Загрустила Мать, запечалилась, что даже одним глазком не сможет посмотреть, как там дети справляются. Как вдруг в оконном стекле отразилось чьё-то странное лицо. И звало оно, и манило Мать, и даже что-то губами пыталось выговорить. Потом догадалось: дохнуло на окно, и носом стало писать.
Руна Нуртх. Пишут её те, кому помощь требуется. Правда, слышала Мать и такое, что пользуются этой руной всякие недобрые люди, чтобы заманивать в ловушки да западни. Но лицо за окном раздувало ноздри, моргало, очень старалось, чтобы его выслушали и поняли.
И Мать открыла окно.
— Ну наконец-то, — плоское, словно вырезанное из листа бумаги, лицо влетело в кухню. — Слушай, женщина. Не тяни-ка ты даром время, да отправляйся в старый храм, что позади нового.
— Это ещё зачем?
— А затем, что мы и есть Вечно Недовольные боги. Повелители, убитые рабами, чьи тела томятся в саркофагах. Окажи нам помощь, а мы поможем тебе. Уж мы-то знаем, что готовят твоему сыну в новом храме! Ему осталось жить совсем недолго, прежде чем подлец и убийца богов Видрельельхен вырежет ему сердце жертвенным серпом!
— Вот как? — спросил, появляясь в дверях кухни, Винни. Его круглощёкое лицо выражало неодобрение и недоверие. — А почём нам знать, что вы нас не заманиваете?
— Ой, не могу. Поднимите на моём саркофаге крышку, я на этого юнца погляжу! — тут же сменило тон плоское лицо. — Я — Прекрасная Фарфани, которую жрецы прозвали Кривые-Губы. Фарфани, никогда не упускающая выгоды! И уж если я говорю, что хочу вернуть своё нетленное тело, которое ухитрились умертвить эти рабы, назвавшие себя Свободными после того, как обманули нас…
— А! Я поняла! — Мать Некромантов хлопнула в ладоши. — Бертина! Ты же присмотришь за малышами?
Бертина бегом спустилась со второго этажа и спросила:
— Это за какими ещё малышами?
— За Нотом и Грей, конечно.
— Нет. Я пойду с тобой! Ты же тоже пошла выручать Омегыча, как и остальные?
— И мы, — сказал Винни, имея в виду ещё и Тобиаса — тот как раз заглянул в распахнутое Матерью окно. — А как ты выйдешь? Отца-то нет!
— Эй! — Первый Некромант чёрным дымом сгустился прямо посреди кухни — Я есть! И я вернулся. У них там всё хорошо получается.
— Получается, да не всё! Хорошо, что ты пришёл — приглядишь за Нотом.
— А ты? — удивился Первый.
— А я пойду с Фарфани. Теперь наша очередь помогать Омегычу, — сказала Мать.
И протянула руку за летающим в воздухе лицом. А Бертина, Винни и Тоби вцепились в её юбку и длинные рукава, чтобы последовать за Матерью.
— У меня тоже были хорошие дети, — сказала Фарфани. — Но некоторые потом как-то испортились.
И они исчезли из дома, а оказались в большой усыпальнице сразу за храмом, в усыпальнице, где стояли два ряда саркофагов. Тоби и Винни открыли саркофаги, и их взглядам предстали боги, умерщвленные жрецами. Здесь покоились Охнаф Безбровый, Фарфани-Кривые-Губы, Ют Безмолвная и Эльвжанни, Фафнарх Двухголовый и Хинни Неистовая, а также, наособицу, Рюйгги-хитрец. Их лики были прекрасны, а тела нетленны. Когда Омегыч имел наглость поклясться не их именами, а именем той, кого любит больше жизни, души богов проснулись. Теперь они витали здесь, над своими саркофагами, и очень хотели вернуться к жизни.
Мать Некромантов переглянулась с Бертиной, Тобиасом и Винни. И они, все четверо, улыбнулись улыбкой людей, знающих своё дело.
— В семье четыре женщины, и ни одна не знает, где мои золотые туфли, — сказал, сокрушаясь, Охнаф Безбровый.
Фарфани Прекрасная, именуемая также Фарфани-Кривые-Губы, скривила красивый ротик.
Мать Некромантов, пользуясь минуткой относительного спокойствия, села на крышку саркофага. Восстанавливать утраченную связь между душою и телом — работа непростая. Поднять жив-курилку, ходячее гнилое мясо, куда как легче, чем вернуть жизнь по-настоящему.
— Что мне теперь, босиком идти?! — повысил голос Охнаф.
— Вы ведь боги, — сказал Тоби ворчливо. Он тоже устал, да ещё вымазался где-то пылью, а в тёмно-русых волосах серебрилась паутина, словно седая прядь. — Вы не простужаетесь оттого, что по ногам дует!
— Но я испачкаю ступни землёй! — недовольно заявил Безбровый.
— Земля — это не грязь, — спокойно заметила Мать Некромантов. — Испачкаться можно гнусными намерениями или иной человеческой мерзостью. Землю же просто смывает вода. Идёмте же! Я начинаю испытывать беспокойство за сына.
