Скелеты в шкафу никогда не врут - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 13

Апогей

Войтон Турне шагал по погруженным в темноту, опустевшим и обезлюдевшим улицам Власвы, ловя себя на мысли, что в таком состоянии этот городок в определённых обстоятельствах мог бы ему даже понравиться. Мог бы сойти за место, защищая которое стоит умереть. Однако предводителю Охотников редко в жизни выпадала роскошь истинного выбора.

В детстве перед ним находилось два пути: стать некачественной игрушкой у магов, либо же найти свой путь среди Охотников, попытавшись сделать что-то значимое, важное. Не выбор как таковой, а лишь его грубая подделка.

Когда Войтон возмужал, перед ним вновь замаячила «альтернатива». Настал черёд выбирать бога-покровителя, коих у Охотников традиционно было двое. Мудрый Макмин — первый среди равных. Лишь достойнейшие могли служить ему. Это был путь тех, чьим оружием является ум. Альтернативой служил справедливый Ренз — сильнейший из богов. Строгий, требовательный, скупой на награды, но никогда не бросающий в беде. Путь истинного воина. Войтон выбрал Макмина не из-за мыслей о своей избранности, не из-за желания облегчить свою судьбу, а руководствуясь своими личными взглядами и представлениями о том, где бы мог сильнее пригодиться Двенадцати. Однако этот выбор тоже оказался лишь иллюзией: успешно пройдя все предшествующие испытания, Войтон Турне был отвергнут на последнем, решающем. Отвергнут и возвращен обратно под покровительство Ренза.

Наконец совсем недавно, в самый длинный день лета ему пришло видение. Его покровитель предупреждал, готовил, настраивал на нужный лад. Ведь близился самый важный момент в жизни Войтона Турне — возможность умереть за правое дело, за что-то значимое, важное, за Двенадцать. Зная наперёд, чем обернётся его путешествие на север, он мог бы попытаться сбежать, скрыться, выжить любой ценой. Очередная иллюзия выбора. Судьба любого дезертира-клятвоотступника — не жизнь, а существование с неизбежным финалом.

И вот Войтон Турне посреди холодной, промозглой ночи шёл по вонючим улицам захолустного городка, сожги который — никто и не заметит разницы. Шёл спасать людей, ненавидящих его, не разделяющих взглядов еретиков и богохульников. Шёл умирать за их шанс выжить. Шанс, который большинство из этого сброда потратит на грабежи, мародёрство и насилие, чтобы затем принять гнусную смерть от Синей чумы. Совладать с которой может лишь худший из них всех.

Тем не менее Войтон шёл, причём быстро, решительно и нисколько не скрываясь. Заранее знал, что последнее не имеет смысла. Как только Келестия сможет его обнаружить с помощью магии — мгновенно обнаружит. Даже не предпринимая по этому поводу каких-либо действий. Точно таким же образом, как сам предводитель Охотников прекрасно чувствовал, в каком направлении и даже примерном расстоянии от него находится магичка, уже начавшая свой ритуал. Чем-то это неумолимо напоминало ощущение от близкого пожара. Ты его не видишь, не слышишь, но прекрасно чувствуешь исходящий жар и поэтому знаешь, что он рядом.

Момент своего обнаружения Войтон осознал очень даже хорошо. Ощущение далёкого, но неопределённого жара на мгновение сменилось тепловым ударом, как от близости к доменной печи, а затем его словно окатили ледяной водой. А уже в следующую секунду последовал удар. Грубый, немного наивный, но невероятно мощный. Вокруг предводителя Охотников закружился огненный вихрь. Всё, чего он касался и что хотя бы в теории могло гореть, — мгновенно загоралось. Остальное плавилось и испарялось. Вызванный магией огонь с одинаковой легкостью уничтожал за считанные мгновения деревянные постройки, каменную мостовую и металлические фонарные столбы. Но не Войтона Турне.

Его бросало то в жар, то в холод, трясло от наполнивших воздух энергий, прикосновения огня жалили как рой злейших ос, однако в остальном он остался полностью невредим. Многовековая история Охотников в массе своей состояла не из уничтожения нечисти, хотя её тоже хватало, не в поиске еретиков, как думали дураки всех сортов, а в борьбе с главной нечистью и еретиками всей Эндрии — магами. И уж в этом искусстве, под попечительством Макмина и Ренза, они достигли невероятных высот.

Когда огненный вихрь начал затихать и ослабевать, а его прикосновения перестали вызывать сковывающую оторопь, Войтон ринулся вперёд со всех ног. Вот теперь-то магичка его не видела и не могла увидеть до тех пор, пока посланное ею разрушительное заклятие не рассеется окончательно. Она даже не знала, выжил ли он, и если да — то каким образом.

Однако и Келестия не была неопытной выпускницей академии. Не имея возможности покинуть место проведения ритуала, она отправила своих гомункулов. Причём сделала это заранее, ещё в тот момент, когда заклинание только-только ударило по Охотнику. В этом-то она и прогадала.

Войтон Турне не был магом в прямом смысле этого слова. Но его обучили, как можно направлять и использовать в своих интересах чужие заклинания. Как любой мог вытащить и бросить обратно метательный кинжал, так и он был способен перенаправить, например, бушевавший вокруг огненный вихрь. Тот ослаб и уменьшился в размерах, став далеко не таким разрушительным как в начале, но всё равно оставался невероятно опасен. Не для Келестии, конечно же. Редкие заклинания магов, будучи успешно применёнными, могли причинить вред своим создателям. Но такой ошибки Охотник не стал допускать, выбрав целью именно гомункулов.

Этим образинам, несмотря на кажущуюся силу и защищённость, хватило с избытком даже сильно ослабшего вихря. Он плавил их, словно восковые фигуры, коими эти создания в каком-то смысле и являлись. Грубая подделка под человека, которая могла выглядеть сколько угодно грозно или сверхреалистично, но на деле всё равно оставалась всего лишь подделкой.

Несколько гомункулов всё же уцелело — заклинание слишком уж ослабло, лишь ранив их, но не уничтожив. Главной опасностью, исходящей от них, была скорость и сила вкупе со смертоносным оружием. Войтон прекрасно видел, что как раз оно настоящее. Не очередное творение магии, а вполне реальное оружие, по всей видимости позаимствованное из арсенала барона-тупицы. Будь иначе, гомункулы бы причинили ему вреда не больше, чем огненный вихрь ранее.

Предводитель Охотников не стал дожидаться, пока его возьмут в тиски или прижмут к горящему за спиной дому, жар которого был вполне реален, а значит, мог причинить вполне настоящие боль и увечья. В качестве цели для первого удара он выбрал самого подраненного гомункула — магическое пламя слизало тому левую руку вплоть до плеча и, судя по прихрамыванию, задело также ногу.

Твари, созданные с помощью магии, могли быть сколько угодно сильны и быстры, но не могли знать больше, чем знала их создательница. Очевидно, об искусстве владения мечом Келестия осведомлена была неплохо, но не на том уровне, на котором обучили Войтона, не говоря уже про рефлекторные навыки. Своего первого противника он обманул приёмом недостойным даже новичка — заставив, защищаясь, выставить руку с алебардой, с коей гомункул вполне справлялся как с одноручным оружием чуть дальше необходимого. Первый удар, на этот раз настоящий, отсёк кисть, а второй малюсенькую голову. Ни первое, ни второе, нисколько не напоминали человеческую плоть — клинок рассекал их так же легко, как и воск.

Почивать на лаврах Войтон Турне не стал, сразу же уклонившись от удара следующего противника. Этот гомункул был целым и вооружён вполне пристойного вида копьём. Оно стало проблемой. Имея преимущество в скорости и силе, твари вполне хватало сообразительности держать Охотника на расстоянии, не подпуская достаточно близко для удара. Бить же по древку Войтон не рискнул: слишком многое слышал о местной древесине и её прочности. Та вполне могла выдержать один или даже несколько ударов, а вот он сам — нет.

Вместо этого предводитель Охотников немного отступил назад, а затем резко подался вбок, где на него наступал последний уцелевший гомункул. Тоже целый, но вооружённый не копьём, а банальным полуторным мечом, примерно того же типа, что держал в руках сам Войтон, только несоизмеримо менее качественного.

Тем не менее испытывать на прочность ни свою, ни чужую сталь Охотник не стал. Понимая, что времени у него есть ровно столько, сколько потребуется гомункулу с копьём для шага вперёд и выпада, он подскочил к противнику практически в упор, с таким расчётом, чтобы места оказалось недостаточно для взмаха мечом. Войтон практически успел. Для полной идеальности манёвра не хватило чуть меньше мгновения: полуторный меч царапнул доспех предводителя Охотников, ощутимо толкнул, немного сбил темп, но неизбежного предотвратить не сумел. Короткий взмах не мечом, для которого было слишком мало места, а ловко вынутым кинжалом — и они остались один на один с копейщиком.

Недолго думая, Войтон перехватил кинжал и бросил в гомункула. Безуспешно: тварь оказалась слишком быстрой и без всякого труда уклонилась. В следующее мгновение уклоняться пришлось уже Охотнику. Причём, в отличие от своего противника, его запас сил и манёвра был отнюдь не безграничен. Не удалось, как он и думал, перерубить древко копья. Ни за один удар, ни за второй. На древесине остались заметные сколы, но она выдержала. Мельком увидев, что ещё немного — и отступать будет некуда, так как позади бушевал пожар, Войтон Турне решился.

Вместо того чтобы уклониться, уйти в сторону, он остался на месте и даже подался немного вперёд. Удар был страшен. Не каждый всадник на скачущем галопом коне бил с такой силой, как гомункул, стоя практически на месте и выполняя типовое движение любого копейщика. Выпад без труда пробил доспех в самом толстом месте — в районе грудины, прорвался через поддоспешник и достиг тела в районе ребер. Копьё вонзилось не очень глубоко, но крайне чувствительно. А затем гомункул совершил грубейшую ошибку: потянул копьё на себя, намереваясь повторить удар. Войтон Турне, насаженный на копьё, не мог совершать каких-то хитрых манёвров или ударов, но вот изменить немного положение тела в обмен на череду крайне болезненных ощущений ему удалось. Наконечник застрял в доспехе, достаточно, чтобы гомункул притянул вместе с копьём и Охотника тоже. В такой ситуации попасть в цель сумел бы не только опытный, пускай и раненый боец, но даже новичок, только вчера впервые взявший в руки оружие. Войтон не промазал и тем самым закончил этот раунд противостояния с Келестией.

Вытащив копьё и краем глаза оценив состояние раны, сразу же ощутив, насколько труднее стало двигаться, предводитель Охотников тем не менее не остановился, не предпринял попыток как-то улучшить своё положение. Сам бой не занял даже минуты, однако счёт времени шёл на десятые доли секунд. Медлить, думать о себе было никак нельзя. Рана убьёт его за полчаса максимум. Келестия — в течение следующих пяти минут. Новых ошибок она не допустит, не станет пытаться сражаться руками сильных, но безмозглых болванчиков или создавать магический вихрь. Вместо этого поднимет в воздух десять кубических метров мостовой и обрушит Войтону на голову, чем всё и закончится.

Правда, у Охотника и на это нашёлся ответ. Когда магичка, поняв, что её предыдущие попытки провалились, вправду начала поднимать в воздух камни и, разгоняя их, крушить всё вокруг, он начал резко и быстро менять направление движения. Келестия, как и в случае с огненным вихрем, могла либо наносить удары, либо отслеживать точное месторасположение Войтона.

Власву она громила без всякой жалости и пиетета. Под стать ей и Охотник без особого зазрения совести прикрывался от ударов домами, в которые вламывался и через которые порой прокладывал свой путь дальше. Своеобразная игра в кошки-мышки долго не продлилась — Келестия проиграла. Войтон Турне добрался наконец до городской площади.

Ритуал был в самом разгаре. Огромное количество людей — всё население города и окрестностей — сбилось на площади до предела плотной кучей, практически впритык один к другому. Задрав голову в сторону магички, которая висела в воздухе примерно в центре образовавшегося круга из людей, они повторяли слова длинного и сложного заклинания. Перенапряжение от избытка магии, сосредоточенной в относительно небольшом пространстве, было заметно невооруженным глазом, чем-то напоминая зябь в воздухе от высокой температуры.

