Рентан быстро шёл по улицам Власвы, стараясь не поднимать глаз. Так был меньше риск встретиться с кем-нибудь взглядом. Несмотря на поздний час, а храм Оруза он покинул, когда уже стояла сущая темень, людей было немало. В основном праздношатающихся пьянчуг из числа тех, кто ещё не осознал, что происходит нечто ужасное, либо просто феноменально невнимательных.
Даже уперший глаза в мостовую, лекарь видел едва дышащие тела в тьме подворотен, видел людей с горящими глазами, занятых предельно странными делами, вроде попыток писать на стене дома оторванным куриным крылом. Видел зарево огней, явно магических, со стороны левобережной части города, очень похожие внешне на алхимические фейерверки, но имеющие прямо противоположную суть. Синяя чума уже распространилась по всему городу, и это был один из её отличительных знаков. Начиненные странной смесью горючих порошков ракеты, запускаемые в воздух, являлись символом радости, веселья, беззаботности. Когда же человека изнутри разрывала магия, из-за чего он непроизвольно начинал колдовать, только ухудшая своё состояние — чего-то более ужасающего Рентан и представить не мог.
На лекаря никто не обратил внимания. Точнее, посмотреть желающих нашлось много, как и тех, кого прямо распирало от вопросов, но на что-то большее никто не решился. Всё из-за двух Охотников за его спиной. Не то почётный эскорт, не то надзиратели.
Лечебница, судя по огням в окнах, не спала. Да и не смогла бы при всём желании — вокруг собралась приличных размеров толпа. Настроенная пока ещё довольно благодушно, видно, из людей ещё не осознавших, что Миловида и её подчинённые просто не в состоянии им как-то помочь. Это не очень понравилось Рентану, поэтому он сразу, как только заметил происходящее, обратился к своим сопровождающим:
— Толпу нужно убрать отсюда. Не в смысле перебить, а просто разбить на очередь или что-то в этом роде. Иначе быть беде.
— У нас слишком мало людей… — прогудел невнятно из-под шлема Охотник.
— О да, я вижу! — оценивая данное заявление от особо занятого кадра, неприятной ухмылкой ответил лекарь. — Тогда лучше сразу идите к своему командиру и сообщите: лечебницу сожгли, а я задохнулся в подвале от дыма.
Охотник вытаращился на него так, что было заметно даже в весьма закрытом шлеме.
— Кто-то собирается…
— Идиот, — не дослушав, прямо высказался Рентан. — Это произойдет, если эта толпа останется здесь. Случайно или нет, — он махнул рукой на людей впереди. — Вон тот бедолага только что создал целую лужу воды из ничего, как думаешь, может ли он так же легко и непроизвольно создать огонь?
Не похоже, чтобы данный Охотник был особо искушенным мыслителем, но дошло даже до него:
— Будет сделано!
Сильно сомневаясь в этом, лекарь выразительно хмыкнул и решительным шагом направился к лечебнице Эвана. Когда до здания оставалось метров сто, люди наконец заметили его и опознали, после чего ломанулись наперерез. Здесь уже эскорт ничем помочь не мог. Одно дело — пугать своим видом зрителей в окнах домов, многочисленных, но разрозненных, и совсем другое — толпа человек на пятьсот, собранных в одном месте и соответствующим образом настроенных.
Рентан же, глядя на этих людей, оступающих его со всех сторон, наперебой задающих тревожащие их вопросы, ищущие надежды или спасения, с удивлением понял, что они здесь не для линчевания и даже не для разборок. Он — их последняя и, вероятно, единственная надежда. Большая часть этих людей никогда с ним даже на улице не пересекалась, но это нисколько не мешало им надеяться именно на него.
Свободное пространство, образовавшееся между лекарем и толпой, постепенно уменьшалось. Эскорт решительно взялся за оружие, хотя что именно они собирались делать после этого было не совсем ясно. Рентан тоже не знал, как ему быть. Выступить с речью, сказать что-то ободряющее, важное?
«Да я двух слов сейчас не свяжу!» — краем глаза оценив степень собственного волнения по трясущимся рукам, осознал лекарь.
Липкое, холодное чувство, наполнявшее его в этот момент, оказалось новым, но знакомым по своей сути. Это был банальнейший из страхов — страх перед большим скоплением людей. Сама же толпа нисколько не пыталась своим шумом, напором и мельтешением лиц как-то облегчить ему задачу.
— Тихо вы, дурные! — раздался зычный голос, приглушивший гомон.
Вперёд вышел, буквально раздвигая мощными ручищами людей перед собой, рослый мужчина с простодушным выражением лица. Оказавшись на виду, он, словно сам стесняясь своей смелости, несколько сжавшись, помахал рукой лекарю:
— Драсьте, мастер-лекарь. Ваш наказ выполняю: одну рюмку в честь Винарда-то поднял, и всё! Больше ни капли!
— Хорошо, ты молодец, Ласлав, — абсолютно механически, не контролируя себя, ответил Рентан.
Ответ этот, несмотря на явную неественность, привёл толпу в состояние близкого к религиозному экстазу. Похоже, никто и помыслить не мог, чтобы такая знаменитость знала имя какого-то завязавшего алкоголика, а вывод из этого сделали самый простой и одновременно самый неверный.
— Я так разумею, вы ведь сюда работать пришли, верно? А мы вам поди мешаем? — когда пауза несколько затянулась, поинтересовался, похоже, заранее понимая ответ, Ласлав.
Рентан не нашёл что сказать. Этого и не понадобилось — за него ответила сама толпа, из которой вновь раздались разномастные голоса, но теперь иного содержания:
— Верно говорит! Работать идёт!
— Мы мешаем!
— Разойдись, народ! Дайте дорогу мастеру!
— Расступись, кому сказано!
