Она достигла того возраста, когда боязливо проверяется всемогущество своего обаяния и когда подобные ей женщины начинают завидовать победам других, даже если эти победы не затрагивают их личных интересов, просто потому, что их раздражает, что другие женщины имеют успех.
Она боролась с этим чувством, зная, что оно ее старит, — более возвышенные мотивы были ей чужды — но теперь, сидя под полосатым, желтым с белым, тентом террасы, сквозь тонкие железные перила которой пробивались ветви жимолости и розовой герани, она почувствовала острый прилив этого низменного, болезненного состояния. Но она не признавала его за таковое, даже в своих собственных глазах (с какой стати, в самом деле, быть откровенной с собой или другими в таких неприятных вещах, — это и скучно и бесполезно), и считала его проявлением тяготевшего над ней «злого рока», жестокой судьбы, которая, такая щедрая к другим, ей лично дает совсем мало.
Влюбленным в нее мужчинам она представлялась трагической, глубоко страдающей натурой (полузакрытые длинными ресницами, увлажненные слезами очи, судорожно искривленные, нежные губки); поклонники верили и соболезновали ей до тех пор, пока сами не впадали в немилость и не начинали подозревать, что их предшественник, всегда «такой жестокий и грубо эгоистичный», во всяком случае, с лихвой получил по заслугам (или даже не по заслугам).
Но леди Диана была активной натурой; она не тратила время на сожаление о прошлом и считала упреки самым бесполезным занятием.
Изречение «смелостью города берутся» звучало для нее в вольном переводе: смелостью мужчины берутся, и она не пренебрегала для достижения этой цели никакими средствами; одним из этих средств была месть, другим — быстрая капитуляция, третьим — использование своих маленьких чар, и в результате она всегда имела успех.
Глубина ее эгоизма была поистине достойна изумления, но она позировала на бескорыстие, щедро делясь с другими, когда у нее случайно заводились деньги, особенно если эта щедрость могла вызвать восхищение окружающих.
Ей казалось, что «давать» — синоним бескорыстия, даже если дар ей ничего не стоил или даже приносил выгоду.
Красивая внешность очень содействовала на первых порах ее успехам (что касается развязок, она всегда брала на себя инициативу), и так как мужчины, в большинстве случаев, были лояльнее по отношению к ней, чем она этого заслуживала, она редко сполна расплачивалась по своим обязательствам.
Теперь она страдала единственно потому, что Сара и Жюльен полюбили друг друга и их ждало счастье.
Но с другой точки зрения это обстоятельство развязывало руки Шарлю, а леди Диана видела, что этот добродушный человек утратил за последнее время свой душевный покой.
Известие требует тайны... но Шарль?..
Ей казалось, что ей станет легче, если она, в свою очередь, сделает кому-нибудь неприятность.
— Пройдемся, — кивнула она Шарлю.
Он покорно извлек японский зонтик из связки, стоявшей около стены, и последовал за нею по серым каменным ступенькам, в направлении оранжереи.
Громадное фиговое дерево росло около белого здания с красной крышей и овальными отдушинами, в которых, подобно янтарным бусам, сверкали золотистые апельсины.
Леди Диана присела на ветхую каменную скамейку.
— Шарль, отгадывайте!
— Вы расплатились с вашими долгами?
— Чудес больше не бывает. Будьте оригинальнее и менее оптимистичны.
Он лукаво посмотрел на нее.
— Вы влюбились по-настоящему? Впрочем, и это было бы чудом, не правда ли? Или, может быть, какой-нибудь несчастный безумец возвращается в свою клетку: один из давно утраченных и оплаканных поклонников снова повергает к вашим стопам свою покорность и обожание?
— Ваши шутки не забавны, а неприятны, Шарль!
Он задел ее самолюбие своими язвительными замечаниями, и она радовалась, что в ее власти причинить ему огорчение.
— Сдаетесь?
— Безусловно!
— Прекрасно, но вы все-таки оказались пророком. Возвращается «она» для вас. Сара. Между прочим, она выходит замуж за Жюльена Гиза.
Она взглянула на него с жадным любопытством, подстерегая ожидаемую награду.
Но, к ее разочарованию, он продолжал упорно смотреть в сторону, точно не замечая ее присутствия.
Она слегка ударила его зонтиком.
— Очнитесь, соня!
Но он молчал, и леди Диана стала беспокоиться.
— Не валяйте дурака, Шарль, — воскликнула она с раздражением, — вам не к лицу разыгрывать передо мной роль несчастного любовника. Я слишком часто слышала о вашем разбитом сердце. Повторение ослабляет силу впечатления.
Он опять ничего не ответил и, не глядя на нее, встал с места. Его белый силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темно-синего неба.
— Это и есть ваша новость, да? — сказал он наконец глухо.
— Я знала, что вам будет приятнее узнать об этом первому. Но это секрет, слышите?
Шарль усмехнулся, и его отрывистый негромкий смех резанул по нервам леди Диану. Отношение Шарля к этому решенному вопросу, вспышка страсти, когда все было сказано, казались ей верхом идиотства, и она даже сомневалась, не представляется ли он просто, чтобы позлить ее, хотя для такого оптимистичного предположения не было никаких данных.
Она тоже встала и, взяв его под руку, заглянула ему в лицо; выражение этого лица и испугало, и рассердило ее.
Он буквально задыхался, глаза его налились кровью, губы были прикушены.
Внезапным движением он высвободил свою руку и пошел прочь.
— Шарль, — позвала она.
Он даже не обернулся.
Ее охватила дикая злоба.
Дурак, влюбленный дурак...
Опять его поведение не оправдало ее ожиданий!
Скотина...
Шарль отдал себе ясный отчет в глубине своего чувства к Саре только после того, как они расстались. Ему до смешного недоставало ее, все в мире утратило для него свою ценность.
Однако он сдерживал свое нетерпение и сознательно обрекал себя на тоску по ней, потому что именно теперь он мог надеяться. Она была свободна.
Некогда она тоже любила его.
И он прибегал к шаблонным афоризмам о любви, что со стороны такого чуткого человека являлось несомненным доказательством степени его влюбленности.