— Ради бога, быстрее и не мельтеши перед глазами!
Видно, она куда-то спешит. Хорошо, что уже день, по крайней мере можно все как следует рассмотреть, какая красивая уборная, и коврик здесь есть, и календарь, вот у нас мальчишкам бы влетело, если бы воспитательница нашла у них такую бесстыдницу, у которой почти все видно. Это, наверное, месяцы написаны, но не по-нашему, а картинок сколько, все надо рассмотреть. Опять кто-то стучит. Это мне.
Только бы не он, он с ходу может и мне влепить. Да, да, уже иду.
К счастью, это мама с девочкой на руках, какая хорошенькая девочка, ну просто прелесть! И на ней такой же кружевной халатик, как у мамы, только подлиннее, как же он называется, ага, секс-форма, так девчонки говорили, кажется, это не очень прилично. Может, и у меня будет такая секс-форма, если я буду хорошо себя вести.
— Как тебя зовут, девочка?
— Ее зовут Катержина, беги скорей умываться!
В ванной включен свет, я снова ничего не вижу, что же на этой занавеске, ага, рыбки, точно, рыбки. Здесь висят мое платье и пижама, она все выстирала, бедная мамочка, еще вчера все мне выстирала своими красивыми руками.
Опять стучит. Гоняет, как зайца.
— Ну, поживей, поживей, вот платье, вытирайся хорошенько. Чем ты вытираешься, это же детское, твое полотенце и простыня вот тут, сколько раз тебе повторять!
Для рук полотенце тоже темное, в настоящем доме все очень сложно, но, может, потом я привыкну. Катержина — красивое имя, о Катержине я книжку читала, как я рада, что смогу с ней поиграть.
Платье еще теплое, мама его выгладила, и оно приятно греет.
— Живей причесывайся! И посиди минуточку в комнате, пока папа позавтракает.
Вот хорошо, что не надо завтракать с ним. Здесь все как в сказке или как в замке в Градце, куда мы ездили на экскурсию, только еще лучше.
А телевизор какой! Такого я еще не видела, может, даже цветной. А она мне позволит смотреть? В детдоме из-за глаз запрещали.
Гиту бы сюда, она бы все рассмотрела, пощупала, попрыгала бы в кресле, потрогала бы ковер босой ногой. Это только я такая дура, ничего не трогаю и стою как вкопанная.
Ой, что же это?!
— Ты что, другого места не нашла, встала у самой двери! Я тебя не толкнул?
— Нет. Мне мамочка велела здесь подождать.
Смотрит на меня, сегодня он не кажется таким высоким, улыбается, нет, скорее ухмыляется, у братика это от него.
— У нас принято говорить не мамочка, папочка, а мама, папа. И не бойся, никто тебя не съест.
Вышел. Гора с плеч. Открыл другую дверь, а книг там, господи боже ты мой! Все прочитать — свихнуться можно. Там, наверное, кабинет. Что-то взял на столе, возвращается, лучше я отойду к стене.
— Ну как дела в школе? Какие отметки?
— Да так, на тройки вытягиваю.
— Ну ты эксперт, не иначе.
Смеется. Что бы это значило? Экспресс — знаю. А эксперт? Мама пришла, позвала завтракать. Что с ней? Она какая-то сама не своя.
— Познакомились?
Я рассказала ей, что он говорил. Ей понравилось, смеется. Она еще красивее, когда смеется.
— У него много работы, он ведь заместитель директора, не надо ему мешать.
Зачем мне ему мешать, хорошо, что он уйдет, без него как-то уютнее.
Моего нового братишку зовут Марек. В детдоме у нас тоже был один Марек, но по фамилии. Я хотела бы с ним подружиться.
Опять дала мне яйца, хоть бы детдомовская еда поскорей кончилась, а то она будет кормить меня ею до самой смерти. Дала бы мне лучше пирога, как детям. Может, и даст, если я потороплюсь.
— Не глотай так, подавишься!
Марек скорчил такую рожу, что я поперхнулась от смеха, размахиваю руками, кашляю, задыхаюсь, мама стукнула меня по спине. Ничего не сказала, только насупилась.
Крутые яйца я не люблю, а фаршированные еще бы съела, нам на пасху однажды давали на закуску, а в детский праздник повариха сделала нам из яиц лягушат и посадила их на мясной салат. Пржемек начал квакать, и мы все вслед за ним заквакали, если бы не День защиты детей, нам бы здорово влетело.
Катя крошит пирог, а у меня слюнки текут, но если я не справлюсь с яйцами, мне их наверняка и на обед дадут.
У них смешная сахарница из пластмассы, переворачивается, и из трубочки высыпается немножко сахару, интересно знать, он что, всегда высыпается одинаковыми порциями, как это устроено, что сахар знает, сколько должно высыпаться.
— А ты, оказывается, хохотушка! На, выпей!
Марек смеется. Кофе ужасно невкусный, но мама смотрит строго, и хотя я давлюсь, выпить придется, раз она этого хочет.
Кто-то звонит, это телефон в прихожей, слышно, как она с кем-то разговаривает.
Марек постучал себя по лбу, вылил мою чашку в мойку и быстро пустил воду.
— Такая большая, а глупая.
Катя рассмеялась, у нее зубки как жемчужинки, у нас в детдоме таких маленьких не было, я не знаю, что ей сказать, погладила ее, а она забралась ко мне на колени и таскает меня за волосы, даже больно немного.
— Ты что, сдурела, ведь у нее уже полная горсть твоих волос?
С Мареком шутки плохи, он силой раскрывает Катержинке кулачок.
— Не трогай ее, — прошу, — она ведь маленькая, — и вытираю слезы.
— А вас там били? — спрашивает Марек.
— Нет.
— А есть давали?
— Давали.