Если бы не эскорт, лекарь бы так, наверное, и стоял столбом. А так, фактически подталкиваемый со спины, он неуверенно пошёл вперёд. Проходя мимо чрезвычайно довольного собой Ласлава, Рентана наконец немного отпустил страх, достаточно, чтобы он сумел сказать:
— Нельзя стоять тут такой кучей.
— Беда будет? — догадался мужик.
— Да.
Не прекращая удивлять, Ласлав тут же, практически мгновенно выдал решение проблемы:
— Эй, мужики! Надоть что-то навроде порядка устроить!
Мгновенно откликнулось ещё несколько голосов, тоже мужских.
— Да-а! Порядок нужен-то!
— Очередь, в очередь!
Вместо прямого комментария относительно происходящего Рентан выразительно посмотрел на того Охотника, с которым ранее препирался на эту тему. Тот в ответ выразительно кашлянул. Это не было проявлением болезни, чувствительности или некой формой сочувствия. Просто Войтон Турне строго-настрого запретил произносить вслух словосочетание «Синяя чума» и все производные или близкие по сути понятия.
— Вы такой же, как и я, — ответил вслух лекарь. — Как и все в этом городе сейчас.
На этом вопрос с безопасностью лечебницы, по крайней мере на какое-то время, был закрыт. Поднять руку на Охотников, которые живо присоединились к наведению порядка, могли и желали многие. Поднять руку на беззащитных медиков хватило бы духу далеко не всем. Поднять руку на «своих» могли лишь сущие отморозки, либо совсем обезумевшие.
***
Направился Рентан, как это ни странно, сразу в мертвецкую. По уму и просто из банальной порядочности надо было идти не туда, а к Миловиде. Вот только, как и в случае с толпой, стоило лекарю хотя бы подумать об этом, его пробирала дрожь и настигал ступор. Он не знал, что говорить и как. Ещё в меньшей степени Рентан был готов слушать различного рода уколы и претензии.
Однако покой не удалось найти среди алхимического оборудования и реагентов. Увидев тело Локто в мертвецкой, Рентан осознал, что за прошедший день уделил покойному ничтожно мало времени. Человек, которого он с уверенностью мог бы назвать своим другом, умерев, мгновенно оказался чуть ли не забыт. Хотя, пожалуй, сам делец одобрил бы такой подход в текущих обстоятельствах, сказав бы что-то вроде:
— Да ты сбрендил, что ли?! Думать о мёртвых, когда гибнет целый город? Найди себе занятие получше!
— Помнить нужно всегда, не прикрываясь обстоятельствами! — возразил бы ему лекарь. — Это отличает нас от животных.
— Ой, я тебя умоляю! Притворное человеколюбие, вернее, некрофилия — вот это что! — Локто бы крайне притворно заломил руки, расплываясь в характерной ухмылке. — Ты же не помнишь, например, о своей матери круглосуточно. Или скажешь, что это не такой уж важный человек в твоей жизни?
— Пример и вправду не самый удачный. Мы ведь говорим о конкретных людях, — принялся бы рассуждать Рентан. — Разные люди могут быть по-разному для меня важны. Чью-то смерть я буду вспоминать раз в год, а чью-то считаю кощунственным не вспоминать хотя бы раз в день. А ведь ещё критерий давности обозначенных…
— Ох, ну пустился ты в свою эту галиматью! — простонал бы Локто, кривясь как от скисшей капусты. — Помнить — это ключевое. Сколько раз в году — это уже следующий этап, значительно менее важный. Мёртвым всё равно, сколько раз ты приходишь на их могилу тревожить их покой.
— Ещё немного, и ты заявишь, что память о мёртвых — вещь сугубо утилитарная, про которую нужно вспоминать лишь когда удобно, — заметил бы лекарь, с трудом понимая, о чём говорит его собеседник.
— Да ведь так оно есть! — делец повысил бы голос, улыбаясь шире прежнего. — Ну, если отсеять всю эту моралистскую мишуру. Помним, когда можем помнить, чтить, когда есть возможность чтить, носим подарки на могилу, когда есть что дарить.
— Моралистскую мишуру нельзя отсеивать, поверь моему опыту. Страшные вещи случаются с людьми, ставящими себя выше морали.
— Существует чуть больше двух крайностей. Я не люблю пускаться в это высокоинтеллектуальное болото, но если ты так настаиваешь: наше бытие определяет сознание! Не наоборот! То есть говоря проще: наши ритуалы — это что мы можем делать относительно регулярно! И ты идёшь против этого принципа: сознаёшь себя вопреки бытию, — такую бы длинную и заумную речь Локто бы не смог произнести без бокала чего-нибудь очень вдохновляющего под рукой. — Знаешь, почему северные варвары хоронят своих мертвецов не в земле, а в воде?
— Потому что земля их промерзшая на десять метров вниз, если вообще есть, — не хотя бы согласился Рентан. — Дерева тоже нет…
— Вот-вот. А воды у них сколько угодно! — довольно улыбаясь, перебил бы его делец.
Этот разговор продолжался бы долго, очень долго. Не столько из-за остроты самого вопроса, сколько из-за желания выговориться. Его тема бы постепенно смещалась, видоизменялась и совершала крутые повороты, периодически соскакивая на совершенно посторонние вопросы. Однако этот разговор никогда не случился и уже не случится.
Перед Рентаном лежало бездыханное, бледное как мел, тело его друга, обращенное безумцем, лишенным эмоций, в злобную насмешку. Именно так происходящее воспринимал лекарь. Причём очень ясно осознавая, что сам предводитель Охотников никак не мог насладиться этим жестом. Это делало поступок Войтона Турне не только жестоким, но и бессмысленным.
— Что мне с тобой делать? — спросил Рентан, поправляя и приглаживая волосы Локто, но на этот раз не получил ответа, даже мысленного. — Ставить эксперименты? Да я лучше сразу отдам душу Отвергнутому! Да, у него Вилора, но…
Заставив себя замолчать, лекарь отвернулся от тела и пошёл расставлять оборудование, сортировать реагенты. Это заняло у него неприлично много времени. Дело было не в медлительности или нежелании работать, не только в них. Рентан попросту не знал, с чего нужно начать. Только понимал, чего хочет достигнуть в конечном счёте.
