— Поспи-ка лучше, Гедвика.
Все спать да спать, днем ии ночью. Очки бы хоть были, чтобы телевизор смотреть.
От имени всего класса, что от имени всего класса? Да это Блеха, конечно, это его голос. Он пришел, а ведь мы поссорились.
Но он пришел не один, с ним кто-то еще, как плохо без очков, надо же было этому Удаву раздавить мои очки?
— Привет! Привет, Покорна. Покорна, вдруг я стала Покорна.
А, узнала, это та зануда, что за ним увивается, малявка Йоузова. Ясное дело, они подружились, пока я не хожу в школу. Ну и ладно!
— Мы пришли тебя проведать от имени всего класса.
— Мы принесли тебе цветы и конфеты.
— Спасибо.
Надо бы еще что-нибудь сказать, но мне ничего не приходит в голову. Мне никогда не дарили цветов. Йоузова протягивает букет, а Блошка сует коробку с конфетами. Жаль, что не наоборот.
Ах, вот что! Будто от всего класса?! Но ведь эти конфеты получает его мама от больных, такие же точно купила ей моя мама, когда шла с Катержинкой на осмотр. Скорее всего это та же коробка, переходящая.
— Ты чего смеешься, Киса?
Я уже снова Киса, дело в шляпе.
— Ты без очков чудная какая-то, правда, Блеха?
— Почему? Обыкновенная.
Как он ее! Молодец, Блошка, совсем на меня не сердится.
— Эй, Йоузова, попроси у пани Еазу. Соображает, что к чему.
Йоузова фыркает, но идет. Хоть бы бабушка ее там задержала.
— Тебе письмо, Киса.
Он быстро сунул его под подушку.
— Ты читал?
— Нет.
— А откуда узнал, что это мне?
— А кто мне может писать из Опавы?
— Тебе не влетело?
— Не бойся. И давай выздоравливай. Температура еще есть?
— Нет.
— А чего ты ревешь?
— Я не реву, это слезы сами катятся. Смеется, как я рада, что он смеется!..
Йоузова входит с цветами, могла бы и не спешить.
— Это астры, — сообщает Блошка, — говорят, последние, но недельку еще постоят.
Он все сам затеял, и как здорово все подстроил, а класс тут ни при чем. С Йоузовой они друг другу подходят, она тоже маленькая, ресницы у нее черные и громадные черные глаза, как у совы. Мне такие глазищи, я бы на все чихала.
— Сказать тебе, что мы проходили?
— Мне сперва надо к оптику, я разбила очки.
— Вот это здорово, — хохочет Блошка, — разобьешь очки — и не надо учиться, прекрасный способ, я бы разбивал их все время.
— Но ведь мы учимся для себя.
Ну, конечно, Йоузова не может не выставляться.
— Корова ты, вот кто.
Это он сказал Йоузовой в смысле дура, точно так же, как Пржемек говорил мне. Тот однажды принес апельсин, очистил его, разделил на две части и сказал: «Я — осел, а ты — корова, ешь скорей и будь здорова». Пржемек всегда говорил в рифму.
Йоузова надулась, она шуток не понимает.
— Давай выздоравливай, Киса. А что мы прошли, догонишь, никуда не убежит.
Я все время слышу его смех. Они уже давно ушли, а я все еще его слышу.
— Симпатичный мальчик, — хвалит его бабушка, — и девочка хорошая, в наше время это редкость.
Мы с ней вместе едим конфеты, и мне совсем хорошо, под подушкой папино письмо, может, мне удастся его прочитать. И с Блошкой я помирилась.
Сегодня счастливый день. Гостевой. Пришло письмо от папы, и Блошка меня навестил. Только бы бабушка поскорей ушла.
— Мне надо пойти по делу, Гедвика. Ты потерпишь одна часок?
— Конечно.
Ох, как долго она одевается. Еще медленнее, чем я. Наконец хлопнула дверь. Скорее, скорее за письмо, без очков придется попотеть.
«Гедвика, Гедвичка, милая!