Дом-на-семи-ветрах поздней осенью просыпался медленно и нехотя. Встать до света и заняться обычными повседневными делами казалось в это время года тяжкой, почти непосильной обязанностью. Подобие сна, в которое погружался Первый Некромант, прервалось часов в семь утра, когда ночная темень уже сменилась утренней хмарью, и он сотворил из сумрака глаза, чтобы взглянуть за окно.
Да лучше б и не глядел! Сыро, темно, ветрено, промозгло. Ему бы порадоваться, что нет у него костей, чтобы ныть в непогоду. Но Первый Некромант не умел радоваться таким вещам. Он о них не думал.
Мать далеко не всегда просыпалась первой, что так, то так. Но Первый Некромант, поднимаясь ото сна, всякий раз вёл себя по-разному, у него не имелось ритуалов помимо тех, что касались его жены: оставить на подушке розу или забавный сувенир, или открыть музыкальную шкатулку с любимой мелодией Матери, чтобы запела не раньше, чем она проснётся.
Пока её не было… не было по-настоящему, страшно и мучительно не было… в доме что-то нарушилось. Неделю, что Мать восстанавливалась после потрясения, некоторые традиции и ритуалы возродились, и дом ожил. Запах её лёгких, чуть пряных духов, аромат утреннего кофе, улыбка, от которой светилось всё вокруг, непременная чашка чая для Духа Леса, и множество других маленьких ритуалов, рассыпанных по углам, словно цветное драже — всё это создавало ощущение того, что жизнь идёт своим чередом.
А сейчас дом спал и ждал пробуждения семьи. Первый Некромант собрался в материальную сущность, надел длинный халат и тапочки и спустился в кухню. Кофе ему не хотелось — но его запах по утрам являлся неотъемлемой деталью. Дух Леса сказал, что переживёт без чашки чая и вообще он почти привык без неё, но в этом Первому послышался укор.
Однако скоро стало понятно, что день не задался с того самого момента, как Первый приоткрыл занавеску и выглянул в окно. Чайник выкипел, пришлось ставить его второй раз, потом кофе убежал, оставив на плите грязные потёки с запахом горелого, а в жестянке с чайным листом, помеченной «Лесной сбор № 111», сидела толстая махровая бабочка, нагло дожёвывающая последнюю заварку. Что Мать готовила в случае, если этот сбор заканчивался, Первый не знал. Он уже готов был швырнуть на пол и чайник, и жестянку с махровой бабочкой, которая застряла там намертво и смотрела с вызовом, шевеля усами и рыхлыми серыми крыльями, похожими на лепестки астры. Но в кухне вдруг сделалось светлее и теплее.
— Дай-ка сюда турку, отец, — Омегыч несколькими движениями исправил беспорядок, вытер плиту и поставил вариться кофе.
— Там была вторая банка со сто одиннадцатым, — сказала Анда, залезая на табуретку, чтобы добыть жестянку с заваркой с верхней полки. — Давай я отнесу чай Духу.
А Хелли уже возилась со сковородками, поджаривая гренки.
— На обед будут куриная лапша и яичные рулеты, — сообщила она.
— Ой, только давайте без яиц, — заныл Упырёк, — ненавижу яйца, сколько можно? Вчера яичница, позавчера яичный салат… Пусть Тоби рыбу запечёт!
— Терпеть не могу рыбу, — взорвалась Хелли. — Не нравятся яйца — ешь лапшу, и все дела!
— Не ссорьтесь, — влезла между ними Бертина. — Я могу сделать пирожки.
Дом наполнился светом, голосами, смехом и звоном посуды. Он звучал и пах так, словно Мать была здесь. Первый улыбнулся и тихо примостился у подоконника, глядя в сад. Какое же там было чудесное утро — свежее, влажное, дышащее уютом, замечательно серое утро…
Нот Уиндвард украл у Хелли гребёнку, у Тобиаса — любимую лопату, у Бессвета — подаренный ему Андой «ловец снов», а у Теро-Теро сапфировый перстень с запечатанной энергией поддержания эластичности суставов. Последнее деяние Нота очень опечалило окружающих, поскольку Теро-Теро, хрустящий и осыпающийся кусками скелета, являл собой не слишком весёлое зрелище. К тому же он должен был готовить ужин. Вместо кулинарных изысков все получили на ужин бутерброды, варёные яйца и крупно порезанные овощи. Упырёк обозвал этот ужин «Хелли не в духе», за что получил по шее.