На лестнице, ведущей в подвал, раздались грузные шаги. Не менее грузный, к тому же очень измождённый голос также не заставил себя долго ждать.
— Вижу, тебе опять нужна взбучка или чевой ты тут копошишься? — поинтересовалась Миловида без всякого намека на то, что сказанное шутка.
— Меньше всего сейчас мне нужна взбучка, — как можно спокойнее, но уже готовясь к худшему, возразил Рентан.
Прежде чем продолжить, женщина прошла к единственному стулу и плюхнулась в него. Похоже, сейчас ей было всё равно, что на нём и здоровому человеку совершенного иного телосложения было бы крайне неудобно.
— Догадываюсь. И тем не менее, — возобновила разговор Миловида и махнула рукой в сторону Локто, — надеюсь, этот пройдоха здесь не по твоей больной прихоти?
— Нет. Он умер сегодня, то есть вчера утром. Войтону, видно, показалось хорошей идеей использовать его тело.
— Я с ним немного говорила, он сюда заявился. Как по мне, хорошие идеи его не навещают. Никогда, — она бросила взгляд на лекаря. — Хотя рада буду ошибиться. — Рентан ничего на это не сказал, поэтому после небольшой паузы Миловида продолжила: — Я скажу унести Локто отсюда. Охотники организовали костище за городом, сжигают покойных — это лучшее, на что он сегодня может рассчитывать.
— Хорошо. Спасибо.
— Полагаю, тебе нужна замена?
— Не знаю, — лекарь покачал головой и признался, — не знаю, что мне делать.
Миловида, вопреки обыкновению, не стала издеваться или едко комментировать его слова, а почесала многочисленные подбородки и предположила:
— Найти способ сделать эту дрянь безвредной.
— Не выйдет. Слишком мало времени. К тому же я… — Рентан прикусил язык, — в курсе, что это тупиковый путь.
— Ну, у кого-то мало, — женщина подняла пухлую руку, заметно посиневшую в районе кончиков пальцев, — у кого-то не так уж и мало.
— Ошибаетесь, — возразил лекарь.
Он поднял правую руку, вытянул её перед собой, закрыл глаза, сосредотачиваясь, и громко щелкнул пальцами. Жест пришлось повторять трижды, прежде чем над кистью возникло несколько магических, разноцветных искорок.
— Я не маг. Просто знаю несколько фокусов, — объяснил Рентан. — Ещё сутки назад это бы не сработало, так что…
— Мне казалось, что ты-то к этой дряни невосприимчив, — Миловида подозрительно прищурилась. — Как же ты тогда в прошлый раз выжил?
— Соблюдал осторожность, немного везения…
— Чушь! — коротко, резко, но очень ёмко оборвала его женщина. — Чушь собачья!
— Но если у меня был иммунитет… — с нажимом запуская шестерёнки в своей голове, принялся рассуждать Рентан, — если он пропал, тогда…
— Ты не так уж и стар, ты не болел ничем серьёзным в последние годы, ты не алкоголик, — принялась перечислять Миловида. — Значит, твой организм ничем не ослаблен. Иммунитет исчез сам по себе. А коль так, то он, вероятно, не врождённый, — женщина недобро осклабилась. — Мне вспоминается одна занятная книженция, которая где-то валяется у меня. Научная работа «Иммунитет» за авторством неких Фрима Мено и его коллеги Фрима Набена.
Рентан вытаращился на неё, очень хорошо понимая, что означает это заявление. Миловида тоже некоторое время сверлила его взглядом, а затем нехотя сообщила:
— Я знала, кто ты такой сразу, как увидела, ещё тогда, в ратуше.
— Вы тогда были против, чтобы наш караван вошёл в город, — напомнил лекарь. — Если бы не Цимон…
— Говорю же, знала, — невозмутимо перебила женщина. — Или ты думаешь, что я просто так была против? Просто так решила дать от ворот поворот целому каравану несчастных, потерявших всё людей? — она прищурила глаза. — Я знала. Знала и то, чем закончится простодушное человеколюбие старикана. Что даже если ты не натворишь чего такого, то оно само тебя найдёт однажды.
Рентан в этот момент о многом думал. Даже слишком. Поэтому усилием воли сосредоточился на вещи, которая была важна именно в текущий момент времени — Синей чуме.
— Чтобы появился иммунитет, нужно переболеть, но я не видел тех, кто бы заразился и выжил…
— Не часто ты смотришься в зеркало, а?
Вначале он хотел поднять на смех это предположение. Синяя чума даже не убивала, она уничтожала людей без шансов на выживание за очень короткий срок. И тут до лекаря дошло, вернее, его отпустила одна мысль, что возможна только невосприимчивость к болезни, а взамен пришло сразу множество иных догадок.
Прежде он рассуждал полярно. Если человек заразился Синей чумой — он неизбежно умрёт. Выживали по такой логике только те, кто не мог заразиться. Это-то и отличало данную чуму от других. Чёрную, Жёлтую, Красную, Собачью или Водяную чуму человек имел шансы, иногда неплохие, пережить. Остаться инвалидом, получить увечье, уродство, но выжить.
— Возможно, я ошибался, думая, что все, кто выжил тогда, оказались невосприимчивы. Может быть, некоторые из них… — взгляд Рентана обратился на тело Локто. — Двенадцать, как я слеп, Локто же тоже заразился!
Миловида тем временем поднялась на ноги и, видно, поняв, что тут ей делать нечего, потопала на выход. Уже на самой лестнице она вдруг заметила:
— Искать тех, кто имел временный иммунитет, как-то недальновидно, не находишь? Как насчёт поисков кого-то, кто был там, но до сих пор иммунен?
