Честно говоря, мне такое в голову не приходило, но от Клавиных слов стало как-то не по себе. То ли темные ветки черемух, с которых листва облетела раньше, чем с других деревьев, то ли однообразный плеск воды в Шумихе, наводили тоску. Почему-то сразу захотелось назад, в поселок.
Не помню, как мы перемахнули с островка на берег и пустились в обратный путь. Когда вышли на первые покосы и показались домики Пушного, я спросил своего приятеля:
— А как же гвоздь?
— Какой гвоздь? — удивился Клава.
— Ну тот, который в сапоге.
— Забыл, — честно признался Клава. — Давай сходим туда через несколько дней. Посмотрим, может, этот снова рыбу принесет.
Весь вечер я писал домашнее сочинение о памятном дне лета. Завтра надо уже сдавать, а я как-то совсем; забыл. Все памятные дни почему-то крутились вокруг рыбалки. Будто другого: ничего не произошло за лето. А ладно, рыбалка так рыбалка. Тоже дело, когда каникулы. Да и потом, никто у нас в Пушном за все лето не поймал такой щуки, как я. Мы тогда с ребятами на Видаламбу на ночь удить ходили. И я поставил три самоловки. На одну и зацепилась эта щука. Мне все ребята помогали тащить. Хорошо еще, на крюк ловко села, не сорвалась. А потом всей толпой в совхозную кормокухню бегали взвешивать. Пять килограммов и двести граммов вытянула. Вот про эту рыбалку я и написал в сочинении.
На следующий день с этими, сочинениями в классе сыр-бор разгорелся. Зоя Павловна — учительница русского языка и литературы — попросила кого-нибудь из ребят собрать наши тетради. Галка Шемахина и вызвалась. Быстро облетела весь класс и нет, чтобы сразу сдать их, так прежде сама нос сунула в наши тетрадки и прочла. А после уроков, когда все домой торопятся, она встала за учительский стол и говорит:
— Минуточку! Сейчас я понесу тетради Зое Павловне. Не знаю, какие отметки она поставит каждому, а я бы поставила такие. Интересно, угадаю или нет? Загура — пять с плюсом. Козырев — тройка. Потахин — четверка…
Что тут началось! Первым, конечно, вскипел Витька Козырев. Ну, а потом и я ввязался, хотя «шамаханская царица» и пообещала мне четверку. Витька кричит: «Почему трояк?»
А Шемахина сделала строгое лицо и постучала карандашом по столу:
— Тише, дети, сейчас все объясню. Козыреву больше тройки никак нельзя поставить. Во-первых, много ошибок. А, во-вторых, что это за памятный день — приехал в Евпаторию и целый день валялся на пляже да абрикосы ел.
— Ну, а мне почему так расщедрилась — четверку отвалила? — удивился я.
— Потому что у тебя, Потахин, щука очень тяжелая была. В сочинении даже вес указан.
— А у Загуры — пять с плюсом? Наверно, сама ему запятые поставила? — крикнул Витька.
— Зачем же. У него все запятые на месте. Просто у человека день был по-настоящему памятный. Отряд геологов целый день проводил катамараны[2] через порог.
— Какой еще порог? — выкрикнул кто-то.
— Чунский Замок называется — на реке Чуне. А еще сочинение снабжено эпиграфом…
Мы не знали ни реки Чуни, ни Чунского Замка, но всем хотелось знать, какой эпиграф выбрал Костя для своего сочинения. И все загалдели.
— Прочти сочинение!
— Не надо читать!
— Давай один эпиграф!..
Шемахина лукаво сощурила свои черные глаза и снова постучала карандашом по столу.
— Так и условимся. Сочинение читать не будем, а эпиграф — пожалуйста: «Как прекрасна жизнь, между прочим и потому, что человек может путешествовать. И. А. Гончаров».
Все понятно. Раз Костя пишет об экспедиции, лучшего эпиграфа и не придумаешь. Но тут вскочил с места Витька Козырев.
— Стоп! Какой же это Гончаров, ведь это слова Пржевальского. Сам видел, в Петрозаводске на вокзальной площади крупными буквами написано. Еще обрадовался, что вот и я к Черному морю еду, путешествую…
— Да нет же, Гончаров это сказал, — возразил Костя. Но в классе многие летом ездили в Петрозаводск, тоже видели эту надпись и вступились за Витьку.
— Да я могу доказать, — уверял Костя.