Боги, вставшие из саркофагов, выглядели высокими, прекрасными и странными — нездешними. И недовольными. Хотя их можно было понять. Станешь тут недовольным, если тебя обманут, умертвят, положат твоё тело в зачарованный гроб так, что душе с ним не соединиться, да станут твоим именем творить всяческие непотребства!
— Одного забыли поднять, — сказал Винни, показывая на саркофаг, стоящий отдельно от других.
— И не советую, — ответила ему Фарфани. — Без него как-то лучше. Пусть спит вечно.
Они спустились по склону горы и вошли в новый храм через неприметную дверцу, оказавшись в тесном помещении за залом с купелью. Зал отделялся глубокой аркой, из которой можно было наблюдать.
Через главные ворота, в резную двустворчатую дверь как раз входил Омегыч. Бертина из-за плеча матери залюбовалась им: бледное лицо, чёрная одежда, клетчатый плед, перекинутый через плечо, как плащ. И ни тени страха в глазах.
Ещё им было видно, как через полуоткрытую главную дверь заглядывают в зал с купелью Анда, Теро-Теро, Сарвен Упырёк, Бессвет и Теренций. Мать тут же почувствовала гордость за детей. Они не оставили Омегыча. Под потолком на балках пристроились Андины подданные — сороки, галки и вороны.
— Ты имел наглость воспользоваться помощью своей семьи? — спросил карлик-жрец, сидящий на резном троне у алтаря.
— Я? Нет. Просто я один из младших в семье, и меня не отпустили без присмотра. Это мои старшие сестра и братья, они приглядывают за мной, — сказал Омегыч спокойно. — Так принято в хороших семьях.
— Я начинаю сердиться, — заявил Видрельельхен.
Двери захлопнулись и сделались каменным монолитом.
— Это моё изобретение, — буркнула Ют Безмолвная неприязненно.
Бертина покосилась на богиню с лёгкой завистью. Какая высокая, стройная! И необычайно красивые волосы и глаза — как расплавленное золото…
В храме на какое-то мгновение стало темно, а когда вспыхнул необычайно яркий свет, около сотни не успевших улететь птиц упало на пол мёртвыми.
— А это моё, — вздохнула Фарфани. — По молодости что только не придумаешь…
— У меня ноги замёрзли. Пошли, — скомандовал Охнаф и распахнул дверь из усыпальницы в храм. — Эй, ты, Видрельельхен, проклятие вашего рода! Приветствуй своего бога, раб, — крикнул он зычно.
Видрельельхен печально квакнул и упал с трона. Растянулся на животе и с трудом встал на четвереньки. От ужаса он не мог сказать ни слова.
Многочисленные жрецы, стоявшие вдоль стен с посохами или луками наизготовку, кто с чем, попадали ниц. Стоять остались только боги и некроманты.
Мать Некромантов подняла Видрельельхена за шиворот и поставила на ноги. Тот упорно не желал стоять, и тогда Тобиас и Винни взяли его за руки с двух сторон.
— Ты мне не нравишься, — сказала Мать негромко. — Обманщик, плут и негодяй. Как ты хочешь умереть?
Верховный жрец тоненько завыл.
— И не забудь спросить его, кто украл мои золотые туфли, — вставил Охнаф Безбровый.
— Я бы не причинил вреда твоему сыну, величайшая из повелителей смерти, и волоса не упало бы с его головы, — запричитал коварный карлик, обретя дар речи.
Глаза его блуждали, рот перекосился, всё тело содрогалось.
— Он пытается использовать чары, — сказала Фарфани презрительно. — Заболтает тебя и попытается убить.
И подошла к жрецу поближе.
— Глупец! Ты что, не понимаешь? Всё, чем ты владел, было украдено у нас! И мы возвращаем это себе!
— Боги недовольны тобой, — добавил Охнаф Безбровый. — И боги не хотят прощать тебя.
Омегыч встал поближе к Матери, и на кончиках его пальцев плясали крошечные язычки пламени. Он был готов защищать её от кого угодно — богов, жрецов, демонов, от всех вместе взятых.
— Пощадите, — прохныкал карлик.
— Сколько лет вы провели в забытьи? — спросила у богов Мать.
— Пятьсот восемьдесят два года и четыре месяца, — ответили обе головы Фафнарха Двухголового. — Мы считали.
— Будет ли достаточным искуплением погрузить Видрельельхена и всех старших жрецов в небытие на этот срок?
— Да, — сказала Фарфани, — но прошу, сделай это завтра. Дай нам развлечься.
Тут монолитная каменная стена, которая оказалась на месте двустворчатой двери, рухнула, и в храм ворвалось войско жив-курилок, возглавляемое Теро-Теро и Дардом. Анда и Бессвет шли следом. Увидев стаю мёртвых птиц, Анда горестно закричала. Её питомцы погибли по прихоти верховного жреца, и она была готова растерзать его. Винни и Тоби встряхнули коварного карлика посильнее, чтобы он осознал, что ему предстоит отвечать за очень, очень многие вещи.