— Это может быть случайностью… В отличие от временного иммунитета.
— Как по мне, всё как раз наоборот. Кто-то случайно выжил, переболев. И сейчас заразился вновь, но уже без шансов на выживание. А кто-то совершил некую последовательность действий, перенес чуму и выработал пожизненный иммунитет.
— Во Власве осталось не так уж и много оренгардцев, надо их разыскать и осмотреть. Нет, всех необязательно…
Это желание возникло у Рентана не только из-за необходимости найти способ справиться с Синей чумой. Эта новая идея, касаемо болезни, выходила слишком уж ровной и гладкой. Подобное всегда вызывало вполне закономерные подозрения. Развеять их мог не только тот, кто сохранил иммунитет — это могло быть и совпадением. Таким мог стать человек, который по каким-то обстоятельствам имел ослабленное состояние организма, но не заразился, а теперь двадцать лет спустя, восстановившись и обладая здоровьем куда как лучшим, заболел.
— Надо разыскать Чудную Целе!
— Наслышана, — в голосе Миловиды отчётливо ощущалась неприязнь. — Судя по тем болванчикам, которые с неохотой пустили меня в мой любимый подвал, у тебя есть неплохие шансы.
***
Первоначально Целе прозвали чУдной не из-за причуд или весьма своеобразного характера. В таком случае её прозвище было бы совершенно иным. Двадцать лет назад эта тогда ещё молодая особа, к тому же беременная, накануне вспышки Синей чумы, будучи покусанной бродячими собаками, заразилась пенкой. По всем признакам она должна была умереть аккурат накануне трагедии — в тот день, когда потеряла ребёнка. Даже истовые оптимисты не верили, что в ее состоянии возможно перебороть такое заболевание как пенка.
Однако Целе умудрилась пережить выкидыш. Сумела побороть пенку. Выжила в трупной яме, куда её скинули, не разобравшись, Охотники. Оказалась, как считал до сегодняшнего дня Рентан, невосприимчивой к Синей чуме. В свете открывшихся обстоятельств выходило, что это не было везением или волей богов. Организм с сильным, очень сильным иммунитетом закономерно оказался крайне устойчив к болезням.
Лекарь очень хорошо помнил Целе, хотя познакомились они уже после трагедии. Как ему принесли этот скелет, обтянутый кожей. Она не должна была выжить, но выжила, оправилась и прославилась, именно тогда став Чудной. Многие увидели в ней символ надежды, знак свыше… невероятное чудо в конце концов.
Увидела всё перечисленное и сама Целе, легко в это поверила, а впоследствии обрела непоколебимую уверенность в факте своей избранности. В том, что ей должен весь мир. Причём не какие-то абстрактные понятия вроде справедливости или недосягаемые для коллекторов боги, а люди вокруг, весьма конкретные. Все, кто жил и не знал особых бед, оказались виноваты в несчастьях Целе.
Перенесенные невзгоды Чудная Целе попыталась и небезуспешно, особенно по первости, превратить в золото и просто выгоду. Причём только для себя. Её нисколько не смущал тот факт, что она находилась в караване, полном людей, потерявших всё, кроме своей жизни. Пока другие беженцы из Оренгарда влачили жалкое существование, Целе совершала натуральные турне по округе, беззастенчиво вымогая деньги и другие ценности. Всё полученное уходило не на еду, медикаменты и иные крайне необходимые каравану вещи. Всё уходило Чудной Целе и её «труппе».
Скелет превратился в тучную женщину. Лохмотья в меха и шелка. Скрюченные пенкой пальцы-палочки в пухлые колбаски, увенчанные кольцами. Примерно тогда же карьера Целе скоропостижно завершилась. Очередные горожане — основная аудитория Чудной Целе, увидев ряженую корову, вещающую о перенесенных ею невзгодах с резного паланкина, не оценили представление по достоинству. «Труппа» подверглась нападению и насильственной экспроприации ценностей. Примерно тогда проснулись от излишне долгого сна власти, светские и церковные, «вдруг» обнаружившие, что ссудили немалые суммы денег группе мошенников.
Сама Целе оправилась и от этого удара. Не наложила на себя руки, нашла смелость вернуться обратно к другим беженцам. Но вот фокусы на этом закончились, а сама она, превратившись в чуднУю Целе, пропала из внимания, хотя и осела где-то во Власве.
— Я успел её осмотреть, но в процессе она скончалась, — поведал Рентан, тяжело вздыхая. — Синяя чума — никаких сомнений. Болезнь уничтожила её.
— Кхе. Я бы предпочёл, чтобы вы, мой друг, воздержались от подробностей, — кашляя, мягко попросил Цимон.
— Простите. Это так, мысли вслух.
Лекарь зашёл в храм Оруза чуть позже полудня, совмещая дело — здесь жило несколько выходцев из Оренгарда — с желанием проверить состояние священника. Отдельным пунктом шла Вилора, но насчёт возможности этого визита Рентан иллюзий не питал.
Чудес ожидать не приходилось не только по поводу внезапного смягчения позиции Войтона Турне. Синяя чума убивала Цимона, причём отнюдь не так медленно, как других горожан. То ли сказался возраст, то ли роковое невезение. Так или иначе к полудню священник уже оказался прикован к постели, у него начали синеть кончики пальцев, а также уголки глаз, пока сохранившие свой изначальный цвет. Всё шло к предсказуемой, очень скорой развязке.
— Судя по всему, последние годы Целе бродяжничала, — сменил тему Рентан. — Иначе её одежду, запах и некоторые другие аспекты я объяснить не могу.
— Я всё ещё слышу в вашем голосе осуждение, — заметил священник.
— Ваш слух до сих пор вас не подводит, ваше святейшество, — согласился лекарь. — Никакие перипетии судьбы не изменят моё мнение касаемо данной особы.
— Даже то, что она, пускай и косвенно, ненарочно помогла вам в вашей работе?
