас отец грозился меня выгнать и лишить наследства.
Бертольд. За что же?
Франц. За то, что я знакомство веду с рыцарями.
Бертольд (рассудительно). Он не совсем прав и не совсем виноват.
Франц. А я? Виноват ли я в том, что не люблю своего состояния? Что честь для меня дороже денег?
Бертольд. Всякое состояние имеет свою честь и свою выгоду. Дворянин воюет и красуется. Мещанин трудится и богатеет. Почтен дворянин за решеткою своей башни, а купец – в своей лавке. Да взять хоть твоего отца...
Франц(с трудом слушавший эти разумные рассуждения, тут и вовсе взрывается). Отец? Он за копейку удавится!
Бертольд. Не говори так, мой добрый Франц! Не говори! Спору нет, отец твой бережлив, скупенек и сперва даже слушать не хотел, чтобы ссудить мне полтораста гульденов для моего последнего опыта. «Эх, отец Бертольд! – пенял он мне с досадою. – Коли бы ты не побросал в алхимический огонь всех денег, которые прошли через твои руки, то был бы богат». Однако ж, когда я уверил его, что на сей раз мой опыт непременно удастся, и посулил ему за то наконец расчесться с ним, а сверх того, открыть великую тайну, он раскошелился и даже...
Вот тут наконец появляется запыхавшийся Гена.
Гена. Здрасте, Архип Архипыч! Простите, я опоздал на минутку, потому что... Ой, у вас кто-то есть? Кто это?
Профессор. Не узнал? Что ж, придется знакомить заново. Это Франц, молодой поэт. А это монах Бертольд, ученый, алхимик...
Гена(церемонно). Очень приятно. Гена. (Шепотом.) А кто они? Из какой книги?
Профессор. Как? Я-то решил, что ты их просто впопыхах не признал, а ты, брат... Нет, надо объясниться, и наедине, без этих господ, – я не хочу краснеть за тебя перед ними...