Ещё маленький Странник украл у Каннах маленький, невероятно острый ножик, у Терхаллоу — золотой шнурок с амулетом, который тот всегда носил на шее. Потом Нот подкрался тишком к Кхиллау и выдернул у неё несколько красивых перьев из ожерелья. За это Грей поранила ему руку когтями.
Обстановка в доме сделалась не слишком радостной. Но она стала и вовсе невыносимой после того, как Нот Уиндвард в ответ на замечание накричал на Омегыча, расплакался и убежал на чердак.
Первый Некромант после всего этого опешил так, что даже никому и ни за что не сделал выговор. Даже маленькому Страннику.
Бертина не выдержала и обыскала комнату мальчишки. Все вещи лежали там под кроватью, аккуратно, рядами. Тут нашлись ещё — потерянная Андой шляпная булавка с крупным цитрином, без которой маленькая круглая шляпка с вороньим пером не хотела держаться на её жестких густых волосах, любимая книга заклинаний Ванильного Некроманта, толстая серебряная цепь, принадлежащая Ливендоду, зеркальце Бертины, подаренное ей Матерью Пиратов… и много других вещей.
Некоторые из них были вымазаны грязью. На зеркальце было плюнуто, и не раз. Страницы книги Нот склеил, а цепь, кажется, пытался разобрать на звенья зубами. А перья он растерзал на куски и зачем-то сложил в конверт.
Маленькая Грей сердилась на хозяина, клекотала, зарывалась клювом в перья Кхиллау, словно сочувствуя ей.
— Я сам с ним поговорю, — беспомощно сказал Омегыч. — Не вздумайте к нему приставать. И… и даже пальцем не троньте!
Члены семьи переглянулись и пожали плечами.
— Ндай, — сказала Анда, глядя на погнутую шляпную булавку. — Не удивлюсь, что вот это всё постепенно и переродилось в Страннике в желание убивать. Если ты не приструнишь мальчишку, я ему буду драть уши ежедневно. Мать не перенесёт, если он вырастет в то, чем был. Это к сведению, Омегыч. Обуздай это зло.
— Он не зло, — огрызнулся Омегыч.
Но все видели, что он очень расстроен и огорчён поступками младшего брата.
— Это из-за Кхиллау, — небесный всадник склонил голову, гладя большую птицу по голове. — Нам, видно, пора убираться отсюда.
— Каннах ещё нездорова, — молвил Теро-Теро.
— Ничего. В её гнездовье есть лекари, — ответил Терхаллоу. — Нам бы только добраться до своих краёв!
— Я нашёл ваш мир в справочнике и открою в него портал, когда скажете, — сказал Ливендод. — Вот, возьмите ваши вещи.
И он протянул ножик и амулет Каннах и Терхаллоу.
— Пусть оставит, — сказала Каннах.
— Она хочет сказать, что если ребёнку понравилась вещь, нет нужды воровать. У всадников такой обычай: если нравится, скажи, и тебе сразу же отдадут, потому что нашим сердцам не присуща жадность. У нас нет желания что-нибудь присвоить, украсть…
— Ну да, ну да, — сказал Омегыч, усмехаясь.
Но Каннах неожиданно согласилась.
— Я пришлю к тебе сваху, Терхаллоу.
— Ну уж нет! В нашем гнезде сами привыкли засылать сватов к невестам, — заспорил всадник.
— А в нашем нет, — ответила Каннах невозмутимо. — Я первая захотела тебя, мне и выбирать!
— Ах…
И, кажется, впервые многословный Терхаллоу не нашёлся, что сказать.