Большинство из собравшихся в плане магических способностей, даже немного усиленных Синей чумой, не представляли из себя ровным счётом ничего. Но все вместе, направляемые умелым «дирижером», были даже опаснее самой Келестии. Несоизмеримо опаснее, на самом деле. Имей они свободу воли, смели бы магичку с такой же лёгкостью, как поток воды, сходящей с гор, сметает бобровую плотину.

Однако о том, чтобы никто из участвующих в ритуале не обладал свободой воли, магичка позаботилась в первую очередь. Значительная часть людей была уже мертва, ещё до начала ритуала, другая погибла от перенапряжения в процессе, третья, вероятнее всего, сгинет в неразберихе после его завершения. Если, конечно, высвобожденная магическая энергия, настоящий катаклизм, не уничтожит тут всё.

Именно разорвать эту связь, лишить Келестию её «оркестра» Войтон и намеревался. Победить шансов у него не было и без раны, но вот вмешаться в богопротивный ритуал еретички — вполне.

О том, чтобы пройти напрямую или проталкиваться и речи быть не могло. Предводитель Охотников даже не пытался. Вскочив на сваленные в кучу, очевидно мешавшие ритуалу скамьи и столы, оставшиеся после праздника, он, кривясь от боли, прыгнул и пошагал в прямом смысле по головам. Без всякого пиетета, жалости и разбора. Не щадя ни жителей Власвы, ни даже других Охотников.

Когда под ногами воина хрустнула хрупкая старческая шея случайно подвернувшегося под ноги Цимона, обойти которого Войтон даже не попытался, его сердце мимолётно кольнуло позабытое ощущение. Это было наслаждение.

— А выродком называют меня, — раздался у него в голове голос магички. — Я не убила ни единого случайного человека! Все жертвы здесь недавно погибшие — все они нужны для великой цели. Цели, что можно с уверенностью назвать единственно важной. Один умерший сегодня спасает сотню других. Может быть, даже тысячу. А что стоит за тобой, импотент? Вера? Может быть, желание выделиться, стать героем? Это смехотворно. И твоя вера, и желание стать героем — имя-то уже занято. Тому Войтону ты не годишься даже в пажи.

Предводитель Охотников отвечать не стал. Он сосредоточился на том, чтобы идти, что было не так уж и просто в текущих условиях, и при этом держать себя в руках — рана уже давала о себе знать. Крови становилось всё больше, а сил, что вполне ожидаемо, меньше. Келестия продолжала самозабвенно вещать, пока не предпринимая попыток остановить его — боялась испортить ритуал:

— Всё, что ты делаешь, бессмысленно! Пророчество о Трёх реально! Оно уже сбывается! Слышишь, импотент, уже сбывается! Всё, что тебе под силу — сделать так, чтобы этот город погиб зря. А он уже погиб!

— Да плевать мне! — злобно скалясь, расщедрился на ответ Войтон. — На тебя, твои слова, этот городишко — на всё. Есть воля Ренза, и я её клинок!

Ему оставалось самое большее пять шагов. Келестия, конечно, ещё висела в воздухе, но не высоко — Войтон бы дотянулся даже без прыжка. Однако ближе она его не подпустила. Наконец соизволила что-то предпринять. Одновременно пытаясь продолжать ритуал, магичка взмахнула рукой. В Охотника полетел всполох огня. Вреда не причинил, хотя людей под ним и рядом обратил в розоватый пар.

Сразу же стало ясно, почему Келестия не решалась на подобное до этого. Даже такое в общем-то незначительное вмешательство серьёзно повлияло на ритуал. Нарушило магические потоки, усложнило первоначальную задачу. Воздух задрожал сильнее прежнего, словно готовясь взорваться, а неестественно низкие тучи, несмотря на ночь, приобрели тёмно-бордовый оттенок.

Войтон тем временем был уже в другом месте, куда ближе к своей цели, рвался вперёд, занося меч. В этот раз Келестия ударила совершенно иначе. Посохом, который до этого момента висел рядом и служил своеобразным проводником, направляющим ритуал. Резко покинув своё место, он подлетел и нанёс грубый, жестокий боковой удар. Увернуться, например, подпрыгнув, у Войтона не было ни времени, ни сил, ни места. Отчаянный блок мечом тоже не принёс желаемого спасения. Искусно сделанный меч Охотника, вершина мастерства и технологий, разлетелся на куски, даже ни царапины не оставив на поверхности шеста.

Затем последовал скрежет металла о металл, треск костей и неприятный звук разрываемого мяса, последней пришла ни с чем не сравнимая боль. Войтон упал, причём с какой-то странной легкостью, как будто ног больше не было. Не став оглядываться, зная, что ничего хорошего там не увидит, игнорируя боль и тошнотворное чувство скорой смерти, Охотник, схватившись за чью-то голову, подтянулся на руке, упрямо сжимая осколок меча. Один раз, второй, третий. Благо, «участок пути» оказался очень плотным и ровным.

Вокруг царил сущий хаос. Ритуал определённо вышел из-под контроля. Но до буйства магии Келестии дела не было. Замерев, она смотрела, не отрываясь, на Войтона. На её личике подростка застыло выражение такого несравнимого ни с чем удивления, какое может быть только у человека, до сих пор считавшего, что его уже нельзя ничем удивить.

— Как?! Что ты такое?!

— Человек… в отличие от тебя, тварь, — невнятно, сплевывая кровь, ответил Войтон.

Вдруг силы, почти оставившие его, вновь вернулись, да ещё и десятикратном размере. Переполнили до такой степени, что даже дыхание перехватило. С силой и скоростью, которую ну никак нельзя было ожидать от оставшегося от него куска, Войтон рванулся вперёд, направляя удар в то место, где у Келестии должно было бы находиться сердце. Только ради этого момента он жил и терпел многочисленные лишения. Ради момента единения со своим богом, ради права на краткий миг стать его карающей дланью в этом мире.

Магичка успела среагировать, попыталась защититься. Но ни заклинанием, ни посохом, ни даже каким-нибудь несчастным горожанином, а своей изящной девичьей ручкой в бальном платье. Удар Охотника прибил её к грудине, в которую остаток меча вошёл по самую рукоять. Краткую долю секунды ничего не происходило, а затем магический поток окончательно и бесповоротно вырвался из-под контроля. Развоплотил Келестию, только успевшую нахмуриться; за краткие доли секунды расплавил посох магички, который в отчаянной попытке предотвратить неизбежное взмыл вверх; разорвал остатки блаженно улыбающегося Войтона; покрошил всех людей вокруг в радиусе нескольких десятков метров.

Небо над площадью разверзлось, явив нечто похоже на обрамленную радугой воронку. Очень нестабильную, непрерывно дрожащую и искривляющуюся. В самом её центре, прищурившись, можно было увидеть, как через замочную скважину, пышущую зеленью сельскую местность, пронзительно-голубое небо, дорогу, пересекающую поля, и деревянный столбик с кривой табличкой, сообщающей: «Waterloo 6 ml.». Сквозь воронку, брыкаясь и тщетно силясь схватиться за воздух, кто-то упал, после чего светопреставление закончилось яркой, но безвредной вспышкой. «Последним аккордом» ритуала, который во Власве, затянутой облаками и дымом, было не видно, стало невероятно яркое северное сияние.

***

Последнее, что Рентан помнил, прежде чем его сжал стальной кулак чужой воли — эйфорию, охватившую его в конце разговора с Вилорой. Как он, закончив разговор, окрыленный новыми идеями, возвращался обратно в лечебницу Эвана, попутно размышляя над предстоящей работой. Тот подъём сил и духа, несмотря на непрерывно ухудшающееся состояние организма. Тем не менее лекарь опережал Синюю чуму, причём с некоторым запасом по времени. Достаточным, чтобы не только успеть сделать лекарство, но и даже провести эксперименты. Осторожные, аккуратные, под чутким наблюдением, отнюдь не так, как видел это Войтон.

Ключом же к исцелению и иммунизации был банальнейший Стотравник. Тот самый Стотравник, который изначально служил прямо противоположной цели. Принцип был тот, что и с удобрениями. Малые дозы увеличивали урожай, а переборщишь — и несколько лет даже сорняки расти не будут. Фрим Набен использовал Стотравник в незначительных дозах, как «удобрение» для Синей чумы, чтобы ускорять свои чудовищные эксперименты. Но был и иной путь применения отвара. Его ненароком, незаметно ни для кого в течение последующих двадцати лет, продемонстрировал заезжий маг, пытавшийся забрать Вилору.

Давая ребёнку концентрированный стимулятор в своих шкурных интересах, маг ненароком спас девушку. Тот Стотравник оказался слишком сильным для детского организма, поэтому не покинул его естественным образом, не оказался переварен, растворен, а отложился и сработал через два года в тот момент, когда Вилора заразилась Синей чумой. Помог не только ей выстоять тогда, но и сформировать долговременный иммунитет.

Конечно, просто приготовить Стотравник было далеко не концом работы. Если бы всё обстояло так просто, до этого бы дошли ещё в Оренгарде просто отчаянным перебором. Требовался конкретный рецепт стимулятора, определённый дозы. Не слишком сильный, иначе это просто изощренный способ убийства, но и не слишком слабый — так он станет удобрением для чумы. Требовалось подобрать ингредиенты, возможно, дело было и в них тоже.

Так или иначе работы предстояло много. Работы планомерной, долгой. Рентан полагал, что вполне укладывался в сроки. Это был весьма мрачный расчёт, ведь себя лекарь заранее записывал в неминуемые жертвы.

И тут, грубейшим образом вмешиваясь в эти планы, мир вокруг неожиданно погрузился в холодную, давящую на голову темноту. Не помог ни амулет Локто, ни тем более бессмысленная в своей тщетности попытка изобразить что-то самостоятельно. Что-то похожее Рентан испытал в детстве, когда провалился под лёд. Плавать он не умел, да это бы и не помогло — холод и мгновенно пропитавшаяся водой зимняя одежда, и без того крайне тяжёлая, не оставляли шанса на самостоятельное спасение. Подоспевшие взрослые вытащили тогда его очень быстро: меньше чем за минуту, но ощущения запомнились на всю жизнь.

Несмотря на то, что происходящее коренным образом отличалось по сути, по форме, оно оказалось неотличимо от погружения в ледяную речную воду. Та же темнота без единого просвета, тот же сковывающий холод, давящее ощущение в районе груди, мешающее сделать даже малейший вдох, и полное отсутствие ощущения времени. Может, через секунду, а может, и через день темноту пронзил алый луч света, как от поднимающегося из-за горизонта солнца. А затем раздался властный, оглушительно громкий женский голос:

— Слушай меня и повинуйся.

Это было командой, не подчиниться которой оказалось физически невозможно. Как рука здорового человека не может ослушаться приказа сжаться, так и здесь. Рентана словно в один момент, без всякой борьбы, лишили всякой субъективности, загнав оставшееся «Я» в небольшой краешек сознания без способности к борьбе и сопротивлению.

Что происходило «снаружи», а с каждым мгновением, проведённым здесь, ощущение времени притуплялось всё сильнее, понять было практически невозможно. До сознания лекаря доходили лишь обрывки информации — он куда-то шёл, вроде бы отнюдь не один. Рядом как будто были знакомые лица: Вилора, Цимон, Римпан, но все они слились в такую мешанину, салат из образов, красок и деталей, что чтобы различить что-то конкретное, требовалось серьезное усилие, причём далеко не гарантирующее успеха.

Всё, что сумел различить Рентан, — они все собрались на главной площади Власвы, сбились в тесную кучу, ожидая дальнейших команд. Причём видел всё это лекарь не только своими глазами, но и как будто бы чужими. Силой некоего заклинания все, кто оказался здесь, были соединены тонкой нитью. Не единение разумов как таковое, скорее, очень тесное соседство.

Затем где-то вдали вновь проявился алый просвет. На этот раз куда более долгий, ослепительно яркий, без возможности отвести «взгляд», и очень горячий. Краешек сознания лекаря плавился, словно льдинка, оказавшаяся в кипятке, что причиняло вполне физическую боль.

— Повторяйте за мной, — прозвучала новая команда Келестии.

Что именно повторять Рентан не услышал, но понял, что где-то там, далеко, его тело именно повторением и занято. Тонкая ниточка существовала между разумом лекаря и магички, поэтому-то он очень смутно, скорее интуитивно понимал, что именно сейчас происходит. Ритуал в центре Власвы очень мало напоминал традиционное представление о подобных процессах. Никаких примитивных плясок или бубнов. Только гигантских размеров магический круг, внутри которого люди, включая и Келестию в том числе, произносили на смутно знакомом, очень древнем забытом языке череду команд, задач, координат.

Что самое поразительное, Рентан чувствовал, что ему и всем остальным в том числе отвечают. Это не было обращением в пустоту, а своеобразным, но общением. Сухой, лишенный эмоций и чувств, отдающий металлом, но при этом мягкий и нежный голос реагировал на каждую команду, задачу и координату. Рентан не понимал ровным счётом ничего из этих ответов и судя по всему остальные, включая саму Келестию, тоже. Тем не менее лекарь сумел уловить из-за постоянного повторения имя того, к кому они обращались. «Трэкер».

Алый просвет и исходивший от него жар никуда не делись, но заметно ослабли. Либо магичка не могла держать настолько сильный контроль постоянно, либо, куда как вероятнее, в этом попросту не было необходимости.

— Это не «кто», это «что», — вдруг раздался знакомый голос, принадлежавший демону.

Он не появился из ниоткуда, а скорее проявил себя, обозначив своё изначальное присутствие. Не похоже, чтобы Келестия ему как-то мешала или создавала трудности.

— Машина, настоящее название, суть и принцип работы которой давно вами забыты, — продолжил несколько меланхолично вещать Отвергнутый. — Я бы заметил отдельно: забыты намеренно из-за вашей неуемной гордыни. Ведь даже мысль о том, что некий механизм куда умнее и могущественнее вас, причинял вашему племени прямо физические страдания. Вам оказалось проще и, что куда важнее, приятнее поверить в магию и чудеса, нежели в прогресс науки и технологии, — похоже эта тема для демона была особо чувствительной, ведь говорил он много и долго. — Теперь вы забыли даже названия этих машин. Хотя некоторыми продолжаете пользоваться, как, например, сейчас делает эта дура. В иное время хватило бы настойчивой мысли, желания отправиться в такую-то точку тогда-то, и то, что вы называете «Трэкером», отправило бы вас туда в мгновение ока! То, что происходит прямо сейчас, — злая насмешка. Зная твою ограниченность, особенно в данный момент, приведу более понятный пример: эта дура забивает ржавый гнутый гвоздь философским камнем и считает сей процесс вершиной столярного мастерства!

Насчёт ограниченности это была не столько издёвка, сколько полная злости констатация факта. Бросаемый то в жар, то в холод подчинённый чужой воле Рентан слышал Отвергнутого, смутно понимал, но не был в силах размышлять над сказанным и тем более вступать в какие-либо дискуссии.

Даже на то, чтобы задать тихий, блеклый и ненужный вопрос, потребовалось невероятное усилие:

— Откуда у Келестии Синяя чума?

— А у кого её в наше время нет? — уклончиво, неприкрыто издеваясь, ответил демон. — Валяется то тут, то там. Бери, кто угодно, сколько надо, — послышался злобный смех. — Думаешь, я тебя обманул? Тогда, когда сказал, что не имею к происходящему отношения? Так это чистая правда! Когда мы с Келестией заключали наш маленький, временный союзик, мне и в голову не приходило, во что это всё выльется. Поверь, знай я наперёд, как оно будет…

Это было столь чудовищной ложью, столь явной и нарочито выпяченной, что даже в текущем своём состоянии Рентан это прекрасно понял и со всем возможным возмущением отреагировал:

— Ты знал! Знал с самого начала.

— Если ты думаешь, что боги всеведущи, то ошибаешься, неверно воспринимая их суть, — пространно ответил демон, а затем как будто бы вздохнул с огорчением. — Я не вру касаемо того, что не хотел бы, чтобы Синяя чума уничтожила этот конкретный город. Твой шедевр, Фрим, достоин большего, чем этот вонючий провинциальный городишко. Применённая в ином месте в иное время Синяя чума могла бы добить всю вашу цивилизацию. Наконец нанести этот давно напрашивающийся удар милосердия, — горечи в его голосе стало заметно больше, — однако теперь творение, что могло бы придать твоей ничтожной жизни значимости, пропадёт зазря. Это уже битая карта.

Алый просвет вдруг дрогнул, зажёгся совсем нестерпимо ярко. Команды Келестии стали требовательнее, злее, настойчивее, она заставляла спешить, торопиться, но продлилось это, даже по меркам пространства, начисто лишенного ощущения времени, совершенно недолго. Последний отчаянный рывок к цели сменился краткой, быстро окончившейся агонией:

— Не-е-е-ет! Вы все, слушать меня! Меня! Меня!!! Продолжать! Продолжать ритуал! Продолжать дальше! Ритуал!!! Нельзя останавливать ритуал!!!

Чем именно это вызвано, Рентан не знал и не понимал. Только чувствовал: что бы там ни происходило, в реальном мире, происходило это совершенно вопреки воле Келестии. Всё, что она затеяла, так долго воплощала — всё обернулось прахом. Ярек оказался прав и в этом.

— Вот к чему вас неизменно приводит гордыня. Что бывает, когда забиваешь философским камнем гвозди, всецело уверенный в том, что иначе это сделать никак нельзя. Ты портишь и гвозди, и камень, и даже доску! — в голосе демона чувствовалось такое сильное удовлетворение, словно эта победа принадлежала ему.

Стальная хватка чужой воли начала слабеть. Первой исчезла не тьма или холод, а связь с иными людьми. Осталась лишь ниточка, ведущая к Келестии. И, как почти мгновенно выяснилось, это не было случайностью, а самым что ни на есть злым умыслом.

Их разумы, вопреки воле лекаря, как он ни пытался противиться, соединились. На этот раз не тонкой паутинкой, а стал на краткие, чрезвычайно болезненные мгновения единым целым. По сравнению с этим все предыдущие муки показались комариным укусом, слабым тычком иголкой. В этот раз Келестия желала не повиновения, не выполнения своих команд. Её целью было убить Рентана, сжечь его разум, оставить лишь умирающее от Синей чумы тело.

При этом магичка и сама раскрылась, стала уязвима, только вот лекарь ничего не мог ей сделать. Он с лёгкостью мог читать её полные бредовых, фанатичных, навязчивых идей мысли; видеть истинный облик, обычно спрятанный от посторонних, даже самых пристальных взглядов, не имевший, как и ожидалось, ничего общего с человеком; ощущать и её эмоции, такие как ненависть и страх.

Последнего оказалось на удивление особенно много. Этот страх не был рождён текущими обстоятельствами, не являлся сиюминутным приступом. Такая внешне самоуверенная и невозмутимая Келестия, как оказалось, прожила в страхе всю жизнь, с самых первых воспоминаний и вплоть до текущего момента. Липкая паутина опутывала магичку плотным коконом. Каждое её действие, каждое слово имели в первооснове именно страх. Страх не просто смерти, боли или потери всего, а бессмысленности этого.

За свою невероятно долгую жизнь Келестия успела побывать матерью, но в конечном счёте не сочла это важным, разочаровалась. Ведь кровь не значит ничего, а люди смертны. Келестия воспитала и обучила не одно поколение магов, но и это не сочла достойным делом всей жизни. Ведь маги и их искусство — те же люди, смертные и склонные к вырожденчеству. Келестия пыталась привнести в этот мир порядок так, как она видела его, своею рукой. Однако любое государство, даже небольшое, состоит всё из тех же людей — смертных, склонных к вырожденчеству глупцов. Келестия искала своё предназначение среди древних руин и даже нашла. Не в тайнах древности — те на поверку оказались лишь печальным памятником людской смертности, вырожденчеству, глупости и эгоизму. Разочаровавших в людях, она нашла своё предназначение в Триединстве. В служении богам нового, лучшего мира, в котором будут жить только новые, лучшие люди, лишённые порочных склонностей.

Всё это Рентан видел так же ясно, как своё собственное прошлое, без всякого труда и напряжения. Наверняка в этот момент легко его могла прочесть и Келестия. Вот только ей до этого дела не было. Магичка ненавидела лекаря, но лишь немногим сильнее, чем других людей, и то не из-за его прошлого, а потому что он грубейшим образом вмешался в её планы. Наверное, такая всепоглощающая ненависть существа, давно потерявшего остатки человечности ко всему людскому роду, была бы интересной темой для размышлений, только вот это всё не имело значения для стремительно гибнущего в агонии сознания Рентана.

— Нет! Нет-нет-нет-нет-нет, — вдруг принялся причитать Отвергнутый с явным беспокойством. — Так не пойдёт! Мы так не договаривались!

Вдруг между сознаниями лекаря и магички, прекращая пытку, возник непроницаемый барьер. Связь он не разорвал, но коренным образом мешал садистким планам Келестии.

— Сначала обманула меня, а теперь, провалившись из-за своей неуёмной гордыни, пытаешься сломать мою любимую игрушку?! — возмутился демон. — Этого не будет!

Встретив отпор, Келестия опешила на краткий миг, но затем перешла в нападение, пытаясь проломить барьер, мешавший добраться ей до Рентана. Лекарь, благодаря их связи, чувствовал, как она вкладывает в эти удары всю свою силу, всё, что у неё было, до последней капли. Чувствовал то бесконечное разочарование и удивление, когда из этого ровным счётом ничего не вышло.

— Как?! Что ты такое?! — раздался её полный удивления голос.

Выдержав краткую паузу, Отвергнутый ответил. Сказал всего одно слово. Однако имевшую такую чудовищную силу, что разом смело и развеяло Келестию и все её тщетные попытки защититься. Досталось и Рентану, чьё сознание уцелело исключительно потому, что не было целью удара. Тем не менее это всего лишь одно слово лишило его воли и сил, чувств и эмоций, мыслей и размышлений. Осталась только холодная тьма.

***

Пришёл в себя Рентан с огромнейшим трудом. Сознание, ощущение времени, зрения, возможность двигаться — всё это возвращалось, медленно, с болью, как бы нехотя, словно его тело уже решило умереть, прекратить влачить существование, а теперь, как бы делая одолжение, откатывалось назад, но с тонким намёком, что дай только повод…

Над ним склонилась встревоженная, в слезах, испуганная Вилора, которая мало того что не слишком внятно кричала, но ещё и хлестала его по щекам. Хлестала нещадно, но это сказывалось мало. Тело лекаря болело всё сразу и непереносимо сильно, из-за чего даже самые сильные удары ладонью наотмашь не могли коренным образом повлиять на происходящее.

— Чт-то п-происходит? — наконец смог спросить Рентан, не видя ничего, кроме лица девушки, — соображал он до сих пор плохо.

— Я-я-я я не знаю! Надо… надо быстрее уходить! — Вилора испуганно вскинула голову и взвизгнула.

Лекарь, гигантским усилием воли превозмогая боль и слабость, сумел слегка перевернуться в том направлении. На них надвигался человек, окутанный с ног до головы синим пламенем, непрерывно орущий и настроенный определённо недоброжелательно. Правда, шёл он откровенно плохо, едва-едва перебирая ногами. В шагах трёх от них они вдруг надломились, и несчастный упал, сразу же обратившись в пепел.

«Магическое безумие! Вмешательство Келестии ускорило действие чумы», — догадался Рентан, смутно подозревая, что всё то же самое коснулось и его самого, просто иначе.

Как это ни странно, приступ страха помог — немного разбавил болото из сплошной боли, из-за чего лекарю стало чуть лучше. Он даже сумел сесть и почти был готов подняться. Правда, о том, что происходит, где он и даже когда, Рентан имел лишь самое примерное представление. И неспроста. Вокруг него раскинулись руины горящего, умирающего, мечущегося в агонии города. Всё это вплоть до запахов он уже видел.

«Этого не может быть! Это иллюзия! Келестия…»

— Идём! — немного придя в себя, снова накинулась н него с куда большей решимостью, чем в прошлый раз, Вилора. — Надо уходить отсюда.

— Магичка, она что-то сделала со мной, я снова вижу Оренгард… — не сопротивляясь, позволяя поднять себя на негнущиеся ноги, рассказал лекарь. — Этого не может быть!

— О чём ты? — во взгляде девушки читалось беспокойство. — Мы во Власве! Она… это она горит! Это всё взаправду!

— Не-е-ет, нет! — решительно покачал головой Рентан. — Это не может быть правдой, это не может случиться так быстро! У нас должно быть ещё несколько дней, прежде чем…

Именно в этот момент его взгляд несколько прояснился. Он увидел знакомые, совсем не по жизни в Оренгарде очертания зданий, обрамляющих площадь. Площадь, целиком заполненную телами людей, буквально устланную ими. Изломанными, искалеченными, порванными на клочки телами жителей Власвы. Некоторые были ещё живы, пытались уйти или хотя бы уползти. Другие метались в предсмертных муках или магическом безумии. Третьих добивала Синяя чума.

Рентан, всё одолеваемый мыслями о чарах, затуманивающих его сознание, не поверил бы в увиденное, но тут среди бесчисленных трупов увидел сцену, которую даже Келестия не сумела бы воссоздать. Потому что вряд ли даже подозревала о существовании её главных действующих лиц. Витиас в горелых лохмотьях с глазами яркими, как два синих фонаря, неистово избивал большим куском камня тучное тело, над которым навис. К этому моменту опознать Миловиду удалось лишь по окровавленному белому платку, что обычно покрывал голову женщины, а сейчас, зацепившись за остатки уха, колебался на ветру, словно флаг непринятой капитуляции. Витиас же продолжал бить неистово бить, несмотря на полную и очевидную бессмысленность этого.

— Нет, остановись! — в отчаянии крикнул Рентан, подхватываясь в ту сторону.

Его, конечно же, не услышали. А даже если и услышали, то не отреагировали. Тогда лекарь подошёл ближе, твёрдо намереваясь прекратить издевательство. За пару шагов до тела лекаря вдруг скрутила страшная, нестерпимая головная боль, из носа закапало что-то тёплое и липкое. Упав на колени, Рентан, одной рукой держать за голову, другой начертил на мостовой кровью, то ли своей, то ли чужой, незнакомый знак. Всё это произошло как-то само собой, словно он не владел телом. Тем не менее Витиаса оторвало от Миловиды, подбросило в воздух, прокрутило в районе пояса в двух направлениях, а затем отбросило сломанное тело в сторону.

«Магическое безумие!» — догадался Рентан, пересиливая боль. — «Нужно быть аккуратнее со своими желаниями, иначе…»

— Мы не можем ей помочь! — подошла к нему Вилора. — Для неё… уже всё кончилось. Надо уходить! Нас кто-нибудь заметит и тогда… Я не смогу тащить вас всех сразу!

— «Всёх»? — переспорил лекарь, но уточнение сразу же потеряло смысл.

Только сейчас он заметил, что всё это время рядом с девушкой находились дети Римпана, все трое. С мёртвыми безучастными взглядами они, взявшись за руки, цепочкой следовали за Вилорой.

— Не могу их бросить, — сбивчиво объяснила девушка немного смущённо. — Не знаю, где их… что стало с их… пускай останутся. Я так хочу.

Рентан спорить не стал и не собирался. Важно было иное. Дождавшись, пока боль в голове, похоже уже не собиравшаяся исчезать, немного поутихнет, он вновь поднялся на ноги и сказал:

— Нужно как можно скорее вернуться в лечебницу. Продолжить работу. Пока я ещё могу работать.

Во взгляде Вилоры он заметил некоторую растерянность. Похоже, она представляла себе дальнейший ход событий несколько иначе. В ином направлении и иными планами.

— Я не могу. Мне уже поздно уходить, — прояснил ленкарь как можно тверже. — Я должен закончить работу. — Девушка никак не высказала этого, но он всё равно добавил: — Ты нужна мне. Ты поможешь.

***

Добраться до лечебницы Эвана оказалось непросто. Власва погрузилась в пучину хаоса. Город было не узнать. Не только из-за дыма и разрушений. Он превратился в огненную преисподнюю, перемешанную с человеческим безумием и щедро присыпанную человеческим отчаяньем.

До поры Рентану, Вилоре и детям везло избегать агрессии. Им встречались лишь такие же другие люди, ищущие спасения. Либо безвредные безумцы. Самым частым их «противником» стал огонь. Настоящий и магический — разницы как таковой не было. И тот, и другой были смертельно опасны и, как правило, преграждали собой самый простой и быстрый путь к лечебнице. Тем не менее его удавалось обходить или же быстро, практически без последствий, проскакивать.

Однако такое везение не могло продолжаться вечно. Дело было отнюдь не в огне. В горящих руинах, как это ни странно, было полным-полно людей. Кто-то искал лёгкой наживы, иные сводили старые счёты, а некоторые просто выпустили своего внутреннего демона на волю. Делали ли они это сами или будучи сломленными Синей чумой было не так уж и важно.

Дважды Рентан и Вилора встречали на пути мародёров, которые, только заметив их, начинали недобро скалиться, предчувствуя лёгкую добычу. А никакого сопротивления лекарь и девушка оказать были не в состоянии. Фокус с магией сработал случайно, на эмоциях, и его повторение было ничуть не менее опасно, нежели оружие в руках нападавших.

В оба раза их спас случай. В первый обвалился, разделив их, фасад дома, дав достаточно времени, чтобы скрыться. Во второй на выручку пришли Охотники, небольшой отряд, который то ли силился навести порядок, то ли просто пробивался прочь из города. Так или иначе безоружных они не тронули, а вот мародёров лихо и без всякой пощады порубили. Задерживаться и благодарить их за спасение лекарь не стал, поспешив уйти подальше.

Вилора рассказала ему о происходившем во время всеобщего помутнения, которое её как раз не коснулось:

— Я слышала её, ну, магичку эту, — рассказала девушка. — Но это было, ну, как обычные слова. Говорит и говорит, мне-то чего?! А других скрутило.

— Как ты выбралась из кельи и храма?

— Римпан открыл дверь, — Вилора помрачнела. — Ну точнее, выломал. Собой. Бился в неё, как таран. Другие — жена и дети, тоже хотели, но я удержала. Меня они-то не трогали.

— А кого трогали?

— Ну, если находился кто-то на пути — их… — Вилора выразительно замолчала, явно не желая описывать увиденное. — Это были Охотники, похоже они, ну, невоспроимчивые.

— Невосприимчивые, — поправил лекарь рефлекторно. — Возможно и так, а может, просто недостаточно сильно заболели.

Лечебница оказалась цела. Её не затронул даже огонь — ему помешал тот самый пустырь, которым остальная Власва отгородилась от строения. А вот от беспорядков, захлестнувших город, лечебницу спасло иное. И это же самое «иное» сейчас преградило путь Рентану и его спутникам.

Ещё пару часов назад стоящее возле кучи трупов, покрытое грязью копотью и кровью чудовище было Лаславом. Узнать его оказалось непросто — Синяя чума и магическое безумие «потрудились» над ним, но контекст ситуации и общие пропорции остались прежними. Несмотря на новые конечности, страшные зубы и когти, горящие жёлтым глаза, это всё ещё был Ласлав. Тот самый человек, который обещал защищать лечебницу и людей, ищущих там спасения. Среди изувеченных тел у его ног, Рентан видел немало знакомых лиц, либо же характерной для работников лечебницы Эвана одежд.

— Надо уходить, — шепнула Вилора, отступая назад. — Найдём другой путь…

Рентан прекрасно понимал, что другого пути в лечебницу не было. Как не было времени искать алхимическое оборудование и реагенты. Лечебница являлась лучшим, а в текущих обстоятельствах вероятно ещё и единственным вариантом.

— Нам с ним не справиться, — продолжая пятиться и уводить детей, шептала девушка.

Рентан понимал её страх, понимал, почему Вилора считала, что у них есть какие-то варианты. У неё было в распоряжении всё время мира, и в силу этого она не могла понять. У лекаря же не было в запасе и лишнего часа.

— Ласлав! — делая шаг вперёд, крикнул он во всю глотку, как можно усерднее скрывая страх и имитируя злость. — Ласлав!!! Ты что натворил?!

Чудище резко повернулось в его сторону, оскалилось, взмахнуло тремя лапищами из пяти разных размеров, но осталось на месте. Это придало Рентану сил продолжить, сделать ещё шаг навстречу существу, способному убить его в мгновение ока.

— Ты что натворил?! — повторил лекарь свой вопрос, удерживаясь, чтобы не делать резких движений — у него пошла кровь носом. — Ты опять пил?!

Последнее было сиюминутной импровизацией, смутной догадкой в последний момент. Тем не менее это сработало. Ласлав прекратил скалиться, как-то сжался, стал как будто меньше, что-то невнятно проскулил, словно оправдываясь.

— Ты пошёл против моих указаний? Против воли Двенадцати?! Чтобы сказал твой отец на это?! — вспоминая детали их разговора, продолжал Рентан. — Ты осквернил его память!

Последнее, похоже, оказалось в некотором роде перебором. Чудище вновь оскалилось, дёрнулось, словно возражало сказанному, было серьезнейшим образом не согласно.

— Именно так! Осквернил своим безверием его память! — продолжая наступление, сказал лекарь. — Посмотри, что с тобой это сделало! Какая цена у твоих деяний!

И Ласлав посмотрел! Наклонил голову, а затем и всё туловище, осматривая то, во что превратился. Завыл, зарычал, принялся колотить по телу, буквально начал рвать себя.

— Стой! Прекрати! — приблизившись на расстояние вытянутой руки, потребовал Рентан властно, стараясь не морщиться от усиливающейся головной боли. — Ты сделаешь только хуже!

Чудовище замерло, покорно склонившись, как нашкодивший ребёнок, ждущий свою порцию розг. Разумеется, ни о чём подобном и речи быть не могло. Как и о том, чтобы оставить монстра здесь. Как бы лекарю этого ни хотелось, какую бы жалость он ни испытывал, но от того, во что превратился Ласлав, требовалось избавиться окончательно. Пока он ещё чего не натворил к уже сделанному.

— Вот пламя! — его трясущаяся от волнения рука указала на остатки горящего дома поодаль, окутанного огнём целиком. — Это очищающее пламя Двенадцати! Тебе нужно войти в него, очиститься! Только так ты сумеешь искупить содеянное.

Ласлав неуверенно переступил с ноги на ногу. То ли осознавая подвох, то ли не желая умирать, то ли просто испытывая страх.

— Иного пути теперь для тебя нет! — повторил Рентан. — Только так!

Неожиданно чудовище дико взвыло, заметалось. Лекарь на мгновение подумал, что провалился, что теперь ему и Вилоре, где-то позади неподвижно взирающей на эту сцену, конец. Однако Ласлав, дернувшись в одну сторону, затем в другую, ударив себя по груди, словно подбадривая, побежал в конечном счёте именно в указанном направлении. Не переставая выть, он бросился в огонь. Внутри пламени заметался его силуэт, уже вполне человеческий, словно и вправду очистившийся. Крики боли тоже стали куда членораздельнее, но к счастью, быстро затихли.

Рентан видел это мельком. Ему стало плохо. Куда хуже прежнего. Голова словно налилась свинцом и готовилась лопнуть, а ноги, напротив, сделались ватными и быстро ослабли настолько, что уже не могли его держать в вертикальном положении. Подскочившая сзади Вилора поддержала Рентана, не позволила упасть. Выражение восхищения на её лице быстро сменилось тревогой.

— Это… это было магией, — шепнул, объясняя лекарь. — Я не мог по-другому. Нам надо в лечебницу…

— Как же теперь, что… — голос девушки дрогнул, в нём появились нотки отчаяния. — У тебя пена и кровь изо рта идут. Кровь красно-синяя.

— Да, так и должно быть, — совершенно буднично сказал Рентан. — Так он и сказал.

— Кто?

— Неважно. Помоги мне добраться до подвала, он слева от входа.

Вилора, обеспокоенная донельзя, ничего ровным счётом не понимающая, придерживая Рентана, фактически волоча его на себе, благо, разница в их пропорциях была не катастрофической, помогла дойти до мертвецкой, спуститься вниз по лестнице. Однако дальше лекарь, прислонившись к дверному косяку, её не пустил.

— Останься снаружи, — попросил он твёрдо.

— Но…

— Чтобы ты ни услышала, — не замечая явного возражения, продолжил он, — какие бы звуки отсюда ни исходили — не входи. Когда, кхм, всё закончится, я сам тебя впущу.

— Как?! В смысле…

— Неважно. Не думай над этим. Просто… просто доверься, хорошо?

Они встретились взглядами. Рентан прекрасно понимал, как это всё выглядит со стороны. Ещё один приступ магического безумия или просто помутнение перед смертью — такие мысли читались у Вилоры во взгляде. Но у лекаря не вышло бы объяснить, даже будь у него гораздо больше времени и сил.

Рентан видел в её глазах, что требовал много, слишком много. Бросить его вот так, здесь, для Вилоры было чем-то немыслимым. Когда у тебя нет ничего, кроме других таких же лишившихся всего людей, ты будешь держаться за них любой ценой, несмотря ни на какой риск. Тем не менее лекарь отчётливо осознавал, какому риску подвергнет девушку, если поддастся слабости и позволит ей остаться.

— Ты должна уйти. Всё будет хорошо, — повторил он.

— Мы снова… ты… ты будешь в порядке?

— Нет, — покачал головой Рентан, не став врать. — Я заключу одну сделку. Последнюю в жизни. Выиграю себе немного времени и создам лекарство.

— Я… — в глазах девушки появился огонёк понимания. — Я знаю, о чём ты говоришь, — в её голосе возникло возмущение, даже злость. — Это не стоит того! Ты… ты отдаёшь всё!

— У меня ничего нет, — не согласился лекарь, осторожно касаясь её щеки. — Только ты осталась. Вчера, или когда там, ты правильно сказала: одна не выживешь, а чтобы спасти тебя, нужно заключить эту сделку. — Вилора хотела опять что-то возразить, но Рентан не позволил. — Ты не уговоришь меня, не переубедишь. Прости, но я не вижу иного выхода…

«У неё глаза совсем как у Мено тогда», — понял лекарь.

Однако Вилора, всё ещё сильно и явно сомневаясь в разумности такого шага, уступила. Сделала шаг назад и молча закрыла за собой дверь. Уже после этого с той стороны донеслось пожелание удачи.

Рентан же устало выдохнул и огляделся. Здесь было всё так же, как перед его уходом, по факту пару часов назад, а по ощущениям как будто в другой жизни. Все те котелки, стеклянные колбы, инструменты и ящики. Пропали тела, но это было не критично, да и «ушли» они без видимых последствий или разрушений.

Он хотел подойти к единственному табурету, сесть на него, но всё, что у него вышло, заходясь кашлем, давясь от боли, которая накрыла его сильнее прежнего, упасть на колени. Лекаря вырвало кровью, но затем боль ослабла, только не потому, что Рентану стало лучше.

«Это конец», — догадался он и, еле-еле выпрямившись, взмолился осевшим, неестественным голосом.

— Я взываю к тебе, как ты и хотел: на коленях, в отчаянии — всё как ты тогда сказал. Не имея надежды на спасение, отдаю тебе, проклятый, свою бессмертную душу во вечную власть. Приди же на мой зов, Альховинг…

Вдруг Рентан понял, что же тогда увидела в голове умирающего Ярека Келестия, что заставило отложить расправу над ним. Магичка видела именно этот момент.

— Как же я этого ждал! — раздался у него над ухом вкрадчивый голос. — Как сладок этот миг.

Рентан опасался, что как и в прошлые разы демону потребуются «особые условия», например, тело или таз с водой для своего явного появления, однако в этот раз всё вышло совершенно иначе. Тень лекаря от единственного фонаря — куцее, едва заметное пятно на полу — вдруг удлинилась, приобрела черты, в том числе невозможные: светящиеся глаза и рот, скривившийся в отвратительной ухмылке.

— Я прошу тебя дать мне время… закончить.

— О-о-о, как неожиданно, — Отвергнутый поцокал языком и театрально почесал подбородок. — И зачем же мне это?

Вначале Рентан опешил от такого вопроса, но затем нашёлся, что сказать:

— Ты сказал… назвал мою чуму произведением искусства.

— Да, было такое, — с явным интересом в голосе подтвердил демон, глядя на собеседника с прищуром.

— Она не закончена, — осторожно подбирая слова, продолжал убеждать лекарь. — Моё произведение искусства ещё не готово.

— Интересно, продолжай, — с великодушным кивком разрешил Отвергнутый.

Рентан собрался с мыслями. На удивление это далось ему легко, не как во время разговора с Вилорой. Дело было не в теме разговора, не в собеседнике.

«Он просто не даёт мне умереть во время разговора, не более того».

— Что такое болезнь без лекарства? — заявил лекарь. — Лишь половина работы. Как история без финала. Картина без контекста. Музыка, написанная для несуществующего инструмента.

— Интересный взгляд, — оценил Отвергнутый. — Мне нравится этот довод, — он недобро оскалился. — Но как-то маловато выходит. Всего лишь твоя душа. Одна душа за души целого мира.

Этого-то Рентан и боялся. Он не знал, какие-то именно возможности есть у Отвергнутого влиять на реальный мир, на людей в нём, но догадывался, опять же по опыту, что весьма и весьма небольшие. Останься Вилора внутри, ей бы угрожала опасность. Лекарю пришлось бы отстаивать её душу. В текущей же ситуации его ответ был куда проще:

— Я не могу решать за других и не стану этого делать. Не стану делать твою работу. И не прошу делать мою. Просто…

— Да-да-да, дать тебе время. Я понял, — Отвергнутый недовольно скривился — ему не нравилась сделка. — И всё же…

— Моя душа в обмен на моё время, что тебе ещё надо?! — зло переспросил лекарь. — У меня ничего нет! Ничего!

— Там, прислонившись ухом, надеясь что-то услышать, стоит твоё «ничего», Фрим, — мрачно напомнил Отвергнутый.

— Ну так вперёд! Заключи и с ней сделку, убеди её отдать тебе душу, — Рентан махнул рукой, удивляясь, что может это сделать. — Я здесь при чём?

— Умрёшь, обречёшь на смерть тысячи и тысячи людей, но её душу… нет? — уточнил демон, ухмыляясь.

Лекаря если и раздирали какие-то сомнения, то никаким образом это показывать он не стал, категорично заявив:

— Умру, обреку, но её душу ты от меня не получишь.

— Гордыня, — фыркнул Отвергнутый презрительно. — Как и всегда. Человеческая гордыня, стоящая превыше всего. Свою душу ты скромно оцениваешь в десятки тысяч других ничем не отличающихся душ. Этой чумной бродяжки и того выше!

Сказав это, он исчез, растворился без следа, оставив Рентана наедине с болью и щемящим ощущением пустоты. Так минуло несколько невероятно напряженных мгновений, а затем демон добавил:

— Делай свою работу, лекарь. Доводи своё произведение искусства до конца. За гордыню тебе ещё воздастся, но позже.

***

Работа Рентану давалась тяжело. Не из-за боли — та практически исчезла. Вместе с этим прояснилось сознание, стало легче двигаться. Но вот сосредоточиться на изготовлении Стотравника всё никак не получалось. Лекарь много раз по-разному представлял себе этот момент, свои последние часы. Ему всегда казалось, что кто-кто, а вот он сумеет держать себя в руках, сумеет сохранить спокойствие. Падая на колени и умоляя демона дать ему пару часов, он чувствовал себя более чем уверенно, но стоило ему добиться желаемого…

Рентану не хотелось умирать, не хотелось быть приговорённым к вечным мукам. Это было так несправедливо, так глупо, так неправильно! Все эти мысли заполнили голову лекаря, мешая работать и осуществить то, ради чего он продал самое дорогое, что есть на свете. Свою бессмертную душу.

Вилора, которая, как умела, ассистировала ему, видела всё это. Как Рентан порой застывал на месте, скрипел зубами, сжимал кулаки. Видела его нервозность, проявляющуюся в раздражительности и резких неосторожных движениях, в том, как он говорил, скупясь на слова и тем более добрые слова.

Уже две заготовки Стотравника оказались безнадёжно испорчены. Третий на глазах лекаря выкипел, превратившись из предполагаемого спасения человечества в банальный яд. К тому же не самый сильный. А ведь он толком и не начал, просто проводил подготовительные работы!

— Так не пойдёт! — нисколько не разбираясь в алхимии, всё прекрасно поняла Вилора. — Да что с тобой такое?!

Рентан удержался от резкого, ненужного, абсолютно бессмысленного ответа. Не стал корчить мин или устраивать глазами дуэль. Вместо этого он решительно отвернулся, намереваясь не отвечать вовсе, и вдруг оказался лицом к лицу со своим страхом. Настоящим страхом, что нашёл путь в его сердце обходным манёвром, притворившись чем-то другим.

Он на самом деле не боялся смерти — он уже умер. Не боялся вечных мук — приговор уже был вынесен. Не боялся оказаться в лапах Отвергнутого — уже оказался. Лекарь не желал причинять зла невинным. Вынуждать страдать тех, кто страдать не должен был вовсе. Но иного пути у него не было.

Рентан стоял и смотрел на детей Римпана. На двух мальчиков лет семи и девочку пять-шести лет от роду. Он не знал их имён — не хотел знать. Не хотел замечать, что серьёзно переоценил их состояние, то, настолько Синяя чума продвинулась в вопросе их убийства. Дети определённо были заражены и перепуганы до состояния ступора, когда сознание уходит глубоко внутрь, а тело остается предоставленным самому себе, но в остальном на них рано было ставить крест. Молодые организмы сопротивлялись более чем успешно, хотя эта борьба без помощи извне и была обречена.

Всеми способами лекарь пытался от них отдалиться, не замечать, списать со счетов. Специально не слышал их имён, игнорировал прямые обращения. Надеялся таким образом либо вовсе уйти от этого выбора, либо облегчить его себе. Приговаривать к мучительной смерти незнакомых, смертельно больных детей казалось ему более лёгким выбором, но ничего не вышло. Врать Рентан не умел.

В сложившихся обстоятельствах нужно было испытывать Стотравник на них. На ослабленном детском организме, без помощи, без серьёзных шансов что-то исправить. Просто дать отвар и смотреть, что будет. А если он ошибется… Об этом Рентану не хотелось думать, как и о том, что у него есть три попытки. Он бы предпочёл не иметь ни одной.

Вилоре даже не потребовалось спрашивать или следить за его взглядом, чтобы всё понять без слов.

— А если… на мне нельзя? — спросила она, невольно загораживая детей. — Дай это зелье мне! Я выдержу!

— Не выйдет, — покачал головой лекарь. — Ты не больна, а даже если больна, мы не заметим разницы.

— Ну… — девушка посмотрела на него с надеждой, ища хоть какое-то решение. — А ты сам?

Рентан думал над этим и чем больше думал, тем сильнее понимал, насколько это плохая и недальновидная затея. Дело не в страхе боли или смерти. Отвергнутый что-то изменил в нём, вероятнее всего, с помощью магии. Лекарь не сомневался, что если Стотравник на него и подействует, то совершенно иначе, нежели на других людей.

Девушка это тоже поняла вновь без объяснений или слов. Но и сдаваться, опускать руки не стала:

— Давай я схожу поищу кого-нибудь! Должен же там, — она указала на потолок, — остаться хоть кто-то…

Не дожидаясь конца этого предложения, Рентан покачал головой.

— Даже если ты кого-то найдешь, как ты убедишь его пойти за тобой, что скажешь ему? Нет, это не выход.

— А что тогда…

— Уходите, — вдруг сказал лекарь. — Бери детей, и уходите из города. Я не стану этого делать. Нет! Не дам им Стотравник.

На секунду ему показалось, что Вилора так и поступит. Уйдёт, оставит его в подвале и лишит необходимости брать на душу очередной грех. Убережёт от очередного богопротивного деяния. Однако девушка осталась и более того решительно изменила своё мнение:

— «Уходите» — серьёзно?! Они ведь просто умрут тогда! Они… они больны, ты же сам видишь!

— Они умрут, если я дам им Стотравник, — не собираясь уступать, ответил лекарь. — Очень скверно умрут.

— А так они… так смерть приятнее, что ли? — Вдруг она подскочила к нему и дала пощёчину. — Ты в своём уме?!

Рентан опешил от такого, растерянно заморгал, коснулся слабо болящей щеки. Вилора же продолжала давление:

— Ты не хочешь давать им зелье? Дам я! Сама сделаю это!

— Обречёшь их, — крикнул в отчаянии лекарь, — будешь слушать крики и стоны, мольбы…

— Они и так умрут. Смерть — говененькая штука, как ни посмотри. Не надо мне рассказывать, сама насмотрелась. И за сегодня, и вообще! Муки — да лишь некоторым везёт умирать тихенько! — она ударила его ещё раз. — Знаешь, что гораздо говенее смерти? Смотреть, как кто-то умирает, не в силах повлиять на это! Так ты хочешь им «помочь», пускай умрут, зато тихо?! — девушка занесла руку для очередного удара, но остановилась, сдержала и даже смягчилась. — Просто приготовь этот свой Стотравник. Его дам я. Всё! За работу!

Вилора отступила и пошла демонстративно греметь склянками. Рентан же удивлённо помассировал зудящую щёку, словив себя на мысли, что дети иногда слишком уж напоминают родителей. Он принялся за работу.

Лекарь был зол на девушку. Не хотел признавать её правоту. Но ещё сильнее злился на себя, потому что понимал свою безоговорочную неправоту, когда аргументы, доводы, факты подменяются убеждениями и представлениями о неком «лучшем». Дескать, лучше не делать выбора, чем сделать плохой, а на кону при этом жизни множества людей. Жизни, которыми лекарь рисковал, возможно, и вправду из-за гордыни. Пытался сохранить руки чистенькими, окунаясь в лужу грязи.

— Последние двадцать лет я делаю всё возможное, чтобы не быть Фримом Набеном, но каждый раз получается, что мне нужно быть им! — со злостью, кривясь, размышлял Рентан, бегло записывая рецептуру отвара, сам не замечая, что говорит вслух. — Неужели любая моя попытка стать лучше обречена на провал?

— Может быть, всё из-за того, что чтобы быть не как Набен, надо не делать всё совершенненько иначе, а просто делать правильно? — сказала Вилора.

— Если так рассуждать, то мы придём всё к тому же: важны не методы, а цели. Если они благие, то пытай детей, убивай невинных — цели-то оправдывают средства! — продолжая не замечать, что это не внутренний монолог, ответил лекарь.

— Методы тоже важны, почему нет? — удивлённо переспросила девушка. — Но разве у нас сейчас здесь есть выбор?

— А разве он был у Набена?

— Конечно, был! Он не находился в подвале горящего города! У него были друзья, семья, помощники! Сколько угодненько времени!

Рентан удивлённо поднял голову, отрываясь от записей, только сейчас заметив, что ведёт диалог, а не внутренний монолог. Высказанная Вилорой мысль ему понравилась. Ей действительно удалось провести ту черту, которая бы разграничивала его и Фрима Набена действия. Не по заведомо ошибочному принципу «делаю — не делаю», а основанная на причинах и целях действий.

Теперь лекарю стало обидно за свою глупость, за попытки видеть мир чёрно-белым и лицемерных поптыках строго держаться именно «светлой» половины. Как это ни странно, но при таких вводных работа шла куда лучше прежнего. В частности удалось серьёзно сузить вопрос ингредиентов.

Основу Стотравника или Всетравника, или иных схожих отваров, распространённых по всей Эндрии, составлял примерно одинаковый костяк растений. Это означало, что их можно было смело вычёркивать из списка «подозреваемых» — того ингредиента, который сыграл ключевую роль в создании иммунитета. Магик, спасший Вилору, готовил зелье в Оренгарде, вероятно, из доступных там ингредиентов. Имелся немалый шанс, что составные части он привез с собой, но лекарь об этом старался не думать — с такими вводными задача становилась нерешаемой. К тому же для Стотравника годились свежие, насколько это возможно, растения.

Это ещё сильнее натолкнуло Рентана на мысль, что ответ на задачу находится в самом известном рецепте отвара, который он готовил множество раз в Оренгарде. Казалось бы, надо готовить именно его — и вот оно лекарство. Только вот лекарь не мог этого сделать. У него не было нужных ингредиентов, чтобы в точности повторить «тот самый» рецепт.

Ему принесли более чем достаточно ингредиентов для приготовления Стотравника по рецепту, распространённому во Власве, но они не подходили для оренгардского варианта. И эта разница, как с опаской подозревал лекарь, могла стать причиной непреодолимой катастрофы. Вопросом не морально этического, а материального характера, банального отсутствия необходимого у него под рукой.

«Возможно, удастся что-то придумать», — прикинул в уме Рентан.

— Различие состоит в четырёх ингредиентах, вернее, пяти, — принялся рассуждать он вслух, склонившись над листиками с записью обоих рецептов. — Гребень ящерицы — это полевое растение, здесь заменяют корешками какого-то папоротника, вроде Красноцвета или что-то в этом духе. Во Власве добавляют желудочный сок лесных муравьев, в Оренгарде для этого использовали пчелиный яд. Листья первоцвета полевого заменили на кору, эм, молодого ясеня. Мгм, и последнее: отваренный подснежник — это такой запоздалый гриб, который в Оренгарде заменяли на кротовий корень, корешки такие, фактически сорняк.

— А что ещё? — уточнила Вилора.

— А? — не понял, удивлённый тем, что его слушают и даже слышат, переспросил Рентан.

— Ты сказал пять этих штуковин, а перечислил четыре.

— Ну да, ну да, — лекарь задумчиво почесал затылок и подчеркнул последний, пятый ингредиент. — Это называлось «осенним пеплом». Я всегда скептически относился к этой придури, считал, что алхимики просто за дорого продают какую-то бесполезную дрянь. Никогда не замечал, чтобы этот пепел как-то сказывался. В местном варианте его, кхм, нет.

— Но это возможно? — не столько спросила, сколько заявила девушка. — Что он полезный.

— Да, к сожалению, да, — ответил Рентан и объяснил: — я не знаю из чего этот пепел делали и как. Поэтому-то и считал придурью. Ну, глупой традицией.

— Вряд ли тот магик чтил чужие глупые традиции, — заметила Вилора.

— Мда, — согласился лекарь и вычеркнул этот пункт. — Будем считать, что так, но всё равно… — он присмотрелся сначала к ингредиентам, а затем к списку того, что у него было. — Важна каждая мелочь, и очень может быть, что то, что спасло тебя, находится в одном из этих четырёх пунктов. Которых у меня под рукой нет.

— А просто сварить, эм, ну, как делают здешние?

— Так можно сделать. Но у нас нет столько попыток. — Рентан нехотя глянул на детей. — У меня есть под рукой ингредиенты, на мой взгляд, куда лучше подходящие в качестве аналогов, нежели те, что принято использовать. Вот, например: кротовый корень — это по факту подвид дикой моркови. Дикая морковь — вот она, не надо никаких грибов. Листья первоцвета и кора ясеня имеют очень мало общего, и это общее у них также с листьями смородины северной. Тоже есть в наличии.

Он замолчал, уставившись на ящики с ингредиентами, слово видя их насквозь. Вилора выждала немного и уточнила:

— Два других ты заменить не можешь, да?

— Один в теории могу, но придётся добавить ещё кое-что сверх, а это может испортить весь отвар. А вот гребень ящерицы мне действительно заменить решительно нечем.

Рентан долго молчал, то и дело косясь в сторону детей, прикидывая и размышляя. Наблюдая за этим, Вилора как бы невзначай спросила:

— Ты будешь готовить сразу три зелья или…

— Или, — перебил лекарь. — Сработает только одно, остальные будут смертельно опасны. Так рисковать мы не станем.

— Но что насчёт времени, его хватит? — уточнила девушка, однако у лекаря был заготовлен ответ на этот счёт.

— Я запишу все придуманные мной рецепты понятным языком. Если мне не хватит времени или мы не угадаем, или ещё что-то, ты отнесёшь их кому-то, кто сумеет продолжить работу, ясно?!

Последнюю часть он сказал особенно громко, почти кричал. Ему не хотелось спорить на этот счёт. Рентан слишком много раз за сегодняшний день шёл на сделку со своей совестью, и очередная такая попытка определённо была перебором. Лекарь не собирался рисковать, давая три зелья сразу. К тому же, может быть, по реакции детей он сумеет понять, в каком направлении двигаться дальше.

Отдельное время ушло на «измерение» детей. Делал это лекарь с некоторой внутренней дрожью, полностью отдавая себе отчёт, насколько губительной может оказаться ошибка. Лишний вес в расчётах — и отвар окажется слишком сильным, не допишешь килограмм — всё впустую.

Очень нехотя делая свои замеры, Рентан обратился к опыту Фрима Набена. Тогда ему удавалось очень ловко определять дозировку, почти на глаз — достаточно было знать рост. Сейчас всё было иначе, требовалась осторожность и аккуратность

— Главный фокус не в том, чтобы соотнести вес к количеству отвара, — зачем-то рассказал лекарь.

— А в чём же? — участливо спросила Вилора, ненавязчиво стоящая рядом.

— Вес тоже важен, но надо понять, что из себя представляет человек, чем он живёт и питается, его возраст, болен ли… чем-то помимо Синей чумы, конечно же. — Рентан натянуто ухмыльнулся, но быстро подавил это в себе. — Мне в этом плане повезло, я много дел имел с бродягами.

— Дети и бродяги похожи? — даже не улыбнувшись, уточнила девушка.

— В каком-то смысле. Бродягой может стать только человек с очень хорошим здоровьем, иначе он на улице и месяца не протянет. Так же как и дети, они склонны болеть и плохо питаться. У них нет денег на лечение… — лекарь закончил с расчётами и потому прервался, чтобы внимательно перепроверить результат. — Ну, вроде бы всё…

***

— Как его зовут? — кивая на самого крупного и на вид здорового мальчика, спросил Рентан.

— Я сама, — требовательно выставляя руку, преградила ему путь Вилора. — Дай мне склянку!

— Нет, — категорично отказался лекарь и повторил вопрос: — как его зовут?

— Виттор, — нехотя, с обидой сообщила Вилора.

— Под чьим знаком он родился, знаешь? — прежде чем дать отвар, поинтересовался Рентан.

— Альма, — припомнила девушка неуверенно. — Или Мельма…

— Извечная путаница, — стараясь отогнать плохие мысли, лекарь натянуто улыбнулся. — Так или иначе оба они покровители воинов, сильных людей, пускай и по-разному видят это ремесло, — он протянул ребёнку склянку, но поняв, что реакции не последует, принялся поить силком. — Только бы мальчик выдержал, смилуйтесь боги…

Его переполняли весьма мрачные мысли. В свой успех ему бы хотелось верить, но Рентан никак не мог этого сделать. Не мог убедить себя, что у него получилось с первого раза, сомневался и колебался. Несмотря на это, сварил он сразу три порции — на случай успеха, в который не верил.

В первую очередь он приготовил рецепт, доработанный его рукой, который считал наиболее близким аналогом оренгардского рецепта. За его спиной уже всё было готово ко второй попытке, на этот раз чистому без изменений варианту из Власвы. Конечно, тот маг двадцать лет назад не мог готовить именно его, но лекарь руководствовался тем соображением, той надеждой, что, возможно, важнее было приготовить наиболее правильную версию отвара, нежели точное подобие конкретного рецепта.

В этом плане он доверял народной медицине. Если какой-то рецепт устоялся в ней, значит, это работало. А если казалось, что можно сделать лучше, далеко не факт, что это бы сработало. Всё же одно дело готовить штучное зелье и другое — готовить его множеством рук на протяжении веков.

Порция отвара по детским меркам, конечно же, была близка к смертельной. Дозировку Рентан брал с запасом, в большую сторону. Иначе имелся немалый риск лишь усилить Синюю чуму. Вилора прошла по грани, и, вероятно, это было весьма важно. Очень аккуратно и осторожно влив всю склянку до последней капли, лекарь отстранился и принялся наблюдать. Рядом он поставил небольшие песочные часы, чтобы контролировать время.

Стотравник, может, и не победит Синюю чуму за считанные минуты, не создаст по щелчку пальцев иммунитет, но вот если что-то пойдёт не так — это будет видно сразу и очень наглядно. Песок пересыпался один раз, второй, третий, десятый. Мальчик как сидел, так и сидел, лишь немного скривился, как от боли. У него заметно потеплел лоб, но было неясно, чем это вызвано — борьбой организма или просто от тёплого питья. К тому же он наверняка был очень голоден, а Стотравник, как и любой стимулятор, обладал чрезвычайной питательностью.

Этого-то лекарь и боялся. Эффект, проверить который можно лишь временем, на длинной дистанции. Рентан принялся рассматривать пол, тени на нём и довольно быстро нашёл, что искал:

«Это сработало?» — спросил он про себя.

«Не знаю», — в голосе Отвергнутого сквозило коварство. — «Отдай мне душу девушки, и я скажу».

«Этого не будет!»

«Тогда мучай себя догадками дальше».

— Готовим второй отвар, — громко и чётко сказал Рентан, подбадривая сам себя и попутно выливая две оказавшиеся лишними порции.

— А если этот сработал? — беспокойно поинтересовалась Вилора.

— На готовку уйдёт время, может быть, как-то проявится.

Не проявилось. Ни в положительном смысле, ни в отрицательном. Когда настал черёд поить второго мальчика, которого, как объяснила Вилора, по семейной традиции звали Римпаном, Виттор так и сидел слегка скривившись, без каких-либо заметных изменений. Температура не спала, но и не выросла, Синяя чума и не думала отступать.

Снова потянулось томительное ожидание. И снова ничего не произошло. Римпан-младший скривился, у него потеплел лоб, чуть порозовели бледные щёки, но и на этом всё.

— Готовим третий, — решительно сказал Рентан, сразу приступая к работе.

На этот раз рецепт представлял собой компромиссный вариант, и после предыдущих попыток лекарь видел именно в нём шанс на успех. Если не с точки зрения изменений, то простого перебора. Ведь осталось не так уж и много вариантов. Если, конечно, он изначально не ошибся.

— Её имя Алессина, — сама сказала Вилора. — Обещана… вроде Синкарии, но я не уверена.

— Если так, то это везение, — заметил Рентан и объяснил: — двенадцать богов, а родиться под звездой единственной среди них богини.

— Алессина — её ведь зовут почти как мою маму, — вдруг сообразила Вилора.

— Это и есть имя твоей матери, просто на местный лад, — поя девочку, рассказал лекарь. — Меня бы здесь звали Фоман или Фомен.

— Почему Рентан? — вдруг спросила девушка. — Что значит это слово или ты его придумал?

— Не совсем, но ты верно мыслишь. Это от слова «рента» — регулярная плата, например, за жильё, — не отнекиваясь и не уходя от ответа, принялся объяснять лекарь. — Там, в Оренгарде, я не бросился в огонь, потому что думал, что задолжал миру. Выплатить долг весь и сразу у меня не было возможности. Так я придумал, мол: своим трудом плачу своеобразную ренту, плату за жизнь. Вот и получилось — Рентан, то есть платящий ренту. — Закончив поить, он перевернул часы и, наблюдая за песком, с улыбкой рассказал: — А ведь Локто совсем недавно почти догадался. Когда переиначил это слово на местный манер, и моя задумка вылезла наружу, — вдруг его пронзила тоска. — Надо было ему сказать. Хотя бы в конце. Он бы оценил.

Щёки Алессины зарумянились, но сама она сидела всё так же неподвижно. Лекарь не стал проверять температуру, видел, что и в этот раз всё идёт по тому же сценарию.

— Вы встретитесь! — Вилора подошла к нему и приобняла. — Вы ещё обязательно встретитесь!

— Нет, — с грустью ответил Рентан. — Ни с ним, ни с Цимоном я никогда не встречусь. Но на самом деле я, если бы мог, всё же хотел встретиться там не с ними.

Алессина не шевелилась, даже моргала очень редко.

— С моим отцом, да?

— Да. Я задолжал ему как минимум извинения, — лекарь, не желая смотреть на свою очередную неудачу, опустил взгляд в пол, позабыв про песок в часах. — Много-много извинений.

— Я думаю, если он услышит о том, что ты сделал, о лекарстве, то сразу простит тебя, — убежденно сообщила Вилора.

— Если бы я преуспел, а так в лучшем случае кто-то когда-то сумеет доделать мой труд…

— Рентан, подними голову, — раздался тихий, полный неясной эмоции голос Вилоры.

Лекарь скорее рефлекторно, чем осмысленно подчинился. Поднял взгляд на детей. Детей, которые медленно, неравномерно, втроём приходили в себя. Первой, чувствовавшей себя заметно лучше других, возвращалась к жизни Алессина. За ней, лишь немногим отставая, спешил в мир живых Виттор. Однако, учитывая разницу по времени, второе место досталось Римпану-младшему, который тоже постепенно оживал.

Рентан успел раскрыть рот от удивления. Пошевелил языком, собираясь что-то сказать или воскликнуть, и тут у него внутри что-то оборвалось. Словно кто-то перерезал канатик у марионетки. Он повалился на пол, а его взор затянула тьма.

— Вот и всё, — раздался из темноты полный самодовольства хриплый голос. — Я мог бы забрать тебя сразу, но решил, что упускать твоё отчаяние не стоит пары часов ожидания. Лучшее блюдо из возможных!

— Что теперь? Муки? — осведомился Рентан.

Странным образом в этот момент он ничего не испытывал. Ни горечи, ни радости, ни боли. Словно это всё осталось лежать на полу в мертвецкой вместе с его остывающим телом.

— Да, но сперва маленькая формальность, — радости в голосе Отвергнутого стало заметно меньше. — Прежде тебя ждёт суд. Но помни, что бы там ни решили мои братья, ты мой, понял?! МОЙ! Напомни им об этом, если они как и всегда забудут.

***

Это место не было похоже ни на одно из виденных Рентаном ранее. Не совпадало оно и со священными текстами. Те утверждали, что суд богов проходит на вершине мира. Где именно та располагалась версии разнились, но все так или иначе сходились во мнении, что это должны были быть какие-то горы и их вершины. Горы и вправду были — вдали, очень-очень далеко. Высокие, острые пики со снежными шапками и воротниками из облаков подпирали пронзительно-голубое небо.

Рядом шумел ни разу не упомянутый ни в одной религиозной книге лес. Бескрайний дубовый бор. Как видел лекарь, каждое дерево в нем насчитывало по меньшей мере столетие, вероятно, совсем не одно. Сам Рентан стоял на пролеске посреди океана невысокой, по щиколотку светло-зелёной травы. Находился от здесь отнюдь не один.

Их было двенадцать. Разных, непохожих внешне, но одинаковых по силе божеств. Они стояли вокруг Рентана, пристально изучая его глазами, которые видели всё. Всю суть и смысл каждого момента жизни лекаря. На их фоне Рентан чувствовал себя маленьким, незначительным. Листиком, упавшим на траву с векового дуба. Эта разница была не в размерах, как таковая, хотя Двенадцать оказались заметно больше среднестатистического человека и тем более не отличавшегося ростом лекаря. Отличие состояло в ином, в чём-то трудноуловимом взгляду, как отличались копии и уже их копии от оригинала.

Лекарь бы, может, и рад был бы поприветствовать как положено богов, но всё, что он мог, — смотреть и думать. Тело вновь ему не подчинялось. В отличие от магии Келестии, это не было похоже на болезненный спазм и в принципе почти не причиняло неудобств, однако и сила, удерживающая его в этот раз, оказалась несоизмеримо больше.

В самом центре построения находился старший из богов — мудрый, золотоглазый, белобородый Макмин. Он изучал спокойствие и уверенность, а на Рентана смотрел без всяких эмоций.

По правую руку от старшего божества, опираясь на свой огненный меч, находился могучий, справедливый Ренз. Его лик был спокоен, но во взгляде Рентан ощущал сильную неприязнь.

По левую руку от Макмина стояла женщина в возрасте, в обычной повседневной одежде, какую не ожидаешь увидеть на богине. И хотя губы богини домашнего очага скривились в гримасе презрения, от Синкарии всё равно веяло уютом и заботой.

Дальше напротив друг друга располагались Альм и Мельм. Боги-близнецы, оба покровители войны, но горе тому, кто бы их перепутал. До Рентана, судя по скуке и зевкам, им никакого дела не было.

Бог-покровитель бродяг Лансел выглядел так, словно не хотел здесь находиться. Случайно оказался и нехотя задержался. На Рентана он смотрел с вежливым сочувствием, но не более того.

То же самое касалось и Сигура, покровителя торговли. Он открыто зевал, поправляя манжеты роскошных одеяний. На Рентана глянул своим опытным взором купца, один раз и бегло. И этого, похоже, ему более чем хватило.

Как и положено богу веселья, Винард улыбался. Но за этим в его случае ничего не стояло. Жест, не имеющий глубокого смысла — просто привычка. То же самое касалось и его облика: этакий деревенский простачок в обличье шута. На деле же явно никакой не простачок и уж точно не шут. На Рентана бог веселья посмотрел лишь украдкой без всякой приязни, выбрав своей целью Синкарию.

Облик Оруза был привычен глазу. Они уже встречались. Как и тогда, бог земледелия явно был настроен по отношению к Рентану самым что ни на есть благодушным образом, и явно демонстрировал это улыбкой на лице.

Данк — бог ветра, и Биренд — владыка морей, неуловимо похожие и настолько же разные, не проявляли к происходящему заметного интереса.

На Малакмора, своего покровителя, Рентан побаивался смотреть. Долго не решался, предпочтя прежде изучить остальных. А когда всё же посмотрел, они сразу встретились взглядами. В холодных, чёрных глазах бога жизни и смерти чувствовалась невыразимая обида, претензия.

Этот взгляд лекарь поначалу не понял. Подумал, что прогневал своего покровителя — было чем. А затем Малакмор, к немалому удивлению всех присутствующих, покинул строй и встал у Рентана за спиной, по-отцовски положив руки ему на плечи.

Именно отцовским и был тот взгляд. Взгляд родителя, чьё чадо совершило глупость и так же глупо попыталось самостоятельно всё исправить, вместо того чтобы попросить о помощи.

— Я не знал, прости, — задрав голову, в слезах попытался сказать Рентан, но его лицо онемело, а язык и вовсе не подавал признаков жизни.

Малакмор слегка качнул головой, не снисходительно, а скорее желая показать, что это, с его точки зрения, уже пустяк. Что-то, что осталось в прошлом и что следовало со всей возможной скоростью позабыть, как забывают любые семейные дрязги в час настоящей беды.

С немалым удивлением лекарь понял, что бог за его спиной не только пахнет, но пахнет весьма конкретным очень знакомым ему запахом. В храме, где его обучали, варили в том числе и мыло. Именно им пах Малакмор.

Строй богов тем временем рассыпался. Подошёл, шаркая старческими ногами по траве, заложив руки за спину, Оруз. От него пахло жасмином — любимым цветком Цимона. Приблизился, но неуверенно, не слишком близко Лансел, источающий загадочный, дразнящий, но очень приятный аромат.

«Первая горячая еда — похлёбка из лука, коры и гнилой капусты», — вспомнил Рентан, не факт, что без помощи извне.

