Неизвестно, где именно Цимон нашёл Войтона Турне, но их разговор, к которому чуть позже подключился и подошедший Рентан, состоялся в хорошо освещенном помещении, где, судя по обстановке и запахам, обычно трудились писцы. Причём попасть как внутрь храма Оруза, так и к предводителю Охотников оказалось совсем не просто. Так или иначе тут понимали общее направление происходящего, поэтому уже жили на осадном положении.
Подле главного входа в храм собралась немаленькая толпа — многих беспокоило, почему в праздничный день не проводятся богослужения. Ничего объяснять и тем более пускать внутрь их, конечно, никто не собирался. Но и люди, как заметил Рентан, не были настроены сколько-нибудь решительно. Сказывалась болезнь, влияние которой сами люди пока ещё не заметили, а также страх перед Охотниками, чья решимость, умение драться и готовность умереть за дело были широко известны.
Внутри храма, особенно среди его «коренных» обитателей, настроения также царили мрачные, но при этом спокойно отрешённые. Эти люди даже перед лицом страшной смерти, о которой они похоже были в курсе, оставались верными себе и Двенадцати и не собирались предаваться низменным порывам.
Вилоры нигде видно не было. Ни снаружи, ни внутри, ни рядом с Цимоном. Лекарь от этого незаметно и с облегчением выдохнул. Он нисколько не сомневался, что девушку станут использовать против него при первой же возможности.
Когда Рентан наконец пробился через заслоны вооружённых людей, имеющих приказы, но не имеющих мозгов, и через оказавшиеся куда более благоразумными закрытые двери, Цимон как раз заканчивал рассказывать всё, что узнал. Войтон Турне слушал его сосредоточенно, но про деловому спокойно. Без раскрытых от удивления глаз, сжатых от злобы зубов или едких замечаний. Почти так же спокойно он выслушал и лекаря.
— Интересные у вас собеседники, — заметил Войтон с прищуром.
— Какие есть, я тоже…
— Ваше мнение мне неинтересно, — оборвал предводитель Охотников. — Я вам не верю, — сказав это, он указал на священника. — И вам тоже.
— Действительно, где, как не в храме, обсудить вопросы веры, — Цимон устало почесал лоб. — Если вопрос стоит так, то доказать существование Синей чумы очень…
— Мне не надо доказывать существование Синей чумы, — перебил предводитель Охотников. — О том, что она реальна, я осведомлён. Как и осведомлён, что она здесь — во Власве. Видите ли, пока вы предавались слабостям, я работал. Много.
Он выдержал паузу. В первую очередь необходимую, чтобы достать из одежды фляжку и довольно долго из неё пить. До носа Рентана донёсся сильный аромат неизвестной смеси трав. Что именно это за напиток, понять не представлялось возможным, но несомненно какой-то стимулятор. Возможно, даже какая-то из вариаций Стотравника.
— Вы, Цимон, говорите, что виноват Отвергнутый, — шумно выдыхая и откидываясь на спинку кресла, сказал Войтон. — Так совпали даты. Вы, Рентан, говорите, что виновата Келестия. Так сказал Отвергнутый, — судя по ухмылке, ему это казалось особенно забавным. — Наконец, сама Келестия ничего не говорит. Однако несомненно будет отрицать любые обвинения. Что же до меня… мне видится ситуация до предела простой, — предводитель Охотников друг встал и подошёл к лекарю почти что впритык. — В этой истории нет злого рока, падших и настоящих богов, злых магов из того числа, которыми пугают детишек. Но есть безумец, который однажды погубил один город и, похоже, не удовлетворился этим.
— Вы хоть осознаете, насколько это абсурдно?! — не выдержав, крикнул в ярости Цимон.
— Наоборот, это более чем разумно, — вмешался Рентан, продолжая смотреть в зелёные глаза Войтона. — Очевидно, я не могу сказать что-то в свою защиту, что убедит вас. Поэтому мне остается только сдаться на то время, пока вы проверяете все места со мной так или иначе связанные. Ведь подобные эксперименты попросту невозможно скрыть.
— Невозможно, — согласился предводитель Охотников. — И что же вы хотите от меня? За это щедрое предложение вашей капитуляции?
— Когда в город явится Келестия — остановите её.
В глазах Войтона всё это время плясал нехороший огонёк, однако услышав, чего хочет Рентан, он угас, а сам Охотник притворно рассмеялся:
— Вы очень плохой лжец и просто никудышный меняла. Вы предлагаете мне то, что я могу взять и сам, при этом просите взамен нечто само собой разумеющееся. Что, опять же, случится и без всяких сделок. Но ключевое вы поняли — этот храм вы покините лишь с моего дозволения…
— Кхм, прежде вас, Рентан, уведут туда, где новости будут достигать ваших ушей позже всех в этом городе, — вмешался Цимон, выражаясь явно нарочно сложно, — хочу вам сказать, что ту книгу по философии взаимоотношений между родителями и детьми я вернул многоуважаемому Римпану. Она ему сейчас нужнее — тройня как-никак.