Но у Омегыча проблем не убавилось. И в то время, как все разошлись по своим комнатам, он остался сидеть на полу, глядя на те вещи, которые никто так и не забрал, за исключением сапфирового перстня, который был Теро действительно необходим. Он увидел, что среди вещей нет ни одной, принадлежащей Матери, зато в блокноте Винни неумелой детской рукой нацарапаны всего три фигуры.
Маленькая с крыльями, клювом и когтями. Средняя, с рыжими волосами-пружинками во все стороны и с кружкой в руке. И очень большая, чёрная, с красными руками и глазами.
Он бы и не понял, кого нарисовал маленький Странник, если б не корявая надпись «Амегач».
Лежать на берегу было приятно. Сладкий фруктовый сок со льдом в высоком стакане цветом напоминал осенние листья. А больше ничего не напоминало об осени. Здесь на острове царило лето. Всегда.
— В общем, рассталась я и с этим недотёпой, — рассказывала Мать Пиратов, лёжа на животе и подставив солнцу обширную спину. — Зато какого сына родила! Он сейчас у бабушки с дедушкой. Я ему недавно корабль послала, на семилетие. Капитан будет, гроза морей!
— У тебя все грозы морей, — лениво ответила Мать Некромантов.
Она пряталась под зонтиком от палящего солнца. Иначе её светлая кожа, не привыкшая к таким ярким лучам, быстро бы обгорела.
— Не все, увы, не все! Я тебе как-нибудь пришлю свою почти самую младшую в обучение. Вот уж не в меня девчонка удалась! В отца, наверное. Знаешь, он странный был, ядро ему в корму.
— Что, некромантией баловался? — усмехнулась Мать Некромантов.
— Не сказала бы. Но он был странный. А вот Лира — она да, с малолетства интересовалась всеми этими вашими штуками. Помню, Лиар, отец-то её, всё фыркал, спрашивал — что это за интересы… а я и говорила — мол, надо её с моей подругой познакомить. Вот вернёшься, я пришлю тебе эту несносную девчонку.
— Почему сейчас не позовёшь?
— Неее… отдыхай. Набирайся сил. Учись ничего не делать и ни о чём не волноваться. Сколько лет ты не расслаблялась?
Мать Некромантов, пожалуй, устала расслабляться уже дня три назад. Но что поделать: занять себя на острове было нечем. Только загорать, спать, есть, купаться. Впрочем, назавтра она решила встать пораньше и порыбачить. Чем не занятие?
Она поднялась с песка и вошла в тёплую прозрачно-бирюзовую воду залива, спокойную, словно в озере. Волны здесь были слабые, ласковые, ручные.
А едва вышла и накинула на себя лёгкое платье, из внезапно открывшегося портала вышел Омегыч, бледный и уставший.
— Мам, ты извини, я на минутку, — сказал он виновато. — Но у меня к тебе вопрос.
Мать Некромантов вздохнула и спросила:
— Ну, что случилось?
Омегыч помолчал, потоптался на месте, и спросил:
— Можно, я приведу сюда Нота?
— А что такое? — слегка встревожилась Мать Некромантов.
— Никаких детей, слышишь? — встревожилась Авантюр. — Тем более мелких!
Мысли Матери уже начали вертеться вокруг стремительно создающейся из ничего проблемы. Ну, что такое может случиться с ребёнком пяти-шести лет? Хотя, конечно, он в последнее время немножко подрос… Но не так уж сильно.
Омегыч очень тяжело вздохнул.
— Видишь ли, — сказал он, — у него тут потрясение. Грей улетела вместе со всадниками.
— Ноттингард Уиндвард, — от голоса воспитателя всегда хотелось втянуть голову в плечи.
А лучше удрать подальше.
Даже если ни в чём не виноват.
Но пятилетний Нот не дрогнул и постарался ничем не показывать, что напуган. Он рано научился этой премудрости: делать вид, что не боишься, улыбаться, когда тебе больно, не плакать, когда тебе кажется, что ты умираешь.
Очень рано. Ещё до сиротского дома.
