И прыгнул в зелёный ящик для мусора. Серёжка бросился за ним, но железная рука крана унесла ящик с мамонтом в небо…
Снова наступил день. Серый, дождливый, скучный. Серёжка, навалившись на подоконник, с завистью смотрел на блестящую крышу музея.
Валька выглянул наружу, поднял глаза и заметил Серёжу.
— Нашёл? — крикнул он насмешливо.
Серёжка печально покачал головой.
— Эх ты, Мамонт! — презрительно сказал Валька и скрылся.
И тут Серёжка придумал последний и единственный выход из своего отчаянного положения…
Придерживая одной рукой щёку, Серёжка смело распахнул дверь музея.
— Вот, — с трудом произнёс он сквозь сжатые губы и, протянув правую руку, разжал пальцы.
На влажной ладони лежал маленький щербатый молочный зуб с коротенькими корешками-присосками, ещё розовыми от крови.
Валька-директор часто заморгал рыжими ресницами и мягко положил руку на плечо Серёжки.
— Дурачок ты… — произнёс он странным виноватым голосом.
Толя конфузливо молчал. Миша Кругликов тоже потупился.
— Он давно шатался, — бодрясь, успокоил музейных работников Серёжка и оттянул пальцем губу. — И этот как на ниточке.
Старший лейтенант-инженер Мамонтов окончил курсы и получил назначение в Заполярье. Бабушка, ещё слабая после болезни, заволновалась:
— Ребёнок там пропадёт!
Как можно «пропасть» в Заполярье? Толя рассказывал, что древние слоны — мамонты обитали на Севере миллионы лет назад, а их и сейчас выкапывают из мёрзлой земли, как из холодильника вынимают.
— Там вечная ночь!
Конечно, спать миллион лет подряд никому не интересно. Но в Заполярье бывает и вечный день. Полгода гуляй, полгода отсыпайся. Чем не жизнь?
— Там никакой цивилизации! Даже трамваев нет!
Оленья упряжка в сто раз лучше автобуса. И уж не сравнить допотопный трамвай с нартами! Толя сказал, что в Заполярье собаки полностью заменяют такси, легковые и грузовые.
— Если не доверяете мне, — поджав губы, настаивала бабушка, — отправьте ребёнка на юг.
Бабушка имела в виду Севастополь, где жили папины родные: другая Серёжкина бабушка и живой дедушка, Николай Петрович.
— Детям положено быть с родителями, — твёрдо отстаивал Серёжку отец. Вообще-то он тоже заметно переживал. И ему, наверное, не терпелось скорее попасть в край вечной мерзлоты.
Мама металась по магазинам, покупала тёплые вещи. Багаж получался солидным: три чемодана, узел с меховой одеждой и корзина с луком и чесноком.
— Напрасно всё это, — пытался отговорить бабушку отец, — есть там и лук, и чеснок, и фрукты.
— Там ничего нет. Одна цинга, — стояла на своём бабушка.
Пришлось уступить ей.
Серёжка помогал упаковываться изо всех сил. Подавал игрушки, сгребал в кучу бумагу от свёртков, ложился на чемодан, когда нужно было защёлкнуть замки.
Бабушка всё вздыхала и промокала глаза платочком.
Как только отец не успокаивал её!
— Да не терзайте вы себя!
Отец обращался к бабушке на «вы», как к генералу.
— Ненадолго ведь. Год, два, три — и переведёмся в другое место. И вас тогда заберём. Давно ведь предлагаем!
Бабушка хваталась одной рукой за сердце и так смотрела на Серёжкиного отца, словно он ненормальный.
— Я? Из Ленинграда?! Я всю блокаду тут была! Три войны пережила! Замуж тут вышла! Леночку вырастила. Мужа схоронила… — Голос бабушки дрогнул и сломался. — Тут я и помру.
Странные люди штатские бабушки! Ни за что из своего города не едут. Умрут, а с места не сдвинутся.
Самолёт был какой-то маленький, с красным хвостом, игрушечный по сравнению с Ту-104. Внутри тесно, полно ящиков, мешков, автомобильных покрышек. Пассажирский отсек всего на три ряда кресел. И те не все заняты.
Серёжка пересаживался с места на место. Но и слева и справа ничего не видно, кроме зелёных крыльев и огнедышащих моторов. У них вокруг шеи открытые щели, как жабры у рыб.
Никто не разносил лимонад в пузатых рюмках, не угощал кислыми конфетками. Пассажиры сами потчевали друг друга.
Кроме семьи Мамонтовых и мужчины в фетровых бурках, на Север летели бывалые полярники. Все быстро перезнакомились. Некоторые и прежде встречались. Теперь они вспоминали общих друзей.
— А где сейчас Шакиров?
— На Диксоне.
— Давно из «Счастливой»?
— Два месяца. На Кавказе отдыхал.
— Ничего?
— Скучно, — пожаловался загорелый бородач. — Никакой романтики! Тенты, лежаки, таблички на все случаи жизни: «не курить», «не сорить», «не входить». Пляжи на удельные княжества разгорожены.
Мужчина в фетровых бурках снисходительно заметил:
— Таков порядок. У каждого дома отдыха собственная территория.