Некоторые другие боги отказались участвовать, покинули суд: Альм, Мельм, Данк, Биренд. Остальные образовали «лагерь обвинителей». Уверенно встала рядом с Рензом, который не шелохнулся, Синкария. К ней почти сразу присоединился и Винард. Сигур остался, но ни к одному из лагерей не примкнул. Кроме него сохранил нейтралитет и Макмин.

— Твои деяния, человек, ставят нас в неловкое положение, — раздался громоподобный голос старшего из богов, когда все остальные так или иначе обозначили свою позицию. — Мнения разделились поровну, хотя обычно мы даже не собираемся в полном составе. Не говоря уже про обсуждение.

Последнее предложение стало знаком остальным.

— На его руках кровь людей, — подал голос Ренз. — Многих людей!

— Но его руки и спасли многих, — вмешался Оруз.

— Возможно, но несчастья уже свершились, и это их не отменяет, — возразила Синкария. — Кто понесёт ответственность за разрушенные семьи, опустевшие дома и угасшие очаги?

— Несчастья — это плохо. Несчастные семьи — ещё хуже, — лаконично заметил Винард.

— Очаги гаснут и загораются постоянно, — пространно сказал Лансел. — В этом и состоит участь смертных.

— Мы судим людей не только за их прошлое. Нам открыто и будущее. То, что последует после их жизни, — вступил в полемику Малакмор. — Не все деяния сиюминутны.

— Иногда выгода видна на расстоянии, — согласился с ним Сигур, хотя своей позиции не изменил.

— Мы судим не святого Рентана Власвенского, — вмешалась Синкария. — Не Рентана покровителя лекарей, не Рентана Чумоборца — победителя Синей чумы, а вместе с ней и остальных чум, хотя это и вовсе не его заслуга.

— Его труды использовались, — коротко и мягко заметил Оруз.

— Кто использовал — того и награда, — едко прокомментировал Винард.

— Я согласен с Синкарией, — возвестил Ренз. — Мы судим не Рентана. Мы судим Фрима Набена. И души погубленных им требуют воздаяния!

— Погубленных им? — не без злобы уточнил Оруз. — Я не ослышался? А по-моему, тут есть и наша вина. Тень, которая укутала Рентана, а ранее Фрима, укрыла его от вмешательства, помешала направить по нужной дороге сразу — наша ошибка. Это мы сохранили Предателю подобие жизни, позволили существовать. И вот оно — следствие. Погубленные жизни, требующие воздаяния. Только кому? Того ли мы судим — орудие или убийцу?

— Я подтверждаю сказанное: мне мешали направить своего подопечного, — сообщил Малакмор. — Неоднократно.

— И я пытался, — вдруг сказал Макмин, чем многих удивил. — В самом начале. Фрим уже тогда был окутан плотной завесой тьмы и словно не слышал меня.

— Любой тени нужен источник! — раздраженно буркнул Ренз.

— Тьма родилась в его сердце! — бросила Синкария гневно.

— Мы спорим, а ничего не поменяется, — с усталостью проговорил Сигур. — Нам не под силу изменить сложившийся расклад сил. Ибо Макмин не нарушает свой нейтралитет, а я считаю недостойным занимать в вопросах смертных чью-либо позицию. Другие уже объявили о невмешательстве. Раз так, предлагаю выслушать обвиняемого.

Рентан ощутил на себе особо пристальное внимание. Не всегда благожелательное. Спорить или возражать никто не стал. Однако прежде всего с ним заговорил Оруз:

— Пойми наши затруднения и, если так угодно, экстраординарность происходящего. Ибо на нашем суде обвиняемый выступает редко. Самооговор или самооправдание не является для нас, видящих суть сквозь время и расстояние, доказательством вины или её отсутствия.

— Пойми также и ценность этого жеста, смертный, — буркнул Ренз и махнул своим мечом, словно что-то разрубая. — Говори же.

Прокашлявшись и растерев онемевшую шею, Рентан, покорно склонив голову, начал говорить:

— Ваш спор и вправду лишен смысла. Незадолго до своей смерти я заключил сделку с тем, кого вы назвали Предателем. Выкупил ценой своей души несколько часов времени. Столько, сколько было нужно, чтобы закончить работу.

Слова давались ему тяжело. Совсем не из-за онемения. К его горлу подступил ком, когда лекарь подобрался к самой важной части своей речи:

— Суд не имеет смысла, ибо я уже приговорил себя и мнения не поменял, от сказанных слов не отказываюсь.

Повисло молчание. Вдруг Синкария фыркнула, будто бы оценивая сказанное самым презрительным образом. Оруз же, окинув её недовольным взором, встал перед Рентаном и присел на колени так, чтобы разница в росте перестала играть роль и их глаза встретились. Карие лекаря и голубые, как бездонное озеро, бога:

— Скажи мне, с каких пор тень на стене стала заведовать вопросами жизни и смерти? — Не дожидаясь ответа, Оруз резко поднялся и обратился к остальным: — Это всё то, о чём я говорил ранее. Наша старая ошибка, продолжающая губить людей. — Он обратился к Рензу: — Скажи, брат, тогда ведь ты был со мной на одной стороне. Выносил в конечном счёте приговор, хотя был против избранной большинством формы. Как мы можем судить этого несчастного за нашу ошибку? Пока существует Предатель, наше всеведение не такое уж и ВСЕ.

— Мы не будем к этому возвращаться, — объявил Макмин тоном, прекращающим дальнейшие пререкания. — Здесь, сейчас мы судим другого.

— Он спас меня, я умирал… — совсем запутавшись, попытался внести ясность Рентан. — Обрёк себя использованием чар, иначе было не добраться до лечебницы. Усилил действие Синей чумы, усилил магическое безумие.

— Всего лишь фокусы, — сообщила Синкария, но без прежней неприязни, скорее с горечью. — Это старый трюк, подлый обман. Который срабатывает до сих пор, — она нехотя добавила: — по нашей вине.

— Защитил меня от Келестии, — продолжал перечислять лекарь, всё ещё с трудом понимающий, о чём идёт речь.

— Тебя послушать, так он весь мир спас, — с грустной улыбкой отметил Лансел.

— Приписывать себе чужие дела — его любимое занятие, — переглянувшись с Синкарией, сказал Винард и вдруг расхохотался. — Помните, как он всё пытался переделать мой праздник? Пир Тринадцати, дескать, Двенадцать нас, богов, и человек за одним столом, вместе. Ха-ха-ха! Как я тогда смеялся… — он утёр выступившие слёзы. — Хотя, знаешь, Альх, шутка была бы лучше, будь в ней хоть капля шутки…

— И что? Какое значение это имеет, братья? — раздался голос Отвергнутого, который, как оказалось, и вправду находился здесь всё время.

Среди настоящих богов его ничтожность оказалась особенно заметна. Крохотная тень на траве, почти неотличимая от пятнышка грязи. Насколько Рентан отличался от богов, настолько же, если не больше, уже от него самого отличался демон. Разница же между ним и остальными богами была неизмерима и неописуема, так отличалась песчинка от пустыни, капля от океана.

«И это, этот… он сумел меня обмануть?» — с ужасом и презрением подумал лекарь.

— Он мой! — повторил демон самоуверенно. — Вверил душу мне! Не вам, никому из вас! Поэтому мои фокусы…

— Довольно, — злость Макмина проявилась громом посреди ясного неба.

Повисла тишина. Боги явно пребывали в полной растерянности. Возможно, это вылилось бы в очередную перепалку, но Рентан, которого так и не лишили голоса, вмешался:

— Даже если меня обманули — это всё равно моя вина. Я вверил ему душу. Знал, кто он и что из себя представляет. Назвал его по имени.

— Мы спасём тебя, — вдруг сказал Сигур доверительно, подходя ближе, благодаря чему выяснилось, что от него пахло специями. — Ошибки совершают все. Необязательно за них карать вечными муками, — он окинул многозначительным взором остальных богов. — Если этот смертный откажется от своей клятвы, то я встану на его сторону. Нарушу свою традицию и изменю сложившийся баланс сил.

— Я не откажусь от своего слова, — понимая, кому он возражает, решительно сообщил Рентан. — Моя душа принадлежит Отвергнутому!

— Нет! — вдруг пронзительно завизжал в истерике демон. — Идиот, ты должен был… он обманул тебя! Этот бог…

— Ты слышал его, тень, — расплылся в улыбке Сигур, возвращаясь на прежнее место. — Он сказал достаточно. Прошёл испытание, не позволил вновь обмануть себя, показал, что верен клятве. Даже такой, какие требуешь ты. Его помыслы, в отличие от твоих, чисты, а намерения соответствуют словам. Ты, соглашаясь принять его душу, не дал ему ни минуты времени, ни мгновения на прощание, ибо это всё не в твоей власти! Какая же это сделка, если её условия готова и может выполнить только одна сторона? Подарка, о котором ты так мечтаешь, который так долго ждал, не будет, нет! Твой скелет в шкафу сказал своё слово. Ты вновь проиграл, Предатель.

Отвергнутый что-то страшно кричал, визжал, торговался, скулил, умолял и грозил. Всё было бестолку. Суд окончился. Боги, настоящие и не очень, исчезли. Рентан оказался посреди пролеска один, перед взявшейся из ниоткуда невзрачной, закрытой дверью. Действуя по наитию, он сделал шаг и осторожно коснулся медной, сильно потёртой ручки, оказавшейся неожиданно тёплой. Вздохнув, потянул на себя, мельком со страхом и надеждой глянул, что же там, с другой стороны, после чего застыл в изумлении, беззвучно шевеля губами, стараясь, но не в силах что-то сказать вслух. А затем Фрим Набен, более известный как Рентан, сделал шаг вперёд и растворился в вечности.

***

Караван шёл медленно, рывками, останавливаясь не реже двух-трёх раз в час. Дожди, накинулись на окрестности Власвы с остервенением хищника, словно пытались утопить город с прилегающими территориями в воде. Дороги, забитые беженцами, оказались размыты, а съезды с них и объездные пути буквально утоплены, превратившись в опасные болота.

Видя это, многие думали спастись по естественному пути — реке. Их образумил, как злобно говаривали потом, совершив впервые в жизни что-то нужное и важное, барон Кобыслав. Его баржа затонула, унеся на дно жизни всех находившихся на ней, включая самого молодого барона, и тем самым образумила, спасла, многих других. Больше смельчаков искать спасение в водной стихии не нашлось.

Караван, к которому невольно прибились Вилора и дети Римпана, принадлежал Охотникам. Невольно, потому что служители Ренза сами нашли их среди опустевших руин догорающей Власвы, и не спрашивая согласия, хотя и действуя мягко, увезли прочь. Каким-то непостижимым образом, не иначе как по воле своего покровителя, они знали не только, где их четверых искать, но и о судьбе Рентана, о лекарстве. Последнее оказалось самым важным.

О победе над Синей чумой речь ещё не шла — та, несмотря на выставленные Войтоном Турне кордоны, успела распространиться по очень большой площади. Однако борьба уже началась и отнюдь не безуспешная, если судить по размерам каравана, а в нём могли оказаться лишь те, кого Охотники считали здоровым или выздоровевшим.

Компанию в пути Вилоре, Виттору, Римпану-младшему и Алессине составляли двое. Один старый толстый мужчина, сильно пострадавший от чумы, но выживший, хотя ещё не оправившийся до конца, и потому до сих пор лежавший укрытый множеством шкур, откуда всё повторял, словно зовя к себе, одно и то же имя: «Ксана». Ещё была девушка, красивая, молодая, но не справившаяся с последствиями болезни и лечения. Уходила она с песней, стараясь тем самым заглушить стоны и крики, не только свои, с этакой прощальной соловьиной трелью.

Её место занял ещё один мужчина средних лет без следов болезни. Тем не менее вёл он себя очень странно — потому и оказался среди беженцев, а не помогал Охотникам. Вёл себя мужчина так, словно совершенно не понимал, где оказался. Не знал языка, традиций и обычаев. Откровенно косо смотрел на еду и знаки различия, флаги. Был непривычно одет, явно по-военному строго, но совершенно не так, как одевались, например, Охотники или городские стражники. И постоянно, очень настойчиво требовал чего-то, что называл «Ватерлоо»…

Больше книг на сайте - Knigoed.net

• «
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• »