— Мой опекун платит вам, чтобы вы меня не трогали, — сказал он и получил пощёчину. Короткую, холодную, равнодушную пощёчину, боли от которой не почувствовал.
Знал бы воспитатель, какую боль умел причинять отец Нота. Мамочка убила его на той неделе. И правильно сделала.
— Он не узнает, — сообщил воспитатель. — Он платит не так уж много, чтобы оставить тебя в покое. А теперь говори, Ноттингард Уиндвард, где моя табакерка из сандала и яшмы.
— Я не брал, — Нот быстро сунул руки за спину, чтобы воспитатель не видел, что они дрожат. — Я, кажется, видел какую-то такую шкатулку…
— У кого же?
— Я не стукач, — сказал Нот, но пожалел, что сказал это слишком быстро.
— Говори, — воспитатель занёс руку для нового удара.
Сказать по правде, силы у старика были невеликие. Руки, конечно, как у мертвеца — костлявые, холодные. Но Нот зажмурился, потому что так было надо. Иначе ему не жить, и ещё — иначе Тилли так и будет всё время смотреть на Кристо. И она ясно сказала, что презирает воров и врунов. Вот пусть увидит, как воспитатель при всех накажет Кристо за воровство! А о том, что это сделал Нот, она всё равно никогда не узнает…
Кристо девять лет, а Тилли Грей — восемь, и они взяли Нота под своё покровительство. Они почти всё свободное время проводили втроём, вот только Ноту никогда не нравилось, что он для них — маленький, что Тилли смотрит на Кристо по-особенному, что Кристо говорит — когда вырастут, они найдут друг друга и поженятся.
И никто не смеет смеяться над ним, потому что для своих девяти он высокий и сильный, он умеет рубить дрова, а это не все старшие могут! Он уже два раза защищал Нота от побоев, он даже однажды нагрубил воспитателю и получил розог. У него два предупреждения, за третье будет жестокая порка и три дня в погребе. Но это не главное, главное — что Тилли презирает воров…
— Кристо Барбера, — словно нехотя произнёс Нот Уиндвард и шмыгнул носом.
На этот раз — без притворства. Всё-таки ему было немного жаль товарища, потому что расправа его ждала жестокая.
…Маленький Странник, Ноттингард Уиндвард, потомок лорда и жалкий вор, проснулся в поту. Ему хотелось кричать и плакать.
Он вспомнил, что сегодня и правда кричал и плакал — он накричал на Омегыча и тот, верно, очень обиделся. А ведь он его единственный друг, хоть и взрослый… Нот вспомнил, что сегодня днём он попрощался с Грей. Грифонша, которую поставили перед выбором, металась между Кхиллау и Нотом, скуля, как потерянная собачонка, жалобно глядя большими янтарными глазами то на свою приёмную «маму», то на друга и хозяина.
Но когда Теро-Теро открыл портал и когда Кхиллау тяжело поднялась в воздух, неся на себе Терхаллоу и Каннах, Грей бросилась к Страннику, обняла его лапами, обдирая плечи до крови, а потом рванулась на своих маленьких крылышках за большой птицей.
…Маленький Странник почти сразу забыл страшный сон, потому что наяву ему показалось ещё хуже. Он вылез из кровати и впотьмах побрёл в спальню Омегыча.
— Ты чего? — спросил старший брат сонным голосом.
Странник шмыгнул носом, понимая, что ещё чуть-чуть, и он всё-таки разревётся.
Омегыч молча подвинулся и, когда Нот устроился рядом, укрыл его вторым одеялом.
— Завтра поедешь к маме, — сказал он. — Она разрешила.
И Странник уснул.
…Тилли Грей всё поняла и больше никогда не разговаривала с ним, никогда. Больше трёх лет, пока её не выпустили из приюта, она не сказала Ноту ни слова. Потому что Кристо Барбера умер от побоев в холодном погребе на второй день страшного наказания. Тилли ушла из сиротского дома, не обняв на прощание только воспитателя и Нота Уиндварда. Но он этого не помнил.
Он лишь знал, что Грей оставила его.