А распаленный Козырев не унимался:
— Спорим! Не докажешь — ты мне любой камень с этой самой Чуни. Докажешь — забирай мой меч-кладенец! Я на все готов.
Все так и ахнули, потому что Витькин меч-кладенец был предметом зависти многих мальчишек нашей школы. Собственно, это обыкновенная шариковая ручка в виде блестящего меча. Есть всякие — и в форме винтовки, и наподобие гусиного пера, и похожие на гвоздь, но такого, как у Витьки, — никто из нас не видел.
— Ладно, идет, — ответил Костя. — Только расстаться тебе с мечом придется.
— Посмотрим!
Но тут открылась дверь, и в класс вошла наша вожатая Наташа.
Девочки сразу обступили ее плотным кольцом. Заговорили о репетиции хора, о танцевальном кружке, о том, кто будет отвечать за викторину на октябрьском вечере.
— Надо, чтобы весь класс принял участие, — сказала Наташа. Но девочки замахали руками.
— Это наши-то мальчики?
— Да их разве раскачаешь?
— Вот я и пришла к вам посоветоваться, — сказала Наташа. — Пусть останутся члены совета отряда, и мы поговорим.
Наташа Ильина — наша вожатая из десятого «Б» — занимается с нами с тех пор, когда мы были еще в третьем классе. В десятом уже не назначают в вожатые. Говорят, выпускной класс, нельзя, мол, к экзаменам готовиться надо. Это целый-то год! А Наташа от нас не отказалась. Сказала, что мы уже взрослые и с нами «легко работать». Представляете, с нами-то легко! Да у нас один Витька Козырев чего стоит. А сам я, лучше других, что ли? Иногда такое в голову взбредет, что потом уши краснеют.
А когда мы решили звероводам помогать, Наташа, помню, чуть со своим отцом из-за нас не поссорилась. Кто-то из ребят предложил организовать ученическую бригаду и по очереди дежурить на норковой и песцовой ферме. Наташа загорелась!
Да только ничего не вышло из этой затеи. Поговорила Наташа с отцом — он главный зоотехник совхоза, — а тот ни в какую. Мол, все это глупости, ребят к зверям и, близко подпускать нельзя, ненароком выпустят норку из, клетки, и полсотни рублей — поминай как звали. Совхоз, дескать, предприятие государственное, а не школьная теплица. Так что помечтали мы, помечтали, на том дело и кончилось.
Но кое-чего Наташа все-таки добилась. В школе открылся кружок юного зверовода, и раз в неделю, была экскурсия, на ферму. А нам только дверь открой! Четвертый ли класс идет, девятый ли — пристроиться всегда можно.
У песцов, правда, скукота. Ходит по клетке пушистая собака и таращится на тебя, словно на заклятого врага, А то свернется «клубком, только и видно — копчики ушей да хвост. И дела ей никакого нет до тебя, хоть стой, хоть, пляши.
Зато норочка — это да! Колесом по клетке вьется, нос в решетку просовывает. То в домик юркнет, то обратно по сетке на потолок клетки взбирается. И вся искрится, будто на кончиках шерстинок серебрушки сверкают.
А один шед[3] — особенный. В нем гордость совхоза — голубые норки. У нас в совхозе всяких выращивают: и белых, и жемчужных, и черных, их больше всего. А вот голубых — немного, около сотни. И в центре шеда — клетка Дымки. Это наша самая главная норка. От нее-то все и пошло. В соседних клетках ее дети, племянники, внуки и правнуки. На Дымкиной клетке Золотая медаль ВДНХ приклеена. Не настоящая, конечно, а вырезанная из плаката. Настоящая у тети Тони, зверовода, хранится. Тетя Тоня за всеми голубыми норками ухаживает и награждена Золотой медалью выставки.
У Дымкиной клетки все экскурсии подолгу задерживаются. Есть на что посмотреть. Особенно зимой, когда солнце. Тени на снегу голубые, Дымка скачет по клетке и с тенью сливается, кажется, если бы не проволочные квадратики сетки — растаял бы зверек, исчез бы в голубой тени.
Даже трудно сказать, какого она цвета. Ну вот если в морозный день дым из трубы столбом идет, а через него солнце просвечивает. И дым уже не серый и не белый, а голубой. Так вот Дымка точно такая. Знатный зверь!
Целая неделя прошла, пока Зоя Павловна проверила наши сочинения. Костя Загура не торопился доказывать Витьке, что Гончаров — это не Пржевальский. Зато Козырев к концу недели весь извелся. По утрам, завидя Костю, он спрашивал: