Замок Листвица представлял из себя построенную на крупнейшей возвышенности в окрестностях кривоватую пятиэтажную каменную башню. Венчал её не слишком изящный открытый верх, то ли недостроенный в своё время, то ли пытающийся быть тем, чем он точно не был — архитектурным изыском. Внизу башню обрамляло пристроенное сильно позже, что было слишком заметно, двухэтажное жилое помещение с покатой крышей. Окружала это всё старая, местами требующая ремонта каменная стена. Подле неё, порой используя стену как опору, располагалась небольшая деревушка, где жила прислуга и гарнизон. Её, в свою очередь, окружала ещё одна стена, на этот раз деревянная, но приподнятая при помощи земляного вала. Имелся и ров, однако находился он в столь плачевном состоянии, что частично превратился в болото, а частично и вовсе высох, став оврагом.
Из Власвы в Листвицу в хорошие дни можно было добраться часа за четыре. Римпан в каком-то смысле совершил чудо: учитывая состояние дороги и развалюху-бричку, он добрался до замка всего за шесть часов, благодаря чему Рентан успел до заката.
Правда, судя по недовольству на лице солидного, но высокомерного толстяка, который вышел его встречать в сопровождении нескольких слуг, тоже позволивших себе косые взгляды, лекаря всё равно ожидали сильно раньше.
Обилие во внутреннем дворе другого транспорта, разумеется, куда более роскошного, показывало, что приготовления к ужину шли полным ходом, включая прибытие гостей. Нельзя было и не заметить внушительную карету, словно вырубленную из цельного куска обсидиана. Как и рассказывал Римпан, никаких лошадей или приспособлений, чтобы их как-то куда-то запрячь, у неё не было и в помине.
Барон Кобыслав, конечно же, не вышел лично встречать какого-то там Рентана, отправив вместо себя Венегила, своего коморника. Это был очень опасный человек. Опасность его состояла в кажущейся простоте и открытости, за которой, как за ширмой, скрывался подлый, мстительный характер и недюжий ум. Вкупе с тем, что коморник имел круглосуточный доступ к не отличившемуся умом барону, это создавало очень неприятно удивившую многих комбинацию.
Так, например, Венегил всегда с радостью был готов говорить плохое про своего господина. И сам даже не чурался оскорблений в адрес Кобыслава. Правда, затем выяснилось, что «мятежные речи», как это называлось в приговорах, исходили исключительно от его собеседников, изобличить которых с таким рвением брался коморник.
— Доброго дня, мастер-лекарь, — широко улыбаясь, поприветствовал гостя Венегил, даже слегка поклонившись, хотя в этом не было необходимости. — Господин нашенский, молодой барон, в данный момент занятый и примет вас позжей. Мне поручено устроить вас в замке, со всем этим, значит…
— Почётом?
— Нет, — Венегил осклабился. — Уютом, — сказав это, он перешёл к делу. — Что это за ящик и что с ним надо делать?
— Отнести господину Кобыславу с лучшими пожеланиями от Локто Хорена. Он поймёт. — Рентан, подумав немного, заметил: — Возможно, соответствующего распоряжения не поступало, но мне лучше будет сразу посетить господина Ярека, не откладывая это дело на потом.
Глаза коморника недобро сверкнули. Лишь ему одному в замке позволялось «додумывать» за бароном. Впрочем, на ход разговора это никак не повлияло:
— Да, вы правы, мастер. Господину старому барону нездоровится — там вы нужнее. Об организации вашенского быта я позабочусь. В предоставленной вам комнате вас будет ждать новая и чистая одежда, — коморник презрительно усмехнулся, — а таможне таз с водой. За вами явится слуга, как всё это будет на месте. Дорогу наверх вы ведь знаете?
— В вашей башне не заблудишься, — с иронией ответил Рентан, наслаждаясь реакцией Венегила на данный укол. Взяв с брички сумку со всем необходимым, он сказал Римпану, рассчитываясь за поездку: — Возвращайся в город. И если рука продолжит болеть — зайди послезавтра.
— Не переживайте! Всё пройдёт! — кивнул возница, улыбаясь.
Спрятав монеты, коих было сильно больше, чем полагалось за эту дорогу, немедля он отправился в путь, видимо, рассчитывая если не успеть до темноты, так хоть особо не задерживаться.
