Он взаперти, он в строгости затвора,
А если чувство в нём заговорит -
Оно раскрепостит, взметнёт его; но скоро
Он вновь себя к цепям приговорит.
Франц Грильпарцер «Король».
Всё, что на земле душа желала,
Обрету я у твоих колен.
Мориц Гартман.
И в этот день я ни за что не хотела идти домой. О школе я молчу, там я не появлялась уже месяц, но моей тётке было плевать, мне тоже.
Как обычно, я пошла в парк, что находился возле Театральной площади, идти долго, зато меня никто не увидит лишний раз, а это плюс. Парк Горького я не любила и никогда там не оставалась — слишком много народу, да и находится неподалёку от моей школы.
Было уже тепло на улице, не то, что два месяца назад, когда я оказалась в этом городе. Тогда мне пришлось мёрзнуть на улице, пока любимая тётя Люся принимала своих гостей. Я ходила по квадратам аллей всё быстрее и быстрее, чтобы согреться. Март был не из жарких.
Теперь хорошо, я комфортно чувствовала себя в своей одежде, тем более что она у меня единственная. Старые добрые джинсы, красный с чёрным тёплый свитер и, если совсем пригревало, то белая футболка. Ещё у меня было пальто, но сейчас в нём жарко. Единственное, что меня мучило — это ботинки на толстой подошве. В них чувствовал себя странно при температуре в 25 градусов.
Но сегодня было, по-моему, ещё жарче.
Я села на свою любимую скамейку и подумала, что денёк — лучше придумать нельзя. Небо чистое, солнце, никаких признаков или намёков на дождь. А это значит — сиди себе и отдыхай весь день, нигде не прячься по магазинам и подъездам.
Я запрокинула голову и посмотрела наверх, лучи подмигивали мне через молодую листву деревьев.
Да, аттестат о полном среднем общем образовании не видать мне, как своих ушей.
Я боялась задумываться над этим, но в моей ситуации это был единственный выход. Раньше я училась, как все нормальные семнадцатилетние девушки, оканчивала школу, да и довольно сносно — троек не намечалось.
Ну, а потом всё это произошло…
Мы с мамой жили одни, отец ушёл, когда мне было лет двенадцать. Она работала в типографии на сложных и огромных станках. Мне всегда было жутко смотреть на них даже издалека.
В январе она получила травму, не совместимую с жизнью, работая как раз на этих станках.
Подробностей я так и не узнала, вот только после этого осталась совсем одна и, наверное, до сих пор не поняла этого. Как несовершеннолетнюю сироту меня органы опеки и попечительства передали тёте Люсе, живущей в другом городе. Я была не против, так как почти не знала эту сводную сестру матери, да и тогда мне казалось, что с кем-то теперь будет легче, чем одной.
Всё это время я вспоминала, как сон. Так и казалось, что я сейчас дёрнусь, проснусь, а на самом деле ничего этого нет и за окном декабрь.
Но был и переезд к тёте Люсе.
Сначала она показалась мне жизнерадостной, весёлой женщиной лет сорока пяти, а потом я поняла, что это за веселье.
Она оказалась алкоголичкой, которая по праздникам (а это почти всегда) устраивала вечеринки с толпой мужиков. В такие дни и вечера мне и приходилось наматывать километры по дорожкам парка и тротуарам города.
Меня её кавалеры не воспринимали за объект вожделений, слишком молодо я выглядела. Только её жирный сыночек, дебил-переросток Антон, явно насиловал меня в своих мечтах.
Он издевался надо мной, что я такая маленькая, но смотрел, как на девочку с его липких, затёртых журналов для мужчин. И ещё эта постоянная полуулыбка — полуухмылка на его лице. Она была явно недоброй.
Я чувствовала постоянную опасность, находясь дома, поэтому и перестала бывать там. Гулянки, пьянки, Антон, который вот-вот начнёт зажимать меня по углам — всё это я чувствовала своей кожей. И ещё я знала, что когда меня будут насиловать или, того хуже, убивать, никто мне не поможет, особенно пьяная тётушка.
Мне страшно было возвращаться туда. Волосы шевелились на затылке, когда я думала об этом. Я боялась купаться в душе, когда дома был Антон, а он сидел дома постоянно, двадцатипятилетний верзила не работал. Я боялась ложиться спать, раздеваясь. Боялась остаться дома один на один со своим братцем, и это чувство постоянно нарастало.
В конце концов, я перестала ходить в школу, потому что после неё не шла домой готовить уроки на следующий день, а просиживала в парке вместо этого.
Сначала там на меня никто не обращал внимания, потом выгуливавшие собак начали удивлённо смотреть. Ещё бы — какая-то девочка каждый день торчит в парке и не уходит до вечера.
До позднего вечера.
Я сообразила, что это небезопасно и стала разбавлять парк улицами города, гуляя по ним бесцельно, глядя на витрины магазинов, на машины, автобусы.
Иногда я стояла на остановке и делала вид, что тоже жду автобуса. Мне это особенно нравилось. Так хорошо вдруг представить себе другую жизнь.
Вот ты спешишь домой в уютную квартиру, уставшая после работы — маршрут№ 83; а вот ты явно собралась на праздник и вся в предвкушении дня рождения подруги в компании — маршрутное такси 45; а вот ты с парнем, с любимым парнем, он держит тебя за руку, вы едете к нему на квартиру… — маршрут 21.
Я наблюдала за людьми, и мне казалось, что я угадываю их жизнь, их судьбу и мысли. Это развлекало меня, и время у остановок летело быстро, если не было слишком холодно.
Сама я никуда никогда не ездила, не знала даже, где находятся все эти районы и уголки, куда торопились люди. Для меня существовали только таблички с надписями, ничего не значащими: «Темерник — Ц. рынок», «Ж.д. вокзал — Стартовая» и ещё много таких же.
Возвращаясь поздно ночью, я попадала совершенно в другой мир. У тёти Люси часто было две крайности: либо за здравие, либо за упокой. Или слишком весело, или ругань стояла страшная, скандал и драка.
Стараясь быть незаметнее мыши и перехватить что-нибудь поесть и лечь спать, чтобы меня не увидел Антон, я прокрадывалась в квартиру.
Очень скоро после переезда я заметила, что мои вещи стали исчезать. На вопросы тётя Люся вытаращивала свои огромные глаза, гордость её и моей мамы, и говорила, что она понятия не имеет, о чём я говорю. Я же подозревала, что она их потихоньку пропивала.
Просидев в парке до полудня, я чуть не испеклась, так жарко сегодня было. Пришло время прогуляться по улицам города. С каждым днём я увеличивала на один квартал свои прогулки то в одну, то в другую сторону, благо город был большой.
Я старалась не задумываться о том, как я буду жить дальше. Пока инстинкт самосохранения довлел надо мной, но сомневаюсь, что это ненормально.
Я всё чаще думала о том, что нужно к кому-то обратиться за помощью, что так дальше быть не может… Но меня и останавливало многое. Например, в школе меня сразу не приняли одноклассники. Я слишком выделялась на их фоне, а это не терпелось в их кланах. Я не была ни модной, ни стильной. Многие парни смеялись над моим именем, над моей внешностью. Они называли меня пятиклашкой, Глашей и так далее. Никогда не думала, что я буду ненавидеть своё имя и комплексовать оттого, что не выгляжу на свои года. Моё имя мне раньше нравилось, а из него сделали какое-то глупое прозвище. Мама всегда называла меня Аглая и больше никак. Старинное имя, говорила она. Так звали мою прабабушку, я её помню — она пекла очень вкусные блины, играла со мной в карты и давала поносить свои бусы. Какие-то солнечные воспоминания о ней остались.
Конечно, меня сильно задевало то, как все смеются над моей внешностью. По сравнению со сверстницами я, конечно, была совсем другой. Если они пользовались популярностью у взрослых мужчин, и их принимали за женщин, то обо мне этого сказать было нельзя. Я выглядела очень юно, никакие парни не обращали на меня внимания. Но даже не это заставило меня бросить школу. Это бы я стерпела, хоть и было неприятно.
Деньги. Вот что главное. Там был очень важен престиж денег. В моём классе было много людей из семей довольно обеспеченных, и лишь единицы таких, как я. Вот над этими единицами и издевались. Считалось, что у нас нет будущего, потому что нет денег, а без них сейчас никуда поступить невозможно. Это значит, что мы будем дворы мести или «обслугой» работать, или ещё кем… Короче говоря, в нас заранее видели проституток, мастеров чистоты и не желали из-за этого стоять рядом. С тех пор, как в 20** году образование стало платным, к таким, как мы, так и относились. Не везде, конечно, были школы и классы, где не задумывались о том, кем ты будешь. В такой я училась до этого. В другом городе. Здесь же родители вдалбливали детям с детства, кто есть кто.
Когда я только пришла в эту школу, то поначалу не поняла, почему несколько человек — один парень и две девушки, как бы отдельно от остальных, сидят и молчат, в разговоры не встревают и их заметно сторонятся. Но позже я услышала шуточки в их адрес. Особые, с издёвкой, злобной насмешкой, унижением. А потом и в свой адрес. Все остальные поняли, что я не их круга, что денег у меня нет и будущего, какое будет у них — тоже.
«Может, начнёшь свою карьеру прямо на перемене, в раздевалке?» — издевались одноклассники и не пускали меня к своему столу.
Каждый день был не из приятных, и я решила, что будет проще её вообще бросить, раз она ничего мне не даёт. Хотя раньше у меня таких фатальных мыслей не было, я училась, чтобы больше знать и мечтала поступить в художественное училище. Хотела стать дизайнером.
В прошлой жизни.
Я поглядела по сторонам и перешла дорогу наискосок, держа руки в карманах. Школьная сумка болталась у меня на бедре полупустая. Все навстречу шли совсем оголённые, с радостью скинувшие свои пальто и шляпы. Я дошла до 14 линии и повернула назад, вновь намереваясь перейти дорогу, но прямо по Пушкинской, где было только одностороннее движение и две узкие дороги, разделённые широкой аллеей с цветниками, скамейками и подстриженными деревьями, ехала целая вереница байкеров. Мужчины, некоторые с женщинами за спиной, в чёрных куртках, банданах и тёмных очках, важно сидящие на своих мотоциклах. На некоторых были джинсовые жилеты, у всех на спинах я заметила рисунок чёрно-огненного волка в лунном диске и надпись «IRON WOLVES». Они медленно двигались через город, имея в составе человек 30. Стоя и слушая рокот двигателей мотоциклов разных марок и цветов, на меня будто дохнуло какой-то другой жизнью, настолько отличной от моей, что я будто увидела себя со стороны — жалкое создание, застывшее на бордюре дороги и глядящее вслед этим свободным, сильным людям, объединённым своим кругом, живущим по собственным законам и презирающим остальных.
Конечно, зависть — это слишком бледное слово для моих чувств, но я привыкла не сильно углубляться в драматизм происходящего — так проще жить. А потому, подождав, когда они все проедут мимо, я отвернулась и перешла на другую сторону дороги, тут же забыв о байкерах.
Но позже, когда я сидела снова в робкой тени парка, я вспомнила о них, а потом и об одной статье в молодёжном журнале. Там подробно рассказывалось, какие есть байкерские клубы здесь, на юге России. Впервые я узнала, что они подразделяются на M.G., M. C., M. C. C. — дальше шло много иностранщины. «Железные волки», которые попались мне по пути, тоже в той статье упоминались. И то, что они имеют свою структуру власти, и устав, и правила, и даже бизнес — это удивляло и завораживало меня. Получалось, что эти люди не просто катаются вместе, а живут по общим законам, придуманным ими же. Они просто вот так взяли и объединились, собрав вокруг себя друзей и единомышленников, создав клан, видевший прелесть в такой свободной, и в то же время обособленной жизни. Но для этого нужны и деньги… Ещё бы — один такой мотоцикл стоит около 30 тысяч долларов, не говоря уже о тюнинге и других излишествах. Значит, байкеры должны были и чем-то заниматься. Почему-то эта мысль удовлетворила меня. А то я уже представила себе бесконечные развлечения, путешествия, знакомства, общение с друзьями, и это — жизнь человека. Ну, чем не рай…
Моя жизнь вот на него не походила. Эти два месяца показались мне каким-то бесконечным кружением по городу.
Проходив до вечера, посидев на остановках, я еле тащилась к парку, из которого ушла в двенадцать дня. Есть хотелось невыносимо, сил не было, а «домой» всё же не тянуло. Я не знала, на что там нарвусь.
Солнце уже садилось, в парке появились гуляющие парочки, держащиеся за руки. Взошла луна, и весенний воздух стал как будто мерцать.
Я смотрела на всё ещё тёмно-голубое небо от последних лучей солнца и думала о том, что есть где-то рядом совсем другая жизнь. Человеческая, спокойная, счастливая. Есть то место, куда хочется торопиться, где тебя ждёт кто-то любящий, нежный. Об этом я мечтала, семнадцатилетняя дурочка, сидя на лавочке в парке. У меня всё не шли из головы «Железные волки», я размышляла, куда они ехали, зачем. Мне всё-таки не верилось, что хоть кто-то из них обычный горожанин и встаёт утром по будильнику на работу. Романтика в этих поездках на мотоциклах переливалась буквально через край, и меня это, конечно, потрясло.
Но небо потемнело, на нём появились звёзды, запах молодой листвы усилился, и я поняла, что нужно уходить отсюда. От этой мысли всё внутри сжалось, как пружина. Я заставила себя встать и пойти, потому что оставаться ночью в парке одной тоже небезопасно. Кто угодно мог принять меня за путану, ожидающую клиента.
Уже поднимаясь по лестнице на второй этаж, я услышала развесёлые оры (песнями это назвать нельзя) из 53 квартиры — квартиры тёти Люси.
Я открыла дверь своим ключом и довольно про себя отметила, что тётя Люся вместе с её гостями в гостиной, то есть у неё в комнате, а не на кухне. Я прокралась на кухню, закрыла за собой стеклянную дверь и принялась мыть руки и умываться под краном. Мне казалось, что на мне сантиметровый слой пыли.
Я делала всё быстро, спешила, боялась, что вся честная компания завалится сюда. Но такого никогда не происходило, если они были в той комнате. Им было слишком хорошо, аж плохо. Я улыбнулась такому каламбуру.
В холодильнике оказалось немного старого клубничного варенья и больше ничего. Я подогрела себе чайник, налила кружку, сделала четыре огромных бутерброда с вареньем (я очень была голодна) и пошла к себе в комнату — крохотную спальню, узкую и длинную.
Там я сняла свитер и почувствовала резкий запах пота. Купалась я редко — боялась, что Антона может возбудить запах душистого мыла и мои рассыпающиеся волосы по плечам (они у меня были длинными, до талии). Поэтому ходила я с засмоктанным хвостом на затылке и в широком, бесформенном свитере, в котором становилось с каждым днём всё жарче и жарче. Оставшись в футболке, я почти мгновенно съела один бутерброд и стала, обжигаясь, запивать его чаем, как в комнату без стука вломился Антон.
— Привет, детка, что так поздно?
Я исподлобья посмотрела на него, продолжая жевать, и ничего не ответила.
— Ну, что ты такая сердитая, — он сел рядом со мной на крохотный диванчик, который служил мне постелью.
