В то утро сады при храме Оруза были особенно красивыми. Не столько из-за последних цветущих растений, чья пора стремительно уходила, сколько из-за тишины, которую нарушали разве что трели птиц, да шорох уже начавших желтеть листьев, потревоженных слабым ветерком. Тишина та буквально убаюкивала каждого, кто в ней оказался. Обволакивала со всех сторон, словно пуховое одеяло. Успокаивала и отгоняла дурные мысли. Если не всматриваться, можно было подумать, что оказался не в компактном парке посреди города, а в глубине леса.
Рентан и раньше любил здесь прогуляться, но после событий, произошедших накануне, эта атмосфера была ему особенно по душе. Хотелось остаться здесь, лечь на землю и провести целый день, наблюдая за небом.
К своему глубочайшему огорчению, лекарь прекрасно знал, что никогда так не сможет. Даже будь у него целый день свободен. Рентан давно уже знал грустную истину о себе: расслабиться и отдохнуть ему удавалось лишь в те редкие и краткие мгновения полного удовлетворения от своей работы.
Да и пришёл сюда лекарь совсем не в поисках места для отдыха. Его сопровождал поджарый старик, чьи каштановые волосы упорно не поддавались возрасту, в отличие от бровей и щетины, что давно стали цвета мела. Одет старик был в новенькую рясу, из-за чего непрерывно испытывал явные неудобства, то и дело принимаясь поправлять её.
Настоятеля храма посвященному богу-покровителю земледельцев Орузу — а Рентана сопровождал именно этот почтенный священнослужитель — звали Цимоном. Знакомы они были уже двадцать лет, и этим объяснялось необычайное терпение священника, который, лишь закончив слушать длинный и тяжелый рассказ лекаря, позволил себе задать первые вопросы. И то скорее являвшиеся грустной констатацией свершившегося факта:
— Так стало быть деревенька Вороново впала в ересь? И давно?
— Не знаю, я у них бывал самое большее раз в год и лишних вопросов не задавал, ваше святейшество, — соврал лекарь.
Сделал он это аккуратно, мягко, тактично, но с намёком, который Цимон прекрасно понял.
— А следовало бы, учитывая вашу удивительную проницательность и наблюдательность, Рентан, — отметил священник. — Досадное упущение, что ситуация зашла так далеко. Хм, придётся сообщить Охотникам. А значит, жди беды. Это люди деятельные. Еретиков из глухой деревеньки им надолго не хватит.
— Думаете, займутся горожанами, ваше святейшество? — с опаской поинтересовался лекарь.
— Займутся-займутся. Мало ли у нас тут алхимиков, астрологов и прочих шарлатанов? Ими непременно займутся! Заинтересуются и остальными окрестностями в нашем краю, — закивал священник. — А какая деревня нынче без знахаря или ведьмы? Двенадцать благоволит стремлению помогать людям, даже если оно — стремление — расходится с канонами веры. Но у Охотников может быть свой взгляд на такие вещи. А уж в случае ереси… м-м-м, боюсь, толерантности можно не ожидать. Много костров будет. Слишком много. Жаль. Всю зиму как минимум палёным человечьим мясом будет нести.
— Сгинувшие человечьи души, я вижу, вас беспокоят меньше плохого запаха, ваше святейшество, — едко отметил Рентан.
— Во-первых, ещё не сгинувшие, — спокойно и серьёзно возразил Цимон. — Кто знает, чем по итогу всё обернётся? Может, будь на то воля Двенадцати, обойдётся. Именно об этом стоит сейчас молиться. Во-вторых, огонь Охотников не только плоть сжигает. Душу он очищает от греха. В-третьих, мне, верите вы или нет, безмерно жаль всех без исключения, чей жизненный путь скоропостижно оборвётся. Убитых в войнах, от рук бандитов, в семейных ссорах или просто спившихся. Но вины моей в этом нет.
Цимон многозначительно посмотрел на собеседника, вздохнул и замолк. Они прошлись ещё немного, наслаждаясь садами, прежде чем священник решился продолжить разговор:
— Что касается вашего рассказа, мой друг, то могу лишь подтвердить ваши собственные выводы. Вы, на свою беду, повстречали демона. Уж не знаю, был ли это сам Отвергнутый или кто из его слуг, но, как по мне, разница минимальна.
— Я правильно сделал, что сказал сжечь хату? — поинтересовался лекарь.
— А что оставалось? Дожидаться, пока те гады, о которых вы мне в красках рассказали, расползутся по округе? Хуже точно не будет, а там, — Цимон махнул рукой, — охотники пожалуют. — Он с огорчением цокнул языком, заложил руки за спину и повторил: — Жаль, конечно, Рентан, что вы сообщаете об этом так поздно. Жаль.
— Если бы я заметил следы опасной ереси раньше, то рассказал бы вам, ваше святейшество, об этом незамедлительно, — заверил его лекарь.
— Но ведь вы заметили следы всего лишь не опасной ереси, верно? — проницательно, но с претензией уточнил священник и, не дожидаясь ответа, отмахнулся: — Не отвечайте. Не хочу, чтобы вы мне врали. Вам отвечать за это перед Двенадцатью. И перед их карающим клинком — Охотниками. Не передо мной. Скажите, мой друг, иное: те слова, что говорил вам демон, вы знаете, о чём шла речь?
— Частично, — уклончиво ответил Рентан. — Как я понимаю, он говорил о том, как двадцать лет назад я избежал вспышки Синей чумы в Оренгарде. Но остальное для меня не меньшая загадка, чем для вас. Меня беспокоит другое. Только… а впрочем, забудьте. Это не стоит вашего времени, ваше святейшество.
— Только что? — проявляя несвойственное ему нетерпение, спросил Цимон. — Не сочтите за наглость, но мне действительно интересно. Какой вопрос может вас так волновать, что вы не решаетесь его задать мне.
Оглянувшись и проверил, не подслушивает ли их кто, лекарь задал свой вопрос:
— С каких пор вопросами жизни и смерти стала заведовать тень на стене, то есть такой персонаж, как А…
— Не произносите здесь это имя! — категорично и гневно потребовал священнослужитель, кивая на поднявшийся ветер. — Отвергнутого лишили всего! И имени в первую очередь! — Затем он, как и всегда, смягчился, задумался, а потом принялся рассуждать вслух: — Это действительно интересный вопрос. Священные тексты говорят о разном, но всё же данная область — прерогатива Малакмора. — Священник цокнул языком. — Впрочем, чему удивляться? Местные молились Отвергнутому. Взывали к нему. Приносили, как вы рассказали, кровавые дары. Удивительный народ. У них двенадцать богов на выбор — добрых, светлых, благодушных богов, которые не требуют многого. А они выбрали того, кто ничего не даёт, но при этом забирает всё. Осмелюсь поинтересоваться вашего мнения на этот счёт, Рентан?
— Разве оно важно, ваше святейшество? — попытался уйти от ответа лекарь.
— Прежде вы, мой друг, зарекомендовали себя как большой знаток теологических вопросов, хоть и не желали рассказывать об источнике знаний.
— Хм. Если вам угодно, ваше святейшество, выслушать мою версию, почему Вороново впало в ересь, то, думаю, они выбрали Отвергнутого, а не, например, мудрого Макмина, справедливого Ренза или щедрого Оруза, потому что не увидели желаемого ответа на свои мольбы.
— Думаете, они увидели, как вы сказали, желаемый ответ, лишь взмолившись Отвергнутому? — не без удивления уточнил Цимон, даже остановившись.
— Думаю, они увидели что-то, что убедило их продолжать воздавать почести именно ему, а не истинным богам, — сообщил Рентан.
Прогулка продолжилась, но молча. Священник размышлял о сказанном ему. Задумчиво потерев руки и в очередной раз оправив рясу, он кивнул и нарушил тишину:
— Да. Я согласен. Люди порой трактуют незначительные события как сигнал к действию. В час нужды это особенно обостряется. А нуждаемся мы часто. Мда, — Цимон раздосадованно пошевелил губами. — И всё же такой итог печален. Жаль. — Вдруг он усмехнулся и с едва заметной иронией спросил: — К слову, Рентан, а может, вы сегодня расскажете, откуда столько знаете про богов, или ваш ответ не изменился?
— Он не может измениться, ваше святейшество, потому что это чистая правда, — делая вид, что оскорблён этим любопытством, ответил лекарь. — Кристальная, как та роса, что я застал в начале этого разговора на листьях травы в этом замечательном саду.
— По ночам уже холодает, — улыбнувшись такому ответу, сказал священник. — Вы знаете такую поговорку, здесь мне её слышать не приходилось, но там, откуда я родом, это что-то вроде присказки: скелеты в шкафу не умеют врать.
— Нет, не слышал, — покачал головой Рентан и, подумав, добавил: — мне она кажется претенциозной и глупой. Как скелет соврёт? Он и говорить не может…
— Если смотреть на мир так — безусловно. А что касается вашего ответа… Ну что ж, я подожду.
— Подождёте?
— Однажды вы, мой друг, исповедуетесь мне и в этом, — уверенно сообщил Цимон. — Однако вы, как лекарь, должны знать, что любая болезнь хорошо поддается лечению именно вначале и что тянуть с вмешательством не стоит. Но если пациент против, то надо отступить, так?
— Не совсем верно, ваше святейшество, — не согласился Рентан. — Надо навязчиво предлагать лечение до тех пор, пока пациент не отступит в своей глупости. Но я вижу, что вы поняли и этот принцип.
— Иногда не хватает времени на подобное и приходится действовать инвазивно, — заметил Цимон с намёком.
— Уж не пытками ли вы мне угрожаете, ваше святейшество?
— Ни в коем разе. Я человек терпеливый, и времени у меня достаточно. — Священник покачал головой. — А вот Охотники, эх — другое дело. Рентан, заклинаю вас всеми богами: если будете им врать, то придумайте что-то получше, чем то, что вы придумали для меня.
— Я буду говорить им чистую правду, как говорю её вам.
— “Что есть правда, как не полная убеждённость в своей правоте?” — процитировал Цимон многозначительно.
— Третье послание Макмина, часть седьмая, — без запинки назвал источник цитаты лекарь.
— Верно, — кивнул священнослужитель с удовлетворением. — Ваша начитанность, Рентан, не перестаёт меня удивлять. Думаю, в этом храме, — он указал на строение, виднеющееся сквозь листья деревьев, — не найдётся и трёх человек, которые смогут так же уверенно и быстро ответить. — Цимон улыбнулся. — Наверное, поэтому мы с вами столько и общаемся.
— Только поэтому, ваше святейшество? — с иронией уточнил лекарь.
— Ну явно не из-за твоего умения врать, знаешь ли! — криво усмехнулся священнослужитель. — Кхм, к слову, чем вы планируете заняться в ближайшие дни?
— Вас что-то беспокоит, ваше святейшество? — не понял причины такого интереса Рентан. — Вы хотите моей консультации?
— Нет, спасибо, на здоровье не жалуюсь, — отказался священник. — Надо понимать, боги меня берегут. — Подумав немного, он признался: — Я опасаюсь, Рентан.
— Чего же? — удивился лекарь.
Ответ последовал не сразу, но был честным, прямолинейным и очень личным. Будучи произнесенным тихо, но требовательно и с предупреждением, он создавал ощущение практически отцовской заботы.
— Что ты можешь по глупости попытаться вернуться туда, в Вороново, — сказал Цимон, внимательно наблюдая проницательными глазами за реакцией собеседника.
— Честно скажу: даже не думал. А стоит? — немного растерянно поинтересовался Рентан.
— Ни в коем разе! — Отрицательно махнул головой Цимон и рассказал, что собирался делать: — Не тревожьте этим свою голову. Я распоряжусь — городские маги отправят Охотникам сообщение сегодня же. Путь у них, если я правильно понимаю, откуда они выдвинутся к нам, займёт, самое большее, три дня. Они не любят медлить. Жаль. До тех пор наша задача бездействовать. И точно не лезть со своими частными расследованиями. Вы поняли меня, Рентан?
Спросив это, священник выразительно посмотрел на своего друга и спутника, требуя ответа. Рентан не стал ни врать, ни уклоняться:
— Безусловно. И могу вас крепко заверить, ваше святейшество, что не собираюсь туда возвращаться или проводить какие-то изыскания. Я видел достаточно. И дел у меня достаточно. В пределах городской черты.
— А вот сейчас вы не врёте, — улыбнулся Цимон, жестом приглашая продолжить прогулку. — И от того моё сердце наполняется радостью…
— Осмелюсь спросить ещё кое-что, ваше святейшество. Позволите?
— Спрашивайте, — одобрительно кивнул священник.
— Наш господин, барон Кобыслав — его вы собираетесь ставить в известность, ваше святейшество?
— Хм. — Цимон призадумался, почесал подбородок, поправил рясу и лишь затем нехотя ответил: — Надо бы. Да очень не хочется. Господина не выбирают, но Власве с этим особенно не повезло. Жаль.
— Думается мне, что будет лучше, если наш господин узнает о случившемся от Охотников, — полушёпотом поделился соображениями Рентан, из-за чего и поднял эту тему в принципе. — Это сильно помешает ему попытаться сделать какую-нибудь глупость.
— Вы, мой друг, недооцениваете нашего правителя, — осклабившись, заметил священник. — Совершать глупости Охотники Кобыславу не помешают. Только усугубят их. Отец его, мудрый Ярек, тот мог бы помешать или даже упредить… Жаль. Как он, кстати, давно видели его?
— С полгода не был у них в замке. Вот жду «вызова» со дня на день, — признался, не скрывая беспокойства, Рентан. — Созвездие Макмина как раз в зените. Сами знаете, что это значит для душевнобольных.
Цимон мгновенно понял, к чему он клонит, и скривился.
— Знаю. Мда. Совпало так совпало. Нехорошо…. нехорошо. Жаль.
Они прошлись ещё немного. К этому моменту уже немолодой священник подустал ходить, но и садиться на расставленные повсюду скамейки не стал. Вместо этого заинтересовался кустом жасмина. Рентан терпеливо стоял рядом, наслаждаясь ароматами цветущего растения.
— Вот как мы сделаем, — поглаживая листья, заговорил Цимон. — Коль вы, мой друг, поедете к молодому барону, не тревожьте его ум своими историями. Ни к чему это. Спросит чего насчёт Вороново, скажите, что не были там ещё в этом году.
— А если он будет знать, что был?
— Если бы да кабы у него были бы мозги, — раздраженно выдал присказку священник. — Не переоценивайте нашего господина. Это чревато разочарованием.
— По вашему тону, ваше святейшество, я понимаю, что с господином бароном вы по этому замечательному саду не гуляете, — с нескрываемой иронией заметил Рентан.
— И не собираюсь! — скривился от одной мысли об этом Цимон. — Я сюда за покоем прихожу. Тишину слушаю! В остальное время мне хватает молодых послушников, которых приходится гонять метлой от девок. Да самих девок, что по весне розовощёкими табунами приходят исповедоваться в изменах и неразделённой любви.
— Неразделённая любовь теперь требует исповеди? — удивился лекарь. — О времена!
— Глупость всегда требует исповеди! — нравоучительно ответил священник. — Уж вы-то, Рентан, должны это знать.
— Простите за мою назойливость, но вы, ваше святейшество, так и не сказали, что собираетесь делать с бароном, — вернулся к прежней теме Рентан, чем вызвал у собеседника раздражение.
Пострадал жасмин. Несколько веток с наибольшим количеством цветков были решительно отломаны.
— Двенадцать простят. А я запомню. Не вашего это ума дело, мой друг. Скажу так: барон Кобыслав волноваться насчёт Вороново до приезда Охотников не будет. А после… — священник тяжело вздохнул. — Что ж, да помогут карающему клинку Двенадцати наши общие покровители.
Закончив рвать ветки, Цимон неторопливо направился к калитке, за которой высился храм — украшение Власвы. Рентан пошёл следом, понимая, что хоть беседа и идёт к концу, но это ещё не всё. Наконец, когда противно скрипнула дверца, священнослужитель сказал:
— Вот что, друг мой, зайдите ко мне не раньше полудня через два дня, на третий.
— По какому-то конкретному поводу, ваше святейшество? — уточнил, чувствуя недоброе, лекарь.
— С Охотниками будем вместе говорить, — рассказал священник. — Это вопрос решенный, не спорьте.
— Уж не собираетесь ли вы, ваше святейшество, жертвовать ради меня многим? — всё же возразил, хоть и в мягкой форме Рентан.
— Многим нет, — заверил его Цимон, улыбаясь. — Своими временем — пожалуй. Не переоценивайте этот жест, мой друг. Старость если чем и хороша, так это избытком времени, которое вечно не хватает сил потратить на благие дела. — Священник вдохнул запах цветов жасмина, ветки которого продолжал сжимать в исхудалой руке. — Вот и сегодня я что-то утомился. Пойду в келью. Подумаю наедине с собой о прекрасном.
— Что ж, как вам будет угодно, — сдался Рентан и учтиво поклонился. — Да даруют Двенадцать вам сил.
— А вам пускай укажут верный путь сквозь тернии сомнений, — попрощался Цимон.
Покинув территорию храма Оруза и отойдя от него на несколько десятков метров, Рентан остановился и сделал вид, что очень заинтересовался лавкой булочника. Свежеиспеченный хлеб из муки помола этого года и вправду пах просто божественно, особенно на фоне отсутствия завтрака, но лекарь руководствовался в первую очередь совсем иным мотивом.
Он внимательно следил за главными воротами храма. Из обители Оруза, конечно же, имелось несколько выходов, но ленивые послушники предпочитали пользоваться самым легкодоступным. Долго их ждать не пришлось, минут десять, проведённых в компании с постепенно уменьшающейся булкой свежего хлеба, что вполне походило на завтрак. В это время из храма под чутким взором лекаря вышли, одна за другой, лавируя в вялом людском потоке, пять одинаковых ряс.
Рентан разочарованно вздохнул. То, что подопечные Цимона покинули храм в рясах, говорило о том, что отправились они не по тайным делам. Иначе бы переоделись. Лекарь в первую очередь рассчитывал увидеть того послушника, который окажется приставлен к нему, но ошибся. Видно, шпиона-надзирателя старый священник отправил иным путём, что вкупе с обычной одеждой легко позволило ему затеряться в толпе.
То, что просто так его не отпустят, Рентан нисколько не сомневался. Слишком уж хорошо он знал Цимона. Или просто долго. Разница была несущественной. Так или иначе, узнав о произошедшем в Вороново, священник проведёт своё собственное расследование и сделает всё, чтобы успеть до прибытия Охотников составить некое подобие официальной версии. Где-то с целью уточнить рассказ Рентана, а где-то обезопасить себя.
Размышляя над этим и грядущим, лекарь неторопливо побрёл по узким мощеным улочкам в лечебницу имени мученика Эвана или просто лечебницу Эвана. То, что этот Эван где-то там, когда-то там за что-то там страдал знали немногие. В оной лечебнице Рентан трудился и при ней же жил — в общежитии, расположенном неподалёку.
Лекарь шёл и безуспешно пытался не кривиться от раздражения. После уютного сада Цимона город выглядел слишком шумным, вонючим, с избытком до ленности медлительных людей. Рентан жил здесь двадцать лет и так и не сумел полюбить это место, пользуясь каждой возможностью его на время покинуть. Покинуть же его насовсем лекарю не хватало духа. Против своей воли он прирос к этому городу, к его оторванности от остального мира, неторопливости и спокойствию.
Власва была построена на одноимённой речке, за счёт которой и жила. С севера, вниз по течению сплавляли лес, на север, в свою очередь, плыли корабли с едой, одеждой и инструментами для лесорубов, туда же шли караваны примерно с тем же ассортиментом товаров.
Корабли те, будучи вёсельными, тоже в каком-то смысле кормили Власву. Летом, когда на них был пик спроса, большая часть городских мужиков уходила работать гребцами, а иногда и бурлаками. По городу даже ходила шутка, мол, если внезапно грянет война, то житель Власвы в первую очередь возьмёт с собой весло.
Впрочем, война-то как раз городу и не грозила. Последний раз она приходила в эти края ни много ни мало сто сорок лет назад, когда предок нынешнего барона решил расширить свои владения. Закончилось тогда всё не очень хорошо, но те события давно уже стали скучной историей и из памяти живущих стёрлись. С тех пор город несколько раз заливала разошедшаяся река, случались пожары, но это было сущей мелочью по сравнению с хаосом, царящим во всём остальном мире. У всех, кто вообще был осведомлён о существовании этого места, данный край считался мирным, пускай и немного дремучим.
Для Рентана же, появившегося однажды в окрестностях города вместе с караваном беженцев, шедших на север от свирепствовавшей чумы, Власва была до неприязни скучной: окружённая с одной стороны речкой, а с другой лесами и болотами, она являла собой отличный пример места, где дни шли бесконечной чередой, и ничего не менялось. Лекаря это злило, а вот большинству горожан, напротив, очень даже нравилось.
Лечебница мученика Эвана производила унылое впечатление. Первый этаж здания, сложенный из красного кирпича, утонул в зыбкой глине почти по самые окна. Два других, сделанные уже из более привычного для архитектуры Власвы дерева, покосились, да так сильно, что только слепой мог не заметить наклона. Не впечатлял и фасад: краска на нём если и появлялась, то только в виде надписей. Об ограде и говорить было нечего — живых свидетелей её установки и последнего ремонта, случившегося примерно в одно время, уже не осталось.
Но не только это вызывало уныние. Город словно отгородился от лечебницы невидимой чертой со всех сторон, отказываясь принимать строение за часть себя. Черту эту никто не спешил занимать, хотя здесь, почти в самом центре правобережной Власвы, районе, всегда считавшимся наилучшим для жизни, земля стоила баснословных денег. Другие здания вокруг жались друг к другу так тесно, что, наверное, уже было и нельзя понять, где заканчивается внешняя стена одного дома и начинается внутренняя другого.
Причина такого плачевного состояния крылась, как это ни странно, отнюдь не в недостатке средств или жадности. Напротив, Рентан ни разу не видел, чтобы почтенный Витиас — престарелый владелец лечебницы — потратил хоть грош на себя. Что уж говорить, если персонал жил в его собственном особняке, который превратили в общежитие. Тот располагался рядом, всего в паре кварталов. Сам Витиас, может, и хотел бы потратить своё немалое состояние на себя, но ему бы такое с рук не спустили.
Впрочем, за опоздания и праздношатания здесь карали ничуть не меньше эгоистичных растрат:
— Доброго утра, Рентан, — раздался властный, притворно вежливый голос, не успел лекарь толком войти.
«Ждала меня, значит, сейчас начнётся», — подумал Рентан с оторопью, а затем обернулся с вымученно-виноватой улыбкой и сказал заискивающе:
— И вам доброго утра, Миловида. Да благословят ваши труды Двенадцать.
С женщиной на деле управляющей лечебницей, в отличие от мужа, который просто распоряжался финансами и решал юридические проблемы, они не ладили. Миловида была хорошим человеком: трудолюбивым, с острым чувством справедливости, по своему добрым в конце концов. Только вот Рентана она не любила. С самой первой их встречи и на протяжении двадцати лет без каких-либо изменений. Даже терпела лишь с большой натяжкой — из-за таланта. За весь этот немалый срок разве что уважения стало несколько больше.
Она подкараулила его прямо у входа, расположившись на одной из скамей, в иное время предназначенных для визитёров. Этот тесный закуток три на два метра, где кроме двух дверей, рисунка, призывающего мыть руки чистой водой, и упомянутой скамьи ничего не было, являлся единственным местом в лечебнице, куда мог войти любой желающий. Дальше могли пойти либо больные, либо посвящённые.
— По-моему, насчёт опозданий мы говорили на прошлой неделе, не так ли? — хмуро уточнила женщина, прекрасно зная ответ.
Годы и тяжелый труд, связанный с постоянным стрессом, не пощадили её. Миловида была полной, но не потому что объедалась, скорее, напротив. Её прекрасные чёрные кудри выцвели, поседели, а затем и вовсе почти все выпали, из-за чего голову приходилось покрывать платком. Но больше всего не повезло рукам и ногам. Женщина не могла стоять дольше нескольких минут — это причиняло ей сильную боль. А прекращающийся лишь в моменты крайней сосредоточенности тремор рук в последние годы стал таким сильным, что Миловиде пришлось отказаться от личного участия в лечении, ограничившись лишь наблюдением и советами.
Несмотря на всё это, никто не проводил в лечебнице с больными времени больше, чем она. И поэтому упрёк насчет опозданий был не только обоснован, но и кольнул совесть Рентана. Он действительно мог иначе распоряжаться своим временем сегодня. Мог, но не сумел удержаться от утренней прогулки по садам Цимона.
— Это связано с, хм, вчерашним происшествием, — ответил лекарь на претензию. — Вы ведь понимаете, я не мог поступить иначе.
Миловида понимала, как понимала и всю подноготную этого заявления, поэтому всё равно осталась недовольна:
— К нам обращаются не за тем, чтобы на них постукивали.
— Знаю, — буркнул лекарь и постарался сменить тему разговора, — случилось чего в моё отсутствие?
— Думаешь, весь мир вокруг тебя вертится? — криво усмехнулась женщина. — Не так это! Не так!
— Тогда готов к труду. Я сегодня задержусь — за опоздание…
— Не задержишься, — скривилась Миловида. — Гонец к тебе приходил. — Она достала из одежды письмо, скрепленное восковой печатью. — Сам знаешь, от кого и по какому поводу. Не проверяй — не трогала я его.
В том, что она не врёт Рентан, нисколько не сомневался. Не только из-за целой печати, но и из-за характера женщины. На любопытство у неё вечно не хватало времени.
— Стало быть, к господину Кобыславу я поеду раньше Охотников, — мрачно пробормотал лекарь, вскрывая письмо и вчитываясь в текст, написанный ужасным почерком, безошибочно выдававшим руку барона.
Миловида насчёт такой новости удивления не высказала. Она вообще ничего не произнесла, дожидаясь, пока Рентан сам ей всё расскажет.
— Сегодня я смогу остаться и отработать, — рассказал лекарь, дочитав. — Да и завтра выйду, но только на полдня. Затем мне надо к господину Кобыславу. Хм…
— «Хм»? — фыркнула женщина. — Что там ещё? Тебя не будет несколько дней?
— Да, но не в этом дело. Тут почерк, конечно, ужасный…
— Не хуже твоего или моего, — женщина на миг подняла трясущуюся руку. — Ближе к сути, если можно.
— По-моему, барон приглашает меня на некое мероприятие. Он называет его «встречей заинтересованных лиц», — поделился причиной тревоги Рентан.
— Бахвалишься? — вскинула остатки брови Миловида.
— Опасаюсь. За себя и… — лекарь, поймав раздражённый взгляд женщины перестал, язвить, — и не только. Прежде господин барон не был замечен в подобном отношении ко мне.
— Не лез брататься? Дурак просто не знает, кого пригласить за стол — гостей-то надо чем-то развлечь, — дёрнув рукой, сказала женщина и поднялась. Вдруг она поделилась своими мыслями на этот счёт: — О произошедшем в Вороново он не знает и не может знать. Значит, отец совсем плох. Потому и тебя задобрить хочет. Чтоб не пошли слухи.
Рентан был склонен согласиться с такой версией, но всё равно не был уверен до конца. Во-первых, Кобыслав для таких тонкостей был слишком толст и к тому же непроходимо глуп. Во-вторых, очень уж подозрительно выглядело такое совпадение.
Лекарь собирался пойти переодеться и приступить к работе, но как оказалось, у Миловиды имелись иные планы на его счёт:
— Переоденься и спустись в мертвецкую. Произошло кое-что. По твоей части.
Теперь уже Рентан вскинул бровь. Миловида за жизнь имела дела с больными всех мастей как минимум раза в два больше времени, чем он. Если она столкнулась с чем-то незнакомым, то произошло нечто совсем экстраординарное. Впрочем, необходимость посещения мертвецкой намекала, что случай не срочный.
— Не кривись. Иди одежду поменяй, — поторопила его женщина. — И инструменты свои прихвати — вскрывать кое-кого будем.
Вход в мертвецкую располагался снаружи здания. Этот добротный подвальчик — единственное, если не считать стен первого этажа, что осталось от дома, на месте которого построили лечебницу. Тогда он служил винным погребом. Это позволяло Миловиде то и дело отвешивать одну и ту же очень не смешную шутку:
— Вино и мертвецы требуют выдержки, а, Рентан? — ухмыльнулась женщина, когда лекарь спустился в подвал. — Этот, — она кивнула на покойника, прикрытого простыней, — тебя с самого утра дожидается.
В мертвецкой был всего один чрезвычайно неудобный стул, поэтому Миловида прислонилась к стене. Такое промежуточное решение определенно доставляло ей неудобства, но она терпела.
«Видно, и вправду что-то эдакое», — подумал Рентан и откинул простыню.
Его взору предстал мужчина средних лет, без примечательных черт, если не считать за таковые лысину и синяк на половину головы. Тем не менее вид мертвеца лекаря сильно смутил:
— Когда его нашли?
— С первыми петухами, — тоже явно заинтригованная таким видом покойника рассказала Миловида. — Тогда же и принесли. С тех пор лежит такой, будто сейчас встанет, попросит прощения и пойдёт отсюда.
Так оно без преувеличения и было. Мужчина, если не считать синяка и отствующего дыхания, выглядел живым и здоровым. Рентан много мертвецов видел, но таких «живых» — ни разу.
— Ни травм, ни признаков болезней, — проводя беглый осмотр, пробормотал лекарь и, присмотревшись, добавил. — Родинок тоже нет.
— Ногти, — подсказала Миловида.
— М-м-м-м, а ногти… а ногтей нет вообще, — закончив осмотр рук и ног, констатировал Рентан, желая было почесать затылок, но вовремя вспомнил, что он в специальных кожаных перчатках, из-за чего застыл от удивления в нелепой позе. — Волос тоже нет и, похоже, не было никогда!
— Это я пропустила, — сообщила женщина, раздосадованная своим промахом. — Впрочем, это логично, после ногтей-то.
— Кто его принёс и откуда?
— Нашли около Бароновых ворот, — рассказала Миловида. — Принесла, соответственно, стража, уже мертвого. Как он умер, когда, почему и кто это такой — они не знали. Ты, видно, тоже?
— Может, сердце?
— Может, — уклончиво согласилась женщина. — Ты уж сам в него лезь. Я решила не портить тебе удовольствие.
«Причина несколько в ином», — бросив выразительный взгляд на руки Миловиды, подумал Рентан.
Поставив рядом с покойником сумку с богатым ассортиментом скальпелей, пил и иных инструментов, он приступил к вскрытию. Глубоко выдохнув, Рентан одним умелым решительным движением разрезал грудину покойного, намереваясь посмотреть на сердце. Вскрыл и отшатнулся, не скрывая сильного удивления.
— Если б не отсутствие реакции, я бы подумал, что он ещё живой, — пробормотал лекарь. — М-м-м-м, кожа подвижная, кровь не загустела. И, кстати, он не пахнет. Вообще.
— Наш гость будто и не умирал вовсе, — подойдя ближе, с не меньшей растерянностью констатировала Миловида и поторопила: — кусаться он, похоже, не будет, так что давай дальше. Что там у него с органами?
Бросив на неё недовольный взгляд, Рентан вернулся к покойнику, продолжив вскрытие. Последовательно он изучил сердце, лёгкие, почки и желудок. Последний удивил его больше всего:
— Пустой. Тут вообще ничего нет. Ни еды, ни соков, желчи тоже нет.
— На голодающего он не похож, — отметила женщина. — Вон какие мышцы на ногах и руках.
— Нет, не похож, — согласился лекарь. — Но всё выглядит так, будто он ни разу в жизни не взял в рот ни крошки.
Это навело его на догадку касаемо происходящего. Он вернулся к другим органам и внимательно изучил их. Долго смотрел, уткнувшись едва ли не носом, благо данный покойник вопреки обыкновению не вонял. Лишь заново осмотрев внутренности мертвеца, Рентан констатировал со смесью ошеломления и восхищения:
— Ни пороков, ни мутаций, ни травм, ни следа болезней. Ничего. Он обладал идеальным здоровьем. Сколько ему на ваш взгляд, а?
— Лет тридцать, — подумав немного и внимательно осмотрев гостя, ответила Миловида. — Хотя, если ты прав насчёт здоровья, то, может, и больше.
— Думаю, меньше, — задумчиво заметил лекарь, обратив внимание на одежду мертвеца.
Та лежала на соседней пустующей койке и ничего из себя не представляла. Она была очень простой и к тому же ношеной, но это единственное, что можно было сказать с уверенностью. Такую носили бедняки, разнорабочие и преступники на каторгах. К какой именно из перечисленных категорий относился покойник и относился ли вообще сказать было сложно — никаких вещей он при себе не имел.
«Может, стража забрала?» — задумался Рентан. — «Хотя нет, эти бы забрали деньги, а остальное не тронули».
— Ты хочешь сказать, что ему двадцать? Староват он.
— И не двадцать. Меньше. М-м-м-м, сильно меньше, — покачал головой лекарь и вернулся к покойнику, благодаря чему случайно заметил то, что искал уже минут пятнадцать. — Вот оно! Ну конечно — на самом видном месте.
— Что ещё такое? Что с этим синяком? — удивилась Миловида, наблюдая, куда указывает рука Рентана.
— Стража, конечно, не сказала откуда и когда появился синяк? — уточнил лекарь с ухмылкой.
— От удара по мостовой — несли неаккуратно, — приглядевшись к травме, ответила женщина, благодаря чему заметила то же самое, что ранее увидел лекарь. — А это что такое — татуировка? Шрам?
— Разряженная магическая печать. Клеймо производителя и заодно источник питания, — рассказал Рентан, пальцами разглаживая синяк так, чтобы было лучше видно. — Существо перед нами — не человек. Это гомункул. Поэтому у него такое странное тело — ему «отроду» пара дней, не больше. Еда ему не нужна, а одежду купили самую дешёвую и доступную. А может, даже сняли с какого-то бедолаги.