— Ах да, вот ещё что. Странник передаёт тебе привет, — Мать Некромантов вытащила из кармана помятый список должников. — Все эти люди получили письма, что ты отдашь им всё, что у них забрал. Кроме Кривой Беллы. Не уверена, что её можно вернуть. Хотя не думаю, что это кому-то надо.
При этих словах Омегыч встрепенулся, но ничего не сказал.
— Что ж, мы уходим, — сказала Мать Некромантов. — Завтра, когда Вечно Недовольные боги удовлетворятся наказанием, а люди из списка получат своё, жрецы храма превратятся в статуи на пятьсот восемьдесят два года и четыре месяца. В статуи, которые будут осознавать происходящее вокруг них, видеть и слышать, понимать и помнить.
— А моё сердце? — спросил Омегыч.
— Есть ли какой-нибудь способ извлечь камень без вреда для человека? — спросила Мать у богов.
Но они покачали головами.
— Это ведь и правда уже его сердце, — сказал Охнаф. — Но богам не нужны какие-то там камешки, это всё принадлежит низшим существам. Пусть камень заменяет ему сердце столько, сколько понадобится. Мы не против.
— И не давайте им больше обмануть и умертвить себя, — сказала Мать Некромантов.
— О, не беспокойся. Это произошло по вине Рюйгги, — усмехнулся Охнаф, — а он никогда не воскреснет.
А Эльвжанни-Без-Прозвища хлопнула в ладоши, и птицы, устилавшие пол храма, ожили и поднялись в воздух. Потолок раскрылся навстречу солнцу, словно цветок, и стало видно, что небо над храмом ясное и чистое.
Некроманты не спеша спускались по ступеням усталой походкой победителей, а из храма слышалось отчаянное верещание Видрельельхена. Наверняка это Охнаф Безбровый выяснял судьбу украденной обуви. Вечно Недовольные боги любили, чтобы их ноги оставались в чистоте.
— Скоро заморозки, — сказала Мать, подходя к костру.
Дети сидели, кутаясь в пледы, и смотрели в огонь. Омегыч развлекал их, делая фигурки из пламени. Вот маленький дракончик вылетел из огненной круговерти, а вот выползла саламандра. Маленькие бабочки из пламени летали вокруг шлема Теро-Теро, озаряя его и без того страшный лик. Когда они подлетали слишком близко, сидящая на плече лича цветочная фея сердито покрикивала:
— Эээээй!
— Будешь чай, мам? — спросил Теренций.
Мать кивнула и обхватила толстую глиняную кружку обеими руками.
— Омегыч, сынок, — сказала она. — Такой компанией вы могли бы и без меня справиться, если бы ты не подчинился жрецу. Вы могли разобрать храм по камешку, а всех живых закопать даже без особых усилий. Почему ты согласился с ним разговаривать, зачем все эти жертвы? Почему ты решил добровольно сдаться, а не размазать жрецов по ступеням их храма?
— И остаться в памяти целого народа как разрушитель храма и осквернитель культа? Как предводитель целого отряда жестоких некромантов? Как человек, убивающий карликов, самый высокий из которых не достигает мне плеча? — спросил Омегыч. — Что-то не самое приятное доброе воспоминание оставил бы я о себе. Разве ты не учишь детей быть добрыми, мама?
— Учу, — кивнула Мать и отхлебнула горячего чаю. Вкус трав и дыма показался ей вкусом самой жизни. — Но я должна была спросить. Никогда не знаешь, насколько хорошо дети усваивают твои уроки, пока не придёт время сдавать экзамен.
— Я сдал? — усмехнулся Омегыч, глядя в огонь.
И его глаза казались сейчас оранжевыми, горячими и очень живыми.
— Ещё бы, — ответил за Мать Теренций. — Мы ведь не разрушили культ и почти ничего не сломали! И даже лучше: теперь к их народу вернулись живые настоящие боги…
— Вы все сдали, — сказала Мать. — Слушайте, люди, а что к чаю есть?
— А ничего, Кимми всё слопал, — фыркнула Анда. — Бессовестный, как…
— Не бессовестный, а запасливый, — пробурчал смешной тоненький голосок в ночи. — Налетайте, пока я добрый.
И прямо перед костром появился большой мешок с пряниками, сушками и конфетами.
— И спасибо вам, — произнёс Омегыч, создавая из пламени маленьких птиц. — За помощь и поддержку.
— Да ты это, — хмыкнул Упырёк, — не бери в голову. Мы вон со скелетиной вообще знаешь почему пошли помогать? Потому что ты сказал, что, ежели вернёшься, будешь за мелким приглядывать. Больше никому неохота!
Они заварили ещё чаю в большом походном чайнике, и принялись поглощать сладости, и Киммельбобель старался не отставать.
— А каким ты хотел бы запомниться после смерти, Омегыч? — шёпотом спросил Теренций, тыкая брата локтем в бок.
Но тот лишь пожал плечами, жуя пряник. Все матери учат детей не говорить с набитым ртом.