Что-то щелкает, и я быстро убираю руку, как будто меня укусили. 'Какого черта?' Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в щель над книгами. На что бы я ни смотрел, сработал маленький рычажок, и, не в силах сдержать свое любопытство, я протягиваю руку и тяну его.
Затем я отступаю, когда слышу стук и лязг механизмов, и с удивлением смотрю, как небольшая часть книжного шкафа сдвигается и открывается, открывая темное отделение. Темный секрет купе. Мой рот приоткрывается, когда я наклоняю голову, чтобы лучше рассмотреть. О боже. Я осторожно проникаю внутрь и ощупываю пространство, пока не беру что-то руками. Книга? Я вытаскиваю его из нахмуренной брови и обнаруживаю журнал в кожаном переплете, закрепленный полоской шнурка, завязаны аккуратно бантом. Кожа темно-коричневая, размером примерно со стандартный лист бумаги, с тиснением в виде слонов. И это действительно очень тяжело.
Я несу его на диван и сажусь рядом с Уинстоном. «Что это, мальчик?» Я спрашиваю его, но он сейчас глубоко спит и счастливо храпит. Я осторожно тяну за кожаную полоску, пока лук не распустится, а затем открываю крышку.
На первой странице есть фотография головы Арлекина Пикассо, приклеенная к бумаге, а рукописная информация отмечена внизу. 'Вау.' Я перехожу на следующую страницу и нахожу фотографию яйца Фаберже, снова приклеенного к странице, и еще несколько параграфов рукописной информации. На следующей странице вы увидите еще одну фотографию, но на этот раз фотография скрипки. Я разочарованно дуюсь. . . пока не пойму, что это Страдивари. 'Иисус.' Я сглатываю, переворачивая другую страницу. Фотографии бесценных сокровищ продолжаются и повторяются, пока я не найду сложенный кусок пергаментной бумаги . Он старый, нежный, и я вижу очевидно, с одной стороны есть разрыв. Я осторожно толкаю угол и хмурюсь, наклоняя голову. Карта. Очень старая карта мира.
Любопытство взяло верх, и я открываю его и вижу трещины в центре. Дыра. Он не поврежден от возраста или обращения. Часть была вырвана, и в центре древней карты осталась дыра. Я просматриваю его, быстро понимая, что это часть Европы, которой не хватает.
Вау. Что это?
Учеба прекращается, когда я слышу какие-то движения за дверьми библиотеки. 'Дерьмо.' Я быстро складываю его обратно, аккуратно вставляю в кожаную книгу и лечу по комнате, как пуля, пытаясь на ходу завязать шнур. Я не знаю, как, но мне удается закрепить его, прежде чем сунуть в черную дыру и закрыть секцию книжного шкафа до щелчка. Затем я бросаюсь к книжному шкафу, где хранится папка с испанскими гобеленами, снимаю его с полки, открываю и начинаю небрежно ходить вверх и вниз, мое сердце колотится.
Я слышу, как открываются двери библиотеки, но держу нос в папке, которую я пытаюсь изучить, не готовый указать ему время суток. Или, возможно, раскрыть мою вину за слежку. Затем я слышу, как дверь мягко закрывается, и я продолжаю медленно подниматься и опускаться, мой палец опирается на какой-то текст и скользит из стороны в сторону, пока я читаю. Я вижу слова, но не воспринимаю их.
Единственный звук в библиотеке - это храп Уинстона и мои легкие шаги.
Пока он не заговорит.
«Я был бы признателен, если бы вы так не разговаривали с моими гостями», - резко говорит он.
Я останавливаюсь в своем бесцельном блуждании, морщу губы и закрываю глаза. Даже если бы я хотел высвободить всевозможные мысли по этому поводу - чего я не делаю, потому что я пообещал себе, что не позволю ему залезть мне под кожу - я не должна, потому что он мой босс. И, нравится это или нет, я не могу махать когтями его так называемым гостям.
'Мне жаль.' Я выпускаю слова, как будто они едят меня на языке, но удивляюсь, что на самом деле я говорю искренне. Какой напрашивается вопрос действительно ли я искренна. Я не знаю. Я работаю на автопилоте и в момент полной ясности понимаю, почему. Я в режиме самосохранения. Меня это беспокоит. От чего я защищаюсь? Его? Быть уволенным? «Этого больше не повторится». Я осмелился немного подсмотреть и обнаружил, что теперь на нем футболка и старые потертые спортивные штаны. И босиком. Я напрягаюсь и смотрю ему в лицо. Ошибка. На нем очки, и я впервые задаюсь вопросом, насколько плохо у него зрение. Его волосы растрепаны. Или сексуальное возбуждение из-за того, что чьи-то пальцы схватили его. Я вздрагиваю от своего безмолвного наблюдения. Всплески ревности, которые постоянно меня пронзают, сбивают с толку. . . и, опять же, тревожно.
Я так занят взвешиванием всех этих противоречивых чувств, что почти скучаю по выражению замешательства на его потрясающем лице. Но я просто улавливаю это, прежде чем он заменяет это безразличием. 'Хороший.' Он фыркает, идя к дивану. «Значит, когда у меня будет женская компания, ты не будешь их оскорблять в будущем?»
«Нет. Как я уже сказал, мне очень жаль.» Я закрываю файл, гордясь тем, что не кусаюсь, и снова ловлю что он нахмурился, прежде чем обуздать его реакцию. Я знаю, что он задается вопросом, почему я не расспросил его по поводу всего этого, или о его уловке, чтобы заставить меня работать к восьми, а я не планирую этого делать. Если спросить его, это покажет, что я обеспокоен. Я нет.