Старый барон обитал, хотя многие нашли бы его положение близким к заключению, на предпоследнем этаже башни. Это было не слишком удобно, особенно с точки зрения слуг: обслуживать это помещение, особенно зимой, было крайне трудоемко. Однако преимущества, пускай и неочевидные, перевешивали любой «лишний» пот и усталость в руках. В чём Рентан лишний раз убедился, когда поднялся по скрипучей лестнице.
Там лекаря встретило богато обставленное помещение с множеством ковров, резной мебели и даже настоящим стеклянным зеркалом. Всё это богатство ярко, почти как при дневном свете, освещала изящная латунная люстра на двенадцать свечей. Рентан, увидев это всё, так и замер в дверях от удивления.
Возле приоткрытого окна с видом на закат разговаривали двое: черноволосый мужчина средних лет с медицинской сумкой через плечо и худощавый мужчина постарше, будто бы сгорбившийся под тяжестью своих одежд, украшенных мехом, и небольшой баронской короны. Один его глаз покрывала недавно наложенная повязка, явно доставляющая своему носителю массу неудобств.
— Сомнений быть не может — ваш дар убивает вас, господин. Медленно, но неотвратимо. Пока это просто упадок сил, но в будущем…
— Не говори мне про будущее, лекарь, — поморщился одноглазый и рефлекторно потянулся к повязке, но одернул себя, а после чего спросил с надеждой: — с этим можно что-то сделать?
— Вряд ли, — покачал головой собеседник. — Насколько мне известно, вы уже обращались к магам за помощью?
— Да, — коротко буркнул барон.
За этим простым ответом, сказанным как бы нехотя, скрывались невероятная обида и разочарование человека, которому отказали в помощи и тем самым фактически бросили умирать.
— Мне известны некоторые отвары — они укрепят ваш организм, господин. Вернувшись в город, я немедленно займусь их изготовлением. Это займет самое большее месяц или два. Разрешите…
— Месяц? Два? Значит, это потерпит, — остановил собеседника, который собирался уходить, одноглазый. — Моему сыну сейчас всего шесть лет. Я успею его воспитать или мне искать регента?
— Повторюсь: пока ваше состояние состоит лишь в упадке сил… — уклончиво принял бормотать собеседник, боясь навлечь на себя гнев.
— Гром тебя раздери! — вспыхнул барон, прерывая его. — Я прошу простого ответа: успею или нет?
— Мне сложно сказать, сколько ещё ваше сознание будет справляться с видениями, господин. Вы лучше меня знаете, как это может быть опасно, — рука мужчины указала на повязку, — но несомненно, что рано или поздно ваш разум начнёт угасать.
— Пока это просто сны и, как ты талдычишь, упадок сил…
— Верно, господин, — лукаво согласился его собеседник. — Пока это просто сны. Вы уже убедились, насколько они могут быть опасны. Их будет всё больше, и они начнут приходить не только по ночам. Вы перестанете различать, где реальность, а где видение прошлого или будущего, господин. И не на мгновения, а на часы или даже дни.
— Твой отвар это отсрочит? Насколько? — одноглазый недобро осклабился. — Отвечай прямо, без увиливаний, лести и ложных надежд или сильно пожалеешь.
— В таком случае я скажу, господин, что вашему сыну необходим регент, — помолчав, собеседник добавил, — и боюсь, что вам он тоже понадобится.
— Гром тебя дери… — пробормотал барон, но из не от злости, а скорее от отчаяния.
Не став дожидаться того, что будет дальше, Рентан осторожно постучал в дверной косяк и окликнул:
— Господин Ярек, разрешите войти.
Всё в комнате замерло на мгновение, а затем развеялось, словно дымка на ветру, обнажая побитое временем помещение с минимумом убранства, погруженное в полутьму. По сравнению с видением, отражающим события почти пятнадцатилетней давности, исчезла мебель и ковры, куда-то подевалось зеркало, а на месте, где раньше крепилась люстра, теперь зияла дыра. Даже стекла из окон и того больше не было, теперь на его месте слегка трепыхалась на ветру плохо натянутая, толстая, пожелтевшая от времени и непогоды ткань.
Кобыслав экономил на комфорте отца не со зла и не специально, а потому что позволял людям вроде Венегила распоряжаться своими финансами. А вот помыслы бывшего регента и его дружков были далеки от кристальной чистоты. Особенно это обострилось после запрета