На самом деле Целе помогла отнюдь не косвенно. Обследуя её, Рентан окончательно убедился в правильности своих и Миловиды выводов касаемо возможности существования иммунитета против Синей чумы. На теле Чудной Целе присутствовали в весьма широком ассортименте следы многочисленных болезней, что само по себе не особенно удивляло, однако было важно в сочетании с иными факторами. Иммунитет против чумы, спасший Целе в первый раз, оказался приобретённым фактором, а не просто сочетанием обстоятельств или чем-то врождённым.
Ещё одной проблемой, которую Рентан не мог не рассматривать, была возможность того, что Синяя чума не действовала на организмы, подверженные иным болезням. Например, той же пенке, коей Целе болела в Оренгарде. Лекарь испытал огромное облегчение, найдя следы оной, причём совсем-совсем недавней. Всё это в совокупности означало лишь одно: иммунитет против Синей чумы был реален. По крайней мере во временной форме. Оставалось лишь найти способ простимулировать его появление и по возможности усилить.
— Даже это, — категорично подтвердил лекарь.
— Вы, друг мой, излишне строги к себе, а страдают из-за этого неизменно окружающие, которых вы оцениваете не менее строго, — грустно сказал Цимон, тяжело дыша. — Как, кстати, продвигается ваша работа?
Перед ответом Рентан долго размышлял над тем, что и в какой форме ему говорить. Ведь работа пока во многом «продвигалась» исключительно в умозрительном аспекте. Это был необходимый этап, но требовался-то вполне осязаемый результат. Хотя даже создай лекарь некое средство против чумы, священнику оно уже не успеет помочь, как и многим другим в городе.
— Никудышный из вас лжец, — не дождавшись, заявил Цимон. — Вроде молчите, а всё равно никудышный. Пустое это — ваше вранье, — он тяжело вздохнул и закашлялся сильнее прежнего. — Я свою долю знаю. И потому хочу кое-что предложить.
Рентан догадывался, куда именно сейчас уйдёт разговор. Ему не хотелось затрагивать эту тему, но также он понимал, что избежать этого не выйдет. Что, попытайся лекарь уйти от этого разговора, то лишь затянет время, коего ни у него, ни тем более у священника в избытке не было.
— Что именно?
— Я знаю, мне рассказали, что Войтон настоял на участии подопытных. Это ведь необязательно должны быть несчастные, коих принудили?
— Данный порыв, ваше святейшество, мне понятен, но боюсь, ничего, кроме пытки, обоюдной, если вам есть до этого дело, из этого не выйдет, — как можно мягче, но всё равно недостаточно, отказался лекарь. — Вы слишком больны. Любое средство против болезни только усугубит ваше состояние. Серьёзно усугубит. Неотвратимо.
— Эх, чем больше живу, тем чаще замечаю, — Цимон тяжело вздохнул, собираясь с силами, — что мир год от года полнится неотвратимыми вещами. И знаете, в чём подвох, мой друг?
— Это творения рук человеческих, — подумав, ответил Рентан.
— Интересная интерпретация священного текста, но нет, — раздался ещё один тяжелый вздох. — Дело не в происхождении. Дело в отношении. Большая часть «неотвратимого» таковой является исключительно из-за отсутствия попыток, если угодно, отвратить сие. Мы слишком сильно уповаем на судьбу, забывая о своей доле.
— Нахожу оправданным пассивно-негативное отношение к факту грядущей, неотвратимой смерти, — отметил хмуро лекарь. — И крайне сомнительными попытки её, как вы выразились, отвратить.
— Сказал тот, кто именно этим и занят, — тактично кольнул его священник.
Сначала Рентан почти пропустил это мимо ушей, но затем осознал до конца сказанное и удивлённо переспросил:
— Откуда…
— Скелеты в шкафу, дорогой Рентан, не умеют врать, — перебил Цимон. — Да вы и сами никудышный лжец — зачем вам в таком случае здоровый оренгардец? Но важно не это, а то, что на вас периодически нападают приступы непростительного, м-м-м, да, именно так, непростительного лицемерия.
— Это не лицемерие, — лекарь скривился. — Не в данном случае. Да, я умру, не вкусив плоды своей работы. Умру, работая, весьма паршивой смертью. У меня нет иного выхода. Но обрекать на это других? Тех, у кого есть альтернатива, пускай и тоже смерти, но смерти спокойной, тихой? Нет, увольте. В этом нет никакой необходимости с практической точки зрения.
— Так или иначе прошу: прежде чем ставить опыты на невинных, начните с моей персоны, даже это будет не так уж чтобы необходимо с практической точки зрения. — Рентан не собирался поддаваться, но Цимон не позволил ему вставить и слово. — Отказа я не приму! А теперь ступайте к Вилоре.
— Войтон запретил…
— В этом храме пока главный я! — гневно, громко перебил священник.
Лекарь с беспокойством на него посмотрел. Такая вспышка не была свойственна Цимону и являлась не признаком накопившейся злости, а скорее проявлением наступающей по всем фронтам болезни.
— Не беспокойтесь насчёт Войтона, — куда мягче добавил священник. — Его гнев падёт на меня, что, по сути своей, уже не так важно.
— Это будет очень кстати, спасибо. Берегите себя, ваше святейшество, — вставая на ноги, поблагодарил Рентан. — И пускай Оруз о вас позаботится.
— Он всегда обо мне заботился и сейчас не оставит.
Лекарь почти вышел, когда его в самых дверях окликнули.
— Рентан, я горжусь, что был знаком с таким выдающимся человеком, как вы, — тихо произнёс Цимон.
— Мы ещё встретимся, ваше святейшество, — истолковал по-своему эти слова Рентан. — Я навещу вас завтра ближе…
— Мы ещё несомненно встретимся, — священник пожевал губами. — Да, встретимся. Несомненно. Но не в этой жизни, друг мой, — он посмотрел на лекаря своим проницательным взглядом. — Не каждому выпадает шанс на смертном одре проситься с близкими и друзьями. И это не вопрос качества или количества друзей. Не всем так везёт.