— В школе опять не была, да? Ах ты, плохая девочка!
Я чувствовала кожей оголённых рук, что он пожирал меня своими свиными глазками, и пожалела, что сняла свитер.
— Отстань, Антон, дай поесть, — сказала я непринуждённо, как надоевшей мухе. Хотя на самом деле мне было страшно, что он сидит так близко от меня, а в соседней комнате дым коромыслом, и всем на всё плевать.
Боковым зрением я видела, как его жестокая улыбка понемногу сползает с лица.
— Тебя нужно наказать за прогулы, или уже поздно, ты бросила школу, да?
— Нет, — слишком быстро ответила я, и это меня выдало.
— Нет, значит. Решила блядью стать?
Я развернулась к нему и даже не успела что-либо сказать, как он повалил меня на спину. Из рук выпал бутерброд, я хотела закричать, но он зажал мой рот своей жирной ладонью с такой силой, что затрещали зубы.
— Пикнешь — задушу, — просипел он.
Я видела очень близко только его злобное, замкнутое лицо. Голубые глаза его выкатились, и мне казалось, что сейчас лопнут, настолько огромными они были.
Он начал как-то ёрзать у себя ниже пояса, и я запаниковала.
Вот оно — то, чего я боялась все эти месяцы. Это животное сейчас изнасилует меня!
Какая-то часть моего сознания отказывалась в это верить.
Нет! Это не может произойти со мной! Не здесь, не сейчас, не с этим человеком. Не хочу!
Вдруг он начал тяжело дышать, глаза его закатились. С ним происходило что-то странное. Я не понимала в чём дело, пока он хрипло не застонал и не повалился на меня всем весом. Я задохнулась, дышать стало нечем. Я как-то выползла из-под него, пользуясь тем, что тело его расслаблено обмякло.
Посмотрев вниз, мне всё стало ясно. На моих джинсах, чуть ниже бёдер, чернело мокрое пятно. Первым желанием было снять их, но я вспомнила, что они единственные.
— Как ты меня завела, хочешь по-настоящему?
Я замерла, с ужасом глядя, как он встаёт, его штаны спущены, а там болтается что-то отвратительное. Мне стало очень мерзко, я сделала шаг назад, смутно осознавая, что отступаю вглубь комнаты.
Он же шагнул мне навстречу
— Да ладно, не строй из себя невинность, знаю я, где ты пропадаешь целыми днями. Сколько ты сегодня мужиков ублажила?
Я поняла, что зря делаю — иду назад. Тогда я нырнула ему под руку, мой рост мне позволял это сделать, и выскочила в коридор. Этот увалень даже не сразу сообразил, что произошло.
Схватив свои сапоги, я выскочила в одних носках в подъезд. Пролетев лестницу, остановилась и прислушалась. Погони за мной, конечно, не было.
Я обулась и быстро пошла к светящимся огонькам проспекта Буденовский впереди.
Холода я не ощущала, хоть на улице было довольно прохладно, а на мне — только тоненькая футболка и джинсы с мокрым пятно на них.
Била нервная дрожь, даже не била, а колотила.
Я быстро дошла до широкого проспекта и оказалась на остановке. На ней стояло четыре — пять человек, все обратили на меня внимание, но мимолётно — из-за моего смелого наряда явно не по сезону. Впрочем, в городе ничему не удивлялись и сразу же забыли обо мне, отвернувшись.
Я стояла, обнимая себя, пытаясь осознать, что же мне делать дальше. Я осталась на улице — и это факт.
Тут подъехал небольшой автобус, я не разобрала, какой маршрут, и я вместе со всеми зашла в него и села на сиденье у окна сзади. Салон был полупустой.
Мне было всё равно, куда он едет. Лишь бы подальше от этого невыносимого дома — притона и брата — извращенца.
В автобусе, глядя на мелькавшие яркие витрины, пока мы ехали по проспекту, я разрыдалась.