***
Отправляясь в лечебницу святого Эвана, о которой он к этому моменту был немало наслышан, Войтон Турне не предполагал о возникновении каких-либо проблем. Поэтому много людей с собой не брал — лишь самый необходимый минимум для подобного рода визитов. То есть только себя самого. Немалую роль в этом сыграло и то, что он узнал о фактической владелице лечебницы Миловиде Каллас и её взаимоотношениях с Рентаном Ниоткудашним. Однако его ожиданиям о лёгкой прогулке не суждено было оправдаться:
— Препятствовать мне…
— Кого вижу на пороге своей лечебницы — пуп мира, собственной персоной! — перебила Миловида, загораживая собой вход. — Я не позволю тебе тревожить моих пациентов!
— Тогда…
— А вздумаешь мне угрожать, — с нажимом продолжила женщина, — ни тебе, ни твоим холуям здесь оказывать помощь не станут и даже на порог больше не пустят. Ясно?
Войтон Турне являлся опытным профессионалом своего дела. Это был не первый скандал в его жизни, который он мог разрешить грубой силой. И не последний из тех, которые он не стал разрешать грубой силой, попытавшись вместо этого найти компромисс.
— Я не собираюсь нарушать ваш распорядок дня, традиции и устои. Все, что меня интересует, — удостовериться, что здание лечебницы не используется и не использовалось ранее для богопротивных экспериментов, — он выжидающе замолчал.
— Не используется и не использовалось, — после небольшой паузы подтвердила Миловида, нетерпеливо взмахнув дрожащей рукой. — Продолжай.
— В таком случае мне остается лишь смиренно попросить предоставить возможность взглянуть на мертвецкую. После этого я удалюсь.
Женщина смерила его долгим презрительным взглядом, явно невербально выражая всё, что думает о людях, готовых беспрекословно перед ней лебезить только из-за желания взглянуть на морг.
— Ну идём, — наконец сказала она и усмехнулась, — кстати, а ты знаешь, что роднит мертвецов и хорошее вино?
Войтон не знал, но всё же вежливо улыбнулся, сделав вид, что ему нравится шутка. Однако Миловида лести не оценила, даже наоборот.
— Знаешь, как определить, что в вине яд и какой именно? — спросила она, тяжело шагая по ступеням подвала.
— Безоаровый камень?
— Без глупых суеверий. — В этот раз женщина не стала дожидаться ответа. — К яду надо подобрать вещество, с которым он взаимодействует. Выпадает в осадок или начинает пузыриться, — она без предупреждения остановилась, оглядывая не без труда через плечо. — Здесь то же самое. Искренние люди никогда не улыбаются моей шутке, Войтон Турне.
— Это банальная вежливость, мадам.
— Вежливость — это не более чем общественно одобряемая форма лжи. Но она так или иначе, как её ни назови, останется ложью. Вот твой подвал, смотри на здоровье.
Одним лишь осмотром предводитель Охотников не стал ограничиваться. Особенно его заинтересовали тела умерших, прикрытые простынями.
— Гомункул Келестии, — без всякого удивления констатировал Войтон.
Тело уже начало разлагаться. Будучи творением магии, делало оно это по своим собственным правилам, мало похожим на типичные последствия смерти. Гомункул неторопливо рассыпался синеватым, медленно испаряющимся на воздухе порошком.
— Выходит, ты уже знаешь, чья это выброшенная игрушка.
— Знаю, — предводитель Охотников кивнул и уже собирался пойти дальше, когда обратил внимание на следы вскрытия. — Что вы с ним делали?
— Да вот знаешь ли, не привыкли мы к таким созданиям. Долго гадали, что же это за идеально здоровый человек к нам попал.
Последнее уточнение показалось Войтону странным:
— Идеально здоровый, но подобный обычному человеку? Хм-м-м-м, — по наитию обернувшись, он заметил выражение лица Миловиды, требующее пояснений к этому заявлению. — Маги способны создавать из ничего покорных слуг. Какой смысл растрачивать такие возможности на идеальных, но обычных людей? Как правило, гомункулы сильнее, быстрее, выносливее. По этой причине их невозможно спутать с человеком. Этот же…
— Это приманка, — закончила за него женщина. — Или проверка. Так или иначе пустая трата времени на всякую придурь свихнувшейся бабки.
Предводитель Охотников тем временем изучал другие тела в мертвецкой. При всей необычности причин смерти рассматривать их подробно смысла не имело. Это были первые жертвы Синей чумы. Те несчастные, чей организм и так находился на грани.
— Вижу, эти покойнички тоже тебя не удивляют, — едко заметила Миловида. — Может, ты тогда и мне расскажешь, почему перед смертью у них светились глаза и кровь переливалась радугой?
— Синяя чума, — наблюдая за реакцией, сообщил Войтон.
К его удивлению и разочарованию, реакции как таковой не последовало. Только один вопрос:
— Позволь уточнить: именно поэтому ты здесь, а Рентан в застенках? — Когда предводитель Охотников, нехотя, заранее подозревая подвох, кивнул, женщина разразилась целой тирадой: — Вот так день чудес. То считавшееся исчезнувшим заболевание, то самый крупный в мире дурак. Не зыркай, Охотник. Дурак как есть. Клинический идиот, как по мне. Я то думала, что тупее того, кто создал Синюю чуму, уже не найдётся, но ты превзошел и его. Город на краю гибели, а единственный человек, который знает что делать и как, сидит и ничего не делает.
Очевидно, Миловида рассчитывала на какую-то реакцию. Вспышку злобы, обиду — что угодно. Однако Войтон Турне лишь спокойно продолжил разговор:
— Вам не приходило в голову, что человек, называющий себя Рентаном, может быть повинен в том, что происходит сейчас?
Миловида демонстративно зевнула, хотя ей это далось совсем не без труда. Заметно было, что она сильно утомлена. И этим разговором, и в целом.
— Такая глупая мысль заглядывала ко мне. Но она глупая, поэтому не задержалась надолго.
— Какие-то доводы будут? — поинтересовался предводитель Охотников, не особо рассчитывая на ответ.
— Всего один: прошло двадцать лет. А Синяя чума вернулась ровнехонько тогда, когда в городе объявилась эта магичка, — женщина нахмурилась. — И ты со своими цепными псами.
— После — не значит вследствие…
— Отличное выражение, — Миловида осклабилась. — Вот и примени его к своим измышлениям. Как закончишь ковыряться — закрой за собой дверь. Меня ждут более важные дела, — она замерла на середине лестницы и с заметным усилием полуобернулась. — Хотя даже протирание пролежней у стариков важнее разговоров с тобой.
Войтон дождался, пока стихнут грузные шаги, и тоже покинул мертвецкую, хлопнув напоследок дверью с такой силой, что аж по ушам ударило. На него вдруг навалилось странное уже позабытое чувство. Что-то в глубине Охотника ожило, на краткий миг вернулось на положенное место. Это была злоба.
Ему невыносимо осточертел этот город и его обитатели один хуже другого. Хотелось бросить всё, прекратить всякие попытки изображать из себя нечто большее, нежели Охотники из народных представлений о них, и пойти самым простым, очевидным путём. Путём, полным огня.
Продолжая стоять возле подвала, Войтон так увлёкся этой навязчивой, очень привлекательной мыслью, что не сразу заметил сильный запах гари. Её источником был не город вокруг, не его жители. Горел он сам.
Охотник потряс головой, отгоняя наваждение. Вместе с ним исчезли и эмоции. Это были всего лишь игры изможденного разума, вынужденного работать без передыху. Странным образом эта короткая заминка привела его в чувство. Заставила собраться с силами, вновь обратиться к гласу рассудка, заново оценить имеющиеся факты, бесстрастно и детально.
***
Следующим пунктом назначения у Войтона должен был стать магазин «Лучшая тысяча зелий Кальциниуса». Пускай его владелец и мёртв, однако осмотр всё равно был бы не лишним. Как и разговор по душам с работниками. Однако прежде чем он туда добрался, предводителя Охотников отыскал посланец от коронера.
— Обнаружили место смерти Локто Хорена, — доложил юноша, вытянувшись по струнке так усердно, что, казалось, будто он сейчас себе что-нибудь порвёт.
— Веди…
Другой человек на месте Войтона мог бы заявить, что халупа, в которой нашёл свой конец Локто, была худшим из вариантов для последних минут жизни. Однако предводитель Охотников, будучи человеком иного сорта, полагал, что смерть плоха вне зависимости от того места, где ты её нашёл.
— Мужчина, приблизительно сорок лет. Причина смерти — потеря крови вследствие колющего ранения в печень, — сразу же принялся докладывать коронер. — Ранняя стадия Синей чумы, — закончив с Локто, он перешёл к следующему телу. — Женщина, возраст около пятидесяти лет. Множество ножевых ранений, смерть наступила вследствие болевого шока. Удары наносились и после кончины. Следы заражения явно не проявляются. — Настал черед последнего покойника: — Мужчина, возраст — шестьдесят или чуть меньше. Проломлен череп, вероятно, из-за падения. Поздняя стадия заражения, явные признаки так называемого магического безумия. Время смерти у всех одинаковое — около полудня этого дня.
Закончив говорить, он замер, ожидая вопросов от начальника. Такие и вправду имелись у Войтона, но он озвучил всего один:
— Ножевые удары по женщине и мужчине на нарах наносились одним и тем же человеком?
— Сложно сказать, но могу с уверенностью заявить, что наносили их с помощью одного и того же орудия — самодельного кинжала.
Не удовлетворившись этим заявлением, предводитель Охотников лично изучил раны на женщине и дельце, сравнивая их и составляя в уме картину произошедшего. Затем он осмотрел мужчину на полу. Но и там никаких лежащих на поверхности подсказок не нашёл.
Со слов Рентана выходило, что это и был нападавший. Заражённый Синей чумой человек, которого новообретенные способности к магии свели с ума и заставили бросаться на окружающих. Или усилили имеющиеся порывы. Однако Войтону не хотелось верить кому-то на слово. Предводителю Охотников требовалось нечто большее и значительно более осязаемое, чем заявление подозрительного во всех смыслах лекаря.
Ничего подобного на месте убийства и близко не было. Точнее имелся целый ворох улик, интерпретировать которые можно каким угодно образом. Множество следов, оставшихся от обуви, орудие убийства, сразу три трупа в конце концов. И никакой конкретики в этом всём многообразии.
— Что ж… — Войтон поднялся на ноги и сделал вид, что размышляет. — Тела сжечь во внутреннем дворе. Можете использовать части этой халупы и её пристроек. Орудие убийства сохранить для следствия. Затем отправляйтесь в мертвецкую при лечебнице. Сообщите, что от меня, и потребуйте выдать все имеющиеся тела покойников. Их также сожгите, только не на месте. Вывезите за город. — Он уже почти собирался выйти, когда его осенила идея. — Вы сказали, что Локто Хорен на начальной стадии, насколько?
— Заражение произошло в течение последних двенадцати-пятнадцати часов.
— Упакуйте тело так, чтобы не создавать излишнего ажиотажа и волнения. Транспортируйте его в лечебницу с наказом хранить до дальнейших распоряжений.
Эта идея мгновенно переросла в целый план у Войтона Турне случайно, по наитию. Ему не хотелось этого признавать, но в каком-то смысле его подтолкнула Миловида. Ведь проверить, имеется ли в вине яд и какой именно, можно не только путём химических или алхимических реакций. Можно заставить кого-нибудь выпить его и внимательно наблюдать, что будет потом.
Настал черёд посетить «Лучшую тысячу зелий Кальциниуса». Направляясь туда в сопровождении нескольких соратников, предводитель Охотников был настроен решительно, но на какие-то откровения не рассчитывал. Так оно и произошло.
Бывшие подчинённые Локто Хорена бессовестно врали все как один. Это выражалось в первую очередь в форме клеветы. На коллег, на покойного начальника и в конечном счёте даже на самих себя. Некоторые делали это по давней злобе, другие пытались выгородить себя, третьи наивно полагали, что это как-то поможет расследованию. Словом, работать тут было не с чем и не с кем. Поэтому и Войтон особо здесь не задержался и даже не стал, как делал обычно, оставлять кого-то пытаться распутать этот клубок лжи.
— Составьте опись оборудования в лаборатории и имеющихся реагентов, затем переместите всё в мертвецкую при лечебнице, — с недовольством глядя на закатное солнце, слегка пробивающееся через низкие серые тучи, приказал Охотник подчиненным. — Останетесь там же для охраны. Внутрь никого не пускать, кроме как по моему письменному указанию, самим не заходить. Опись мне на стол.
После этого Войтон Турне направился обратно в храм Оруза. То и дело среди многочисленной толпы, заполонившей улицы и продолжавшей вялые попытки возобновить праздник, ему попадались на глаза люди с несомненным признаками болезни, уже вышедшей на финальную свою стадию. Двух толкований и быть не могло — всё развивалось по наихудшему сценарию, который вот-вот, вероятно, уже этой ночью, перейдёт в завершающую фазу.
***
Келья, в которой заперли Рентана, незначительно отличалась от тюремной камеры. Такая же тёмная, сырая и холодная. Разве что имелась хоть какая-то крайне примитивная и не очень удобная мебель: две койки, небольшой шкаф, кривоногий стул и вершина местного удобства — полка с книгами. Наполнена она была религиозными текстами, но как быстро выяснилось, далеко не самого лучшего качества.
Книгопечатание добралось до Власвы относительно недавно, ещё не успев окончательно вытеснить подобные поделки. Создавались они бесконечно терпеливыми людьми в те времена, когда любые тексты приходилось переписывать вручную. Долго и усердно. К сожалению, качества это совсем не гарантировало, скорее наоборот. Монотонная, сложная работа, помноженная на человеческий фактор, порождала тексты порой полностью перевирающие оригинал.
По началу Рентану это показалось забавным упражнением для памяти, однако очень быстро он изменил своё мнение. Дело было даже не в скуке. Книги напомнили ему о временах, когда он учил оригиналы этих текстов. Причём учил как в смысле идеального запоминания, так и полного понимания написанного. Происходило это отнюдь не на добровольных началах.
Наградой за усердие служила еда. Самая обычная, без каких-то излишеств — ничего, что могло стимулировать. Стимулировало понимание, что наказание за отсутствие усердия состоит в полном отсутствии пищи, причём на несколько дней сразу. Имелись в арсенале и иные методы, значительно более прямолинейные, но не менее действенные.
Вспоминать об этом было не очень приятно, но несмотря на навалившуюся усталость, сон всё никак не приходил. Некая мысль, таящаяся на краю сознания, упорно не давала Рентану покоя. Она определённо была как-то связана с Синей чумой, но как ни старался лекарь ухватить за хвост, вытащить на свет и узнать, в чём же состоит её суть, ему всё никак не удавалось.
Одну из таких попыток, пожалуй, самую удачную, когда мысль уже почти поддалась, прервал послушник, неожиданно заявившийся в келью с подсвечником и парой свечей.
— Смотрю, всё вы силитесь читать в этой темноте — глаза ведь попортите только, — добродушно улыбнулся монах.
Лекарь осклабился, давя из себя вежливую улыбку, но ничего не сказал. Ни слов благодарности за предусмотрительность, ни претензий за прерванное размышление. Даже упоминать то, что помощь, мягко говоря, запоздала, не стал, хотя к книгам уже даже не прикасался.
Снова потянулись минуты, теперь скрашенные тусклым огоньком свечи. Рентан сосредоточился на той мысли, которую упустил. Что Синюю чуму поздно останавливать. Не только в случае с Власвой, но и вообще. Да и создать лекарство от магических способностей никому не под силу. Вот если бы что-то сделать с самой болезнью, исправить уже её…
Так Рентан и провёл следующие часы. Судя по колоколам, чей звон периодически добирался и до кельи, не меньше шести. Всё это время он постоянно колебался между сном и размышлениями, но не всё никак не мог найти ни сна, ни мыслей. Именно тогда неожиданно пришёл Цимон.
Лекарь как раз пребывал в полудрёме, поэтому не заметил ни его появления, ни даже шума открываемой двери. Только вежливое покашливание привело Рентана в чувство, пробудив от сна.
— Освежили память? — вежливо поинтересовался священник, кивая на книги.
— В каком-то смысле. Никудышная копия.
— Какая есть, — Цимон не без горечи закивал. — Иногда количество лучше качества, а?
— Возможно, — не поняв, к чему это он, уклончиво ответил лекарь. — Какие-то новости?
— Нет, точнее я не вправе ими делиться, — поцокал языком священник и очень нетипичным жестом протёр себе руки, словно умывая их. — Но пришёл поделиться некоторыми не дающими мне покоя мыслями, если вам угодно.
— Угодно, — Рентан приглашающе улыбнулся, кивая на соседнюю койку. — Увы, место для разговора не такое живописное как обычно.
— Считаю факт разговора более важным, нежели место его проведения, — не согласился священник, осторожно присаживаясь. — Что касается мыслей, то они таковы: вам не кажется происходящее хорошей возможностью?
— О чём это вы? — искренне удивившись такому вопросу, уточнил лекарь.
— О Синей чуме, конечно же. Мне бесконечно жаль всех тех, кто пострадает от неё, но это хорошая или даже уникальная возможность. И ей стоит воспользоваться. Уже хотя бы потому, что иначе эти люди умрут совершенно зазря.
Рентану очень сильно не понравились эти слова. И насторожили до предела. Они однозначно не принадлежали Цимону. Он никогда не рассуждал такими категориями. Такого рода даже не рассуждения, а подсчёты, замаскированные под оные, скорее подходили Фриму Набену.
Но кто тогда надоумил священника на подобное, кто за этим стоит? Учитывая осадное положение, вариантов было не то чтобы очень много. Однако Рентан в жизни бы не поверил, чтобы Цимон поддался на такие доводы от такого человека как Войтон. Сам священник, конечно же, заметил проявившиеся на лице лекаря растерянность и подозрительность:
— Не кривитесь и не опускайте глаза. Вы прекрасно меня понимаете. Я это выделю особо — именно меня. Никто со мной бесед на эту тему не проводил. Понимаете, конечно же, сугубо превратно. Я не предлагаю вам создавать нечто ужасное. Верните этому миру долг — создайте лекарство.
— Лекарство от магического заболевания, убивающего за считанные дни? — Рентан вспыхнул. — Это бред! Это невозможно!
— Но ведь и создать подобное может показаться кому-то бредом, чем-то за пределами возможного.
Лекарь окаменел от смятения, не зная как и реагировать на подобного рода оценки. Он считал, и не собирался менять своего мнения, что Синяя чума — это катастрофа, потенциально способная затронуть жизнь всей Эндрии, каждого существа её населяющее.
— Не стоит бросаться громкими заявлениями. Вы ведь и сами над этим наверняка думали, — в голубых глазах Цимона мелькнули искренняя теплота и забота. — Подумайте ещё вот над чем, раз довода о долге вам мало: Синяя чума — это оружие, и оно оказалось в руках сущих негодяев. Они натворят с ним дел не только здесь. Не только в этом городе и его окрестностях. Вы в силах помешать этому, — священник потёр руку. — Мир спасают не только рыцари в сияющих доспехах из сказок. Я бы сказал, что куда чаще его судьба заботит тех, кто доспехи ни разу в жизни даже не надевал.
Ошарашенный этим заявлением, Рентан не нашёлся что сказать. Его удивление в первую очередь было вызвано тем фактом, что он каким-то непостижимым образом упустил этот момент. Хотя это был даже не вопрос сообразительности, а только лишь памяти. Фрим Мено предвидел, что маги станут использовать Синюю чуму как оружие, и вот этот момент настал, развиваясь по наихудшему из возможных сценариев.
Оружие, предназначавшееся против магов и их власти, до сих пор не убило ни одного настоящего мага! Зато жизни случайных, ни в чём неповинных людей, унесло в избытке. Это действительно нужно было прекращать именно сейчас и никак иначе.
— Я даже не знаю откуда начать, с чего, — признал, размышляя, Рентан. — Да что там… — он многозначительно обвёл рукой келью.
— Думайте о важном и том, что для вас важно, — вставая, посоветовал Цимон вполне серьёзно, без капли иронии. — На пустые тревоги не тратьте силы. Они вам ещё пригодятся. Всё может измениться в самое ближайшее время.
Священник, всё так же тепло и душевно улыбаясь, собрался уходить. Напоследок они с Рентаном пересеклись взглядами. Глядя в глубокие, цвета неба глаза, лекарь вдруг осознал, что видит их впервые. И совсем не в том смысле, что раньше не обращал на это внимания.
— Кто вы такой? У Цимона карие глаза!
— Карие, да. Глаза не скроет никакая иллюзия, — не стал упираться или отрицать гость, остановившись подле дверей. — Однако правду открывать ещё рано. Скажем так, чтобы каждый остался при своём: я — друг и…
— Вы — Оруз, — с религиозным благоговением и одновременно осознавая, что он только что перебил бога, осознал Рентан.
— Согласитесь, странно ожидать кого-то иного в этом месте, а? — гость усмехнулся. — Вы всё поймёте, но не прямо сейчас. А теперь, — он поднял ладонь и сделал движение губами, будто сдувая с них что-то, — спите, Фрим. Всё это: наш разговор, вы, я — только сон. А во сне, как известно, приходят истины, в иное время кажущиеся невозможными…
Это был самый спокойный и тихий сон, какой только был у Рентана за всю его немалую жизнь. Даже в счастливом полузабытом детстве, на роскошной кровати лекарь не спал так же крепко и хорошо, как сейчас. И хотя длился он не более часа, Рентан словно бы отоспался за всю предшествующую жизнь и ещё даже немного наперёд. Затем к нему пришли и известили, что его желает видеть капитан. По всей видимости, заключение и вправду подходило к концу.
Перед тем как отправиться, Рентан хотел было вернуть свечу, её огарок или хотя бы подсвечник, ставший ему ненужным, но не нашёл ни следа оных в келье, хотя заглянул даже под койки. Всё, что удалось отыскать лекарю, — пятнышко белого, ещё тёплого воска…
Войтон Турне явно был настроен куда благодушнее, нежели в прошлые их встречи. Или хотел показать это. Рентана он принял за трапезой, не забыв при этом пригласить к себе присоединиться. Конечно, стол являл собой образец солдатского минимализма и простоты, помноженный на не менее минималистичные традиции монахов. Однако всё же какая-никакая вежливость. Каша на воде, начисто лишённая всякого намёка на жиры, солонина и явно «перележавшая» вяленая рыба. Несколько выделялось вино, определённо позаимствованное из запасов храма, а потому выбивающееся из общей тенденции.
Предводитель Охотников был неразговорчив, и не похоже, чтобы это произошло из-за диеты. Скорее из-за сосредоточенности на собственных мыслях и размышлениях. На лекаря, когда тот заявился, он посмотрел исподлобья и, не отрываясь от неторопливого поглощения каши, кивнул. Никаких новостей озвучивать не стал, но этого и не требовалось. Молчание в данном случае значило куда больше.
— Где Цимон? — не мог не поинтересоваться Рентан, прежде чем сесть за стол.
— Отдыхает, — ответил, всё так же не поднимая взгляда от тарелки, Войтон.
Ещё один пример, когда скупость на слова и детали сказали куда больше, чем самые красивые обороты или подробный рассказ. Цимон несомненно к этому моменту уже был заражён, вопрос состоял лишь в том — произошло ли это в течение невероятно длинного дня или ранее. Ну а то, что Синяя чума разгромит организм старика за считанные дни, и вовсе было очевидно каждому.
Ели молча, и оно определённо было к лучшему — это позволило сосредоточиться на еде. В ином случае, как подозревал Рентан, он бы так увлёкся беседой, что совершенно про неё бы позабыл. И дело было совсем не в увлекательном разговоре или интересном собеседнике.
Когда каши и солонины на столе стало поменьше, Войтон завозился, похоже, намереваясь перейти к сути происходящего. Упреждая это, Рентан решил прояснить один немаловажный лично для него момент:
— Почему вы решили обратиться ко мне за помощью?
Он нарочно не стал спрашивать о причинах их беседы. И нисколько не сомневался, что предводитель Охотников не нашёл в городе ничего компрометирующего или оправдывающего. Тем не менее они оба были здесь, за одним столом, ели одну еду.
— Хуже от вашей помощи точно не будет, — неторопливо, как будто скупой купец, отсчитывающий сдачу, ответил Войтон. — Ну а вы почему перестали притворяться непричастным?
— Потому что это больше не имеет значения. Синяя чума уже здесь, начала уносить первые жизни, — подумав, сказал Рентан. — Причастен я или нет, меня эта напасть уже коснулась.
Предводитель Охотников в ответ только кивнул, как будто бы с грустью и сожалением, или изображая таковые. Лекаря это смутило. Нечасто увидишь столь быстрый переход от явной неприязни к прямо противоположным чувствам.
— Думаете, я не способен сочувствовать чужому горю?
— Моему горю — нет.
— Я бы предпочёл разобраться с вами в ином месте, — рассказал Войтон, вздыхая. — В иное время. В иных обстоятельствах. Однако сейчас обстоятельства вынуждают меня воспользоваться имеющимися у вас знаниями. Это важнее ненависти, жажды справедливости и любых других эмоций. Этого требует мой долг перед Двенадцатью.
Рентан смотрел на его лицо и вдруг всё понял. Дело было даже не в весьма странном ответе, а именно в лице. Лице, лишённом всяких эмоций. Не только в этот момент, но и вообще. И дело состояло совсем не в мимике — у Охотника с ней всё было в полном порядке.
За годы врачевания ему доводилось встречать огромное число душевнобольных. Некоторые из них были неспособны испытывать эмоции как таковые, хотя умели их изображать при необходимости. И далеко не всегда эти люди были так уж больны. Очень многим их недуг помогал и даже подыгрывал.
Однажды лекарь столкнулся с лютнистом, знающим без малого тысячу мелодий и способным сыграть любую из них вообще не репетируя на запредельно высоком уровне. Способном их смешивать, как заправский повар смешивает приправы. Но при этом начисто лишённого способности испытывать удовольствие от чего-либо кроме музыки. Ни шутки, ни еда, ни алкоголь, ни даже любовь ему были абсолютно неинтересны.
Возможно, в случае с предводителем Охотников такая безэмоциональность была напускной. Или частично напускной. Но так или иначе в его профессии это являлось исключительно полезным навыком.
Выдержав паузу и тем самым убедившись, что у Рентана не будет новых вопросов, Войтон перешёл к делу. Начал он, как и полагается человеку армейскому, склонному к порядку и упорядоченности, с описания происходящего.
Причин для радости или хотя бы скромных надежд на светлое будущее и вправду не оказалось. По оценкам Охотников, до пира Винарда число заражённых было небольшим. Праздник подвёл под всем этим кровавую черту: на текущий момент речь шла про подавляющее большинство горожан и значительную часть жителей предместий. Не миновала болезнь и удалённые уголки — заражённые нашлись также в Ляхово и Листвице.
— Могу я уточнить, кто именно был, кхм, в первых партиях? — спросил Рентан, догадываясь, каким будет ответ, но желая удостовериться.
Не только в том, кто именно заразился в первую очередь, но и в степени осведомленности предводителя Охотников. Та, вполне ожидаемо, оказалась на высшем уровне.
— Бродяги, работники конюшен и извозчики, — перечислил Войтон, подумав. — Полагаю, лишь конюхи в этом списке — случайность.
— Один мой знакомый, возница, повстречал самодвижущуюся карету, из которой ему кинули перчатки, — рассказал, умышленно скрыв имена, лекарь. — Сегодня утром он был на грани смерти.
— Думаю, вам будет интересно узнать, что сама Келестия позавчера чувствовала себя более чем хорошо — никаких признаков болезни.
Это-то как раз Рентана вообще не удивило. Очевидно, магичка предприняла всевозможные способы защититься от Синей чумы. Однако Войтон, развивший эту тему, считал несколько иначе:
— Полагаю, она не может заразиться. Ни этой, ни какой-либо другой болезнью. По имеющейся у Охотников информации за последние сто лет она четырежды меняла свой облик. Дважды из-за дуэлей с магами. Один раз её удалось ликвидировать наёмному убийце, устроившему взрыв. Наконец, последняя метаморфоза произошла около десяти лет назад. Она участвовала в какой-то экспедиции, исследующей просторы Великой пустыни. Из экспедиции вернулась лишь Келестия в текущем своём облике.
Лекарю очень хотелось спросить, не носит ли источник в том числе имя Божек де Вротебок, но сдержался. Это не имело всякого смысла и при жизни шпиона.
— То есть её облик — такое же творение магии, как и гомункулы? — вместо этого подвёл итог Рентан. — Что ж, в таком случае следует ожидать её в городе в самое ближайшее время.
Его предположение строилось на том факте, что магичке зачем-то нужны были заражённые Синей чумой люди. Вряд ли она хотела уничтожить Власву потехи ради, наблюдая издали. Хотя этот вариант тоже упускать не следовало бы. Если верным было именно первое предположение, то в таком случае Келестии требовались недавно заражённые люди, когда они уже обрели способности к магии, но ещё не превратились в развалины, доживающие последние часы или дни.
Предводитель Охотников всё это тоже явно понимал, поэтому кивнул, но как-то развивать тему не стал. Очевидно его планы касаемо магички никак не соприкасались с планами на лекаря. Впрочем, тот и не претендовал, вместо этого сосредоточившись на болезни:
— Синяя чума сильно изменилась по сравнению с той, которая уничтожила Оренгард. В первую очередь стала длиннее. Это плохо, потому что теперь чума способна покинуть город в носителе и тем самым охватить большую площадь.
— Охотники уже работают над этим, — сообщил Войтон. — Мои люди сейчас заканчивают создание блокады города и окрестностей. В первую очередь дорог. Уже вызвано подкрепление, однако здесь их можно не ждать — они остановятся в целях безопасности в районе Ляхово. Будут перерезаны и другие пути из этой местности. Каких ещё последствий ожидать?
— В общем-то стандартный набор, как и в случае с неконтролируемыми магическими способностями, которые встречаются более чем регулярно: непроизвольное использование магии, вызванное этим безумие. Что касается самих заражённых: обширное поражение организма. Синяя чума бьет без разбора, сразу везде. Дальше всё индивидуально: имеющиеся проблемы многократно усиливаются, появляются новые, и так до тех пор, пока от человека не останется… — Рентан замолк, поняв, что перегибает палку.
Он сказал слишком много, особенно в конце. Не в том смысле, что нельзя было показывать эти знания, а в том, что подобное вообще не стоило произносить. Нигде и никогда. Однако Войтон ничего не сказал, даже ни единый мускул на его лице не дрогнул. Невозмутимый, он продолжал внимательно слушать.
— Кхм, если угодно, я бы хотел получить доступ к алхимическому оборудованию и… — выдержав небольшую паузу и кашлянув, хотел продолжить лекарь, и вот в этот момент его уже перебили, но по совершенно неожиданному поводу.
— Таковая уже подготовлена в мертвецкой при лечебнице, — сообщил предводитель Охотников. — Вам предоставят все необходимые реагенты, включая тела и подопытных.
Рентан беззвучно открыл и закрыл рот, не в силах выдавить из себя даже стон удивления. Затея, казавшаяся ему невозможной, вдруг обернулась успехом и мгновенно превратилась в сущий кошмар. У него и в мыслях не было работать, как называл это Фрим Набен, на «материале подходящего качества», однако Войтон даже не ставил это под сомнение. И как оказалось, только этим не ограничился:
— Ваша задача — добиться успеха в борьбе Синей чумой. Что для этого требуется и в какой форме выразится, меня не заботит. Только результат.
У Рентана вдруг возникло острое чувство, что с ним такое уже происходило. Что этот разговор отнюдь не нов, пускай и изменились роли. Правда, в этот раз сила оказалась не на той чаше весов.
— Я не собираюсь ставить эксперименты на людях! В этом нет никакой необходимости! Это лишь незначительно…
— Незначительных вещей в текущей ситуации нет. Вы будете ставить эксперименты на людях. И делать всё необходимое, чтобы, возможно, добиться главного — результата, — в глазах Войтона играл неприятный огонёк. — В кратчайшие сроки. Синяя чума должна быть побеждена. Так хочу я, и так хотят Двенадцать.
В этот момент лекарь окончательно понял, что та перемена эмоций касательно его персоны не была каким-то усилием воли или порывом сердца, а порождением больного разума. Разума, который не сдерживали эмоции, чьими ориентирами выступали исключительно приказы и задачи.
Первоначальной задачей Охотника было отправиться во Власву и разобраться, что происходит. Найти и покарать виновных, в чьё число входил на тот момент и лекарь. Однако обстановка изменилась, и вот Рентан уже занимает в планах Войтона совершенно иную роль. Разумную, с точки зрения текущей ситуации, но отнюдь не неизменную.
Понимал лекарь и ещё один немаловажный нюанс. Да, предводитель Охотников не испытывал эмоции. Но вне всякого сомнения он их понимал и пользовался. Именно поэтому разговор начался с еды — не какая-то вежливость, а попытка улучшить переговорные позиции, склонить собеседника на свою сторону.
— Вы не способны заставить меня. Ни пытками, ни угрозами, — категорично заявил Рентан.
— Даже так? Предпочтете остаться чистеньким ценой целого города?
— Меня сложно назвать «чистеньким». Но ошибок прошлого я не повторю.
— Предположим. Но что насчёт ваших близких? Например, Цимона?
Такой поворот в свете открывшихся обстоятельств лекаря не удивил. Впрочем, даже не знай он про отсутствие эмоций, странно было бы ожидать иного от Охотника.
— У меня осталось не так много близких людей в этом городе. Что касается Цимона, думаю, он мой выбор поддержит, даже зная, чем ему это грозит.
Это заявление Войтон Турне истолковал по-своему. Как мог истолковать только он один:
— Старая жизнь ничего не стоит, а? Так же, как и больная, поэтому, полагаю, Миловиду Каллас мне даже упоминать не следует?
— Не следует, — скорее изображая решимость, чем испытывая, заявил Рентан.
— Что ж, похоже, я остался без рычагов давления, — Охотник изобразил растерянность, что вышло довольно жутковато. — Или же… нет.
Он произнёс всего одно слово. Одно имя. Без каких-либо угроз или конкретики, только имя. Но Рентан сразу капитулировал без какого-либо сопротивления или попыток договориться.
«Она тебя погубит», — сказал ему Ярек, старый барон Власвы, которому предстояло умереть в ту ночь. Наверняка для друга он бы хотел выразиться яснее, конкретнее. Но имя Вилоры ему было неизвестно.