— Всё будет хорошо, — это оказалось единственным, что нашёл сказать лекарь.
— Будет, несомненно будет, — Цимон, явно желая что-то добавить, вдруг закрыл глаза и задышал тяжелее, погружаясь в болезный сон.
То ли желая досадить самой Вилоре, то ли предвидя появление здесь Рентана, Войтон Турне постарался создать для девушки самые скотские условия содержания из возможных. Её поместили в крошечную, сырую и не обжитую келью на нижнем этаже храма. Только этим всё, конечно же, не ограничилось: туда отправили, действуя, очевидно, из совсем садистского мотива, ещё и семью Римпана в полном составе.
Возница до сих пор был жив, хотя его текущее состояние оказалось многократно хуже смерти — чрезмерно затянувшаяся агония. Его жена и дети ещё держались, даже оставались в сознании, вернее в некотором подобии. Так вошедшего лекаря они заметили, синхронно повернув головы, но на что-то большее оказались абсолютно неспособны. А вот Вилора, к большой радости Рентана, никаких следов заражения не имела. Да и вообще, несмотря на условия, чувствовала себя неплохо.
— Я ещё отсюда выберусь, чтобы разобраться с тем ублюдком, который меня сюда засадил! — заявила она злобно. — И не посмотрю, Охотник там это или ещё кто! Сволочь, негодяй!
— Этот человек не заслуживает твоей ненависти, — попытался облагоразумить её лекарь.
— Почему это, вы же видите, что он нам… — девушка запнулась от гнева и, распаляясь сильнее прежнего заявила, — только не надо мне эти ваши нотариусы читать! Про непрокотовление злу и прочую чухню!
— Нотации, непротивление, — рефлекторно поправил Рентан, но тему развивать и вправду не стал, сочтя, что сейчас не лучшее для этого время и место.
К этому разговору он собирался вернуться позже, когда Вилора окажется на свободе. Она и тогда будет иметь полное право злиться на Войтона, но на солидной, постоянно растущей дистанции.
Вместо этого Рентана посетила одна догадка, давно напрашивавшаяся, но только теперь он придумал, как её реализовать. Достав из сумки листок и свинцовую палочку-карандаш, лекарь, напрягая память, начертил рунический знак, после чего коснулся оголенным пальцем. Руна после непродолжительной паузы, словно подумав, слабо, немного мигая, засветилась в полном соответствии ожиданиям — Рентан был заражён Синей чумой, а значит, этот вид магии был ему доступен.
Одновременно с этим из-за использования магии, даже такой простой, без соответствующей подготовки и обучения у него мгновенно закружилась голова, как будто он слишком резко встал на ноги после сна.
— Вы… ты маг? Всё в порядке? — со смесью изумления и беспокойства спросила Вилора, касаясь рукой носа. — Кровь идёт.
«Идёт» было сильно сказано про эти несколько капель, но на всякий случай Рентан слегка запрокинул голову и объяснил:
— Это одна из особенностей Синей чумы — наделять больного незначительными магическими способностями. Именно так она уничтожает тело и поэтому настолько опасна для магов. Их способности куда больше, а значит, болезни есть где разгуляться.
Этим длинным объяснением он пытался прикрыть факт наличия у него болезни, но манёвр не удался. Вилора, как и ранее Цимон, сумела заметить ключевое:
— Так выходит, ты тоже…
— Да, — не стал дальше отнекиваться лекарь и, не желая обсуждать это, сменил тему. — Мой учитель в храме Малакмора в Оренгарде был магом, я запомнил некоторые, кхм, фокусы. Оказалось, что им вполне можно найти применение. Например, с помощью рун определять, кто заражён.
— Руны — это вот эти закорючки? — уточнила девушка, явно не понимая, куда он клонит, но очень заинтересованная самой беседой. Получив утвердительный кивок, она с восхищением уточнила: — Ты сам до этого догадался? Ну насчёт зако… рун.
— Нет, — скромно потупился Рентан. — Я подозревал что-то подобное, но до такого, хм, элегантного решения дойти своим умом не сумел. Заметил, что так делают Охотники. Только с помощью каких-то кристаллов — те светятся, если у человека есть способности к магии, — он протянул девушке листик и свинцовую палочку. — Попробуешь?
— Да я… — Вилора смутилась, — не умею я писать-то, да и зачем?
— Отец учил тебя, между прочим, — голосом, не терпящим возражений, напомнил лекарь. — Однажды ты сумела написать его имя и фамилию всего с одной ошибкой!
— Я не помню, — грустно отметила девушка и вдруг с интересом спросила: — твои тоже писала?
— Только имя, — улыбнулся Рентан и вновь требовательно протянул письменные принадлежности. — Это не сложно. И ничего постыдного в том, что ты чего-то не умеешь, тоже нет, — видя, что этого недостаточно, он добавил: — мне нужно знать, поверь, это очень важно.
— Ладно, — Вилора нехотя взяла листок и с крайне озадаченным выражением лица повертела в руках свинцовый карандаш.
Процесс не сразу, но пошёл. Особенно после того, как листик оказался на твёрдой поверхности, а карандаш в нужной руке. Отсутствующих, вернее утраченных навыков это не вернуло, но начало было положено.
— Бери не как я, а как тебе будет удобнее, — посоветовал лекарь. — Теперь попробуй нарисовать круг… ага, хорошо. Теперь помести внутрь треугольник без основания…
— Что такое треугольник? — приподняв голову, уточнила девушка с прищуром. — И где у него это… основание?
— Не важно, две черты, как острая крыша дома, понимаешь? — прикинув, что освоение простейшей геометрии займёт слишком много времени, попытался небезуспешно объяснить Рентан. — Ага, да, именно так! Теперь пересеки его двумя прямыми параллельными линиями.
— Прям… пара… какими?
— Прямыми, идущими рядом, но не пересекающимися…
— Как обочина дороги?
— Да.
— Ага, ясно, что дальше?.. Ух ты, как ярко светится! — радость быстро сменилась паникой, а сама Вилора с ужасом скомкала, а затем порвала листок, подхватившись на ноги. — Это же… это же! Я… я, получается!!!
У девушки не хватало слов на все испытываемые эмоции. Лекарь же такому исходу нисколько не удивился и остался спокоен. И старался это спокойствие распространить, несмотря на то, что имел повод для ничуть не меньшей эмоциональной бури, пускай и совершенно иного окраса.
«Вот оно! Решение!»
— Успокойся. Вдохни-выдохни и встань передо мной. — Когда Вилора выполнила требуемое, не столько успокоившись, сколько сдерживаясь, Рентан продолжил: — Как только ты начертила руну, ты что-нибудь почуствовала? Слабость, головокружение?
— Да нет, нормально всё! Но я же…
— Спокойно. Высыпаний у тебя тоже нет, верно?
Однако Вилоре было не до спокойствия и тем более не до каких-то там высыпаний.
— Выходит, я тоже больна! Синей чумой!
— Нет.
— Ты сам сказал, способности к магии от болячки!
— Твои способности к магии врождённые.
— А вот и не так! — упрямо стояла на своём девушка, уже частично пребывая в истерике.
— Вилора, ты забываешь, с кем говоришь. Я очень хорошо помню, как на второй год после твоего рождения в Оренгард заявился маг и потребовал отдать тебя. Пытался даже мухлевать: дал тебе тайком от отца Стотравник, хотел таким образом увеличить способности к магии, показать то, чего на самом деле не было. Скандал разразился тогда на весь город. Но отец сумел отстоять тебя.
— Я могла стать тоже, эм, магичкой? — глаза девушки расширились от удивления.
— Нет. Только, прости за прямоту, второсортной прислугой. Твои способности были сильно ниже средних. Поэтому-то ты их и не замечала, хотя они, несомненно, проявлялись и раньше.
Рентан, не сдержавшись, улыбнулся, что мгновенно насторожило Вилору:
— Что-то я ничегошеньки не понимаю, и эту твою лыбу тоже!
— Видишь ли, — лекарю всё сложнее было выражаться понятно, — по всему выходит, что ты должна заболеть. Гораздо сильнее моего и быстрее. Посуди сама: с уже заболевшим Римпаном ты пересеклась ещё до Власвы, затем провела вместе с ним более чем достаточно времени. Особенно недавно, — он не стал договаривать, только многозначительно обвёл взглядом келью. — Но ты по всем признакам здорова или переносишь чуму крайне легко. Взять хотя бы эту руну, — Рентан поднял листики. — Будь ты больна, твой дар не только бы усилился, но ещё и стал куда хуже поддаваться контролю. Однако, как видишь, твоя руна куда лучше моей. Можно, конечно, подождать пару дней, но я уверен: ничего в твоём состоянии, то есть самочувствии, не изменится. Ни завтра, ни через неделю.
Голова у него начинала кружиться, в горле словно застрял ком, а на глаза навернулись слёзы. Вилора, не понимая, что это означает, развела руками:
— Ну повезло мне, чё такова? Как там говорится: Двенадцать за мной…
— Повезло не тебе, а всему миру! — лекарь воскликнул настолько громко, что, кажется, задрожали каменные стены кельи. Он улыбался так, как не улыбался уже много-много лет. — Как ты не понимаешь?! Это решение! Ты — решение!
От его крика Вилора сильно растерялась, абсолютно ничего не понимая. Даже семья Римпана и та приподняла головы. Рентан же ничего не мог объяснить, хотя очень хотел поделиться своей радостью. Пытаясь выразить невыразимое, он просто подскочил к ней, крепко обнял, а затем и вовсе закружил.
— Я помню! — вдруг прошептала девушка, в чьих зрачках отражалось полное счастья лицо лекаря. — Я вспомнила тебя! Дядя Набен!
Вместо того чтобы испытывать радость от момента или радость от того, что его вспомнили, на лице Рентана проступил панический страх, а сам он отшатнулся от Вилоры как от огня.
— Нет! — воскликнул он и сразу требовательно повторил лишь немногим спокойнее. — Не надо!
— Мне всё равно! — крикнула на него Вилора, начиная злиться. — Ты единственный мой близкий человек!
Рентан многое мог на это сказать. Кем являлся Фрим Набен и чем «прославился». Как он относился к своему прошлому. Как сама Вилора всего пару дней назад относилась к своему прошлому. Не сказал. Поникнув, промолчал, стиснув губы от досады и злости. Ни на кого-то ещё, а на самого себя и своё прошлое. На свой никогда не врущий скелет в шкафу.
— Я может глупенькая и вправду ничегошеньки не понимаю, — приблизившись и осторожно взяв за руку, снова попыталась наладить контакт девушка. — Простая бродяжка из Оренгарда. Но даже мне понятно, что нас всех можешь спасти именно ты. И меня тоже, ведь если все умрут, то и моя очередь не за горами, — она встала так, чтобы встретиться с лекарем глазами. — Именно ты, дядюшка Набен. Или Рентан.
Лекарь удивлённо поднял на неё взгляд, лишь примерно улавливая мысль. В общих чертах, широкими мазками. Мысль тем не менее невероятно умную и мудрую.
— Ты не сможешь остановить Синюю чуму, отказываясь и отрицая своё прошлое. Ведь ключ к решению всего, корень проблемы находится именно там.
Вероятно, Вилора сказала иначе. Совершенно не так. Но что куда важнее, с тем же посылом и смыслом. Этого Рентану было достаточно.