— Видел таких раньше? — вытаращилась на него Миловида.
— Пару раз. Очень давно. Их используют маги в качестве слуг. Этот потерялся, а заряд магии, который его поддерживал — иссяк. Поэтому-то он и умер, вернее сказать, вернулся к своему подлинному состоянию.
— Богохульство! — фыркнула женщина и, кажется, потеряла к гомункулу всякий интерес. — Как прибудут Охотники по твоему случаю, надо бы доложить и о нём. Пускай сожгут того дурака, который его создал.
— Его создал не дурак, — не согласился Рентан, накинув на тело покойного простыню, затем снял перчатки и фартук и отправился помогать совсем изнемогшей от боли Миловиде покинуть мертвецкую. — Совсем не дурак.
— Только дурак решится на подобное! — стояла та на своём, кривясь от боли, пока поднималась по узкой и неудобной лестнице, ведущей прочь из подвала.
— Скажите, вот вы сможете воспроизвести по памяти человеческое тело? Без ошибок, запинок? — попытался переубедить её лекарь.
— Нет, — не стала переоценивать свои возможности Миловида. — А ты?
— Сомневаюсь, я больше по живым, — заметил Рентан с улыбкой, закрывая двери подвала за собой. — Тот, кто это сделал, в смысле создал его, знает анатомию идеально. Либо делал так множество раз. Тысячи раз.
— Это одно и то же, — нахмурившись, заметила женщина. — Так ты хочешь сказать, что это существо создал не какой-то местный дуралей?
К этому времени они вернулись в лечебницу. Миловида, истощённая болью, пошла в свою комнату-кабинет, где с облегчением рухнула в кресло. Она единственная из всего персонала, насчитывающего без малого три десятка человек, жила в лечебнице. Остальные ютились либо в имении Витиаса, либо имели личное жильё.
Сама Миловида всегда говорила, что ей просто лень каждый раз проделывать путь туда и обратно ради своего дурака-мужа. На деле Рентан подозревал, что причина как в раздоре с мужем, так и в здоровье.
Глядя на тяжело дышащую женщину, прикрывшую глаза лёжа в кресле, которая никак не могла отдышаться, он не в первый раз задумался, осознаёт ли кто-то в лечебнице, что такой упадок здоровья далёк от нормы, даже невзирая на почтенный возраст.
Миловида угасала. Медленно, но неумолимо, как цветок без воды. Ей осталось максимум год или два. Рентан ясно видел это по целому ряду признаков. Он ни разу не сказал о своем заключении кому-либо, даже самой женщине. Но она определённо знала это и сама, как и то, что лекарь был в курсе её положения. Иногда Рентан задумывался, не в этом ли причина нелюбви к нему. Что он единственный, кто видит её слабости.
Заметив, что Миловида приходит в себя, он сместил взгляд на убранство комнаты, если так можно было сказать о старой кровати, кресле, столе да ночном горшке. Пожалуй, среди этого всего застекленная оконная рама выглядела интереснее всего. В основном за счёт того, что другие окна в лечебнице закрывала дешёвая ткань.
— Муж настоял, — рассказала вдруг женщина, заметив интерес Рентана. — Сказал, что коль не хочу жить соответственно статусу, так хоть пускай живу нормально. Позвал мастера. Поставили вместе эту дребедень. Лучше б на что полезное деньги пустил.
— Я думаю, что гомункула создал не местный, — продолжил разговор лекарь. — Не из-за мастерства, хотя это тоже. Этим созданиям передаются знания создателя. Не все, конечно, но обычно топография в их число входит.
— Топо-что? — растерянно уточнила Миловида.
— Знание местности, если так можно сказать. Создай кто-то местный гомункула, тот бы не смог потеряться.
— Откуда ты столько знаешь про этих созданий? Ты же из этих, — она едва слышно фыркнула, — тех, кто священные тексты наизусть знает.
— Ну, не наизусть, — скромно заметил Рентан. — Просто пару раз сталкивался с гомункулами раньше.
— «Просто пару раз»? — с нескрываемой иронией уточнила Миловида, но развивать тему не стала. — Не слышала, чтобы в городе гостил какой-то маг.
При слове «гостил» Рентан вдруг вспомнил про приглашение барона и странной формулировке в нём.
— Думаю, завтра я повстречаюсь с этим «творцом», — сообщил он мрачно, ещё раз вглядываясь в текст письма.
— Скажи ему, чтоб не мусорил, будоража голову страже и нам. — Миловида приподнялась в кресле и словно только сейчас заметила Рентана. — Чего ты тут застыл? Иди работай! И не думай, что я забыла про твоё обещание задержаться допоздна! Обмоешь вечером наших стариков — я распоряжусь заготовить пару тазов тёплой воды.
— Работа, достойная санитарки, — заметил с укором, прежде чем уйти, лекарь.
— То есть как раз по тебе, — донёсся ему вслед полный ехидства голос.