«Хорошо», - снова говорит он. Я вижу, как он думает о следующих словах. Чем дольше я сталкиваюсь с его недоумением, тем легче мне становится, даже если он отчаянно пытается его скрыть.
'Это все?' - спрашиваю я, вопросительно поднимая брови.
Его голова определенно немного втягивается. Гм. . . да . . да, - бормочет он все свои слова и, кажется, явно пытается взять себя в руки. «Собственно, нет, это еще не все». Он подходит ко мне с целеустремленностью, почти агрессивно, но я держу ноги как вкопанные, заинтересована его возбуждением и попытки вызвать у меня реакцию.
Он быстро нависает надо мной, но не говорит. О нет, он решает сейчас, когда мы находимся на расстоянии друг от друга, выпить меня. Сегодня на мне простое маленькое черное платье и туфли-лодочки на каблуках, и легкий мерцание в его карих глазах говорит мне, что ему это нравится. Он делает глубокий вдох. И его взгляд на мои волосы, прежде чем они быстро вернутся к моему телу.
Он хмурится и возвращается к реальности. «Уинстону не следует сидеть на диване», - рявкнул он.
Я отпрыгиваю, пораженный. Из всего того, что он сказал в детской попытке получить от меня реакцию, это его глупое наблюдение о своей собаке, которое наконец дает ему то, что он хочет. И, черт возьми, я кусаюсь. «Вы не должны подвергать его этому». Я машу рукой в сторону двери.
'Что это?' - спрашивает он, его грудь внезапно вздымается, как у гориллы.
«Чертовски хороший вопрос», - кричу я ему в лицо.
'Ой.' Он смеется. - Вы имеете в виду Алексу?
"Это ее имя?"
- Вы чертовски хорошо знаете, как ее зовут. В его тоне есть победа. «Так же, как вы могли мне точно сказать, во что она была одета, какого цвета у нее были губы и какого цвета были ее ногти». Он останавливается и дает мне время осмыслить его слова. Правдивые слова. Они чертовски больно, но вместо того, чтобы подтвердить то, что он уже знает, я спешу через библиотеку и сажусь на диван вместе с Уинстоном. «Признайся, принцесса». Беккер подходит, его вырисовывающееся тело вскоре снова возвышается надо мной. Я заглядываю вверх и вижу печальную улыбку на его прекрасном лице. Я дал ему то, что он хочет, и, Боже, я ненавижу себя за это.
Мой взгляд опускается вместе с ним, когда он медленно опускается, пока не приседает передо мной. Он кладет руки на мои колени и наклоняется. «Ты. Ревнивая.
Я набираю терпение, чертовски раздраженный на себя. Но . . . - Серьезно, мистер Хант. Поговорим о ревности?
«Да».
«Хорошо. Тогда давай поговорим о твоем вторжении на мое свидание вчера вечером.
«Это был бизнес».
Я фыркаю. «На самом деле это была чушь собачья». В чем его одержимость, заставляющая меня ревновать? Почему так безжалостно? Я его сотрудник и не более того.
Он улыбается. Эта гребаная улыбка. 'Тебе было весело?'
Я должна была сказать ему, что это не его дело, но, конечно, я не говорю. 'Удивительно. Брент Уилсон - джентльмен. Я улыбаюсь, и его нос немного морщится. «Теперь, могу я продолжить свою работу?»
'Полагаю, что так.' Он усмехается, когда я закатываю глаза. «Ночью мне позвонили из аукционного дома в Токио, куда вы отправили жемчужную брошь».
Я сажусь прямо, сближая нас. Он видит мой интерес, его глаза блестят. 'И что же?' Я сомневаюсь, что адреналин мгновенно пронизывает меня.
«И это побило рекорды».
Я чувствую, как к адреналину присоединяется возбуждение, угрожающий визг восторга. «Как побитые рекорды или побитые рекорды?
«Разбита вдребезги, принцесса. Купил ее частный коллекционер. Поздравляю.
В момент чистого экстаза я забываю о себе и ныряю вперед, обнимая его за плечи. «Это так здорово». Я чувствую, как его ладонь встречается с моей спиной, и жар, кажется, в мгновение ока вырывает меня из эйфории. Я стреляю в ответ, мои губы распрямляются. 'Мне жаль.'
Беккер какое-то время смотрит на меня, все еще приседая передо мной.
'Какие?' Я спрашиваю.
Он движется вперед, подходит ближе. И ближе. И ближе. Черт, что он будет делать? Поцелуй меня? Я медленно возвращаюсь. Он мой босс. Это могло быть неудобно. Я быстро поправляюсь. Это всегда было неловко. «Я думаю, ты заслужила премию», - шепчет он.
О Боже. Мои глаза падают на его губы. Он их облизывает. И я отвечаю на этот жест.
Ближе.
Его глаза опускаются к моему рту. И мой к его. Его дыхание прерывистое. У меня тоже перехватывает дыхание. Мне нужно отстраниться, но по причинам, которые я, возможно, никогда не узнаю, не знаю. Потом наши губы нежно касаются друг друга, и я хнычу. О, Боже, у него божественный вкус. Принять это. Прими его. Но это неправильно. Так неправильно.
Прекрати.
Не останавливайся.
На этом мои мысленные споры заканчиваются.