***
Центр Власвы редко пустовал — людно было всегда, за исключением совсем уж позднего времени суток. Утром и днём здесь кипела торговля, решались вопросы городской жизни и налогообложения. Ближе к вечеру наступала пора отдыхать и расслабляться, из-за чего акцент смещался на еду и музыку. Использовалась главная площадь города и для решения общегородских проблем, либо громкого требования чего-либо, наиболее часто: чтобы всего хорошего стало больше, а всего плохого, соответственно, меньше.
Однако для выяснения отношений с городскими властями, представителями городской знати и крупнейшими гильдиями редко использовались праздничные дни. Жители Власвы, не будучи дураками, предпочитали заниматься политикой в рабочие дни. Исключения, конечно же, бывали. Иногда приходилось затянуть пояса потуже и пожертвовать выходным. Но ни разу в многовековой истории города никто не смел зариться с политикой на праздничные дни, не говоря уже про главный праздник в году — Пир Винарда.
Синяя чума вмешалась и в этот аспект городской жизни. Перед домом Собраний в вечерней полутьме было яблоку негде упасть. Но не было ни музыки, ни радости. Только бесконечная растерянность и отчаянное желание получить ответы на вопросы от людей, в иное время с радостью называвшимися элитой, главными и пользующимися всеми соответствующими высокому статусу преференциями. Но сегодня они знали не больше других и чувствовали себя ничуть не лучше. Болезни было всё равно, кого убивать. Толпа не желала этого понимать, всё равно настойчиво требуя ответа. А получая оный, но неугодный, недостаточный, просто повторяла вопрос, словно надеясь, что если спросить десять или сто раз, то что-то непременно изменится, причём к лучшему.
Правда, если сами вопросы, как и ответы, практически не менялись, то вот их тон становился всё злее, настойчивее и громче. Менялся и фон происходящего. Толпа медленно, но верно закипала, начиная бурлить. До вспышки, которая бы провела кровавую черту невозврата, оставалось самое большее два или три вопроса, когда на площади загорелось ярким алым светом зарево портала, распугав непривычных к этому людей. Впрочем, те испугаться испугались, отойти отошли, но не очень-то и далеко.
Из него колонной по два вышло двадцать закованных в темно-зеленые латы, вооружённых разномастным, но грозно выглядящим оружием, амбалов. Людей они напоминали лишь общими чертами: две руки, две ноги, да туловище, увенчанное необычно маленькой головой. Пропорции тела, рост, сила и скорость отличались от человеческой достаточно, чтобы это было понятно по одному лишь их виду.
Следом из погасшего за её спиной портала вышла девочка-подросток со светлыми волосами и злыми, светящимися красным, глазами. Она была одета и накрашена, словно собиралась вовсе не сюда, а на бал, просто случайно ошиблась местом назначения. В руках Келестии находился посох. Вопреки расхожему мнению на этот счёт, вовсе не деревянный, а металлический и нисколько не помпезный. Единственным украшением, если так можно выразиться, на этом наверняка очень тяжёлом, двухметровом железном шесте была небольшая выемка для рук.
Гомункулы встали вокруг своей создательницы и замерли. На площадь опустилась тяжёлая тишина, но ненадолго. Кто-то очень глупый, возможно, впервые в жизни не имея ни фактов, ни доводов, выдал абсолютно правильный вывод:
— Это магичка принесла болезнь!
— Это всё она! — поддакнули ему.
— Тварь! Выродок! Чудовище!!! — раздался сонм голосов.
— Ну да, — пожала плечами Келестия, недобро усмехнувшись. — И что вы мне сделаете?
Толпа не стала размусоливать и вступать в переговоры, и, невзирая на страх перед гомункулами, двинула вперёд. Самым ретивым удалось сделать не больше трёх шагов. Глаза магички засветились сильнее, следом засветился и посох, к тому же начав слегка дрожать и вибрировать.
— Стоять.
Это не было криком в прямом смысле. Эта команда, произнесенная отнюдь негромко, тем не менее раздалась у каждого на площади в голове, мгновенно лишив воли и сил к сопротивлению.
Выждав несколько мгновений, обводя толпу настороженным взглядом, Келестия беззаботно двинулась навстречу, что-то высматривая среди замерших, словно слишком реалистичных статуях, людях. Нужное она нашла не сразу — человека с такими сильными следами Синей чумы, словно он решил подкрасить свои глаза и губы синей краской, но промахнулся и вместо этого перекрасил всё лицо разом.
Магичка что-то буркнула, и рубаха на груди несчастного порвалась на лоскуты, обнажая кожу с заметной синевой. Следом в неё с шипением, как от раскаленного прута, ставящего клеймо на скот, впилась паутина очень сложной руны. Закончив с этим этапом, Келестия коварно улыбнулась и осторожно коснулась её сначала пальцем, увенчанным большим, очень ухоженным ногтем, а затем и всей ладонью.
— Слушай меня и повинуйся, — прозвучала новая команда.
В отличие от предыдущей, эта звучала не только в головах собравшихся на площади. Её услышал каждый в городе и его окрестностях, кто был хоть немного заражён Синей чумой. Те, кто был заражён сильно, вроде Римпана, его жены и детей, повторили её вслух. Рентану, тоже слышащему голос, хватило сил удержаться от этого, но не остального. В далеком Ляхово, только услышав этот голос, маг Кирвин забился в конвульсиях, захрипел и испустил последний дух. Но даже это не уберегло его от дальнейших событий. Как и бесчисленное множество других несчастных.
Команды Келестии с одинаковой лёгкостью ломали волю всех, кто их слышал. А слышали их все, кто так или иначе был заражён Синей чумой. В этом и смерть не являлась помехой. Вставали, повторяя команды вслух, кто как мог, даже изуродованные огнём тела.
Только один человек, благодаря своему искалеченному, больному разуму сумел устоять, сохранить свободу воли. Закончив молиться возле алтаря Рензу, Войтон Турне встал на ноги, поправил ножны, проверил крепления доспеха и двинулся в самый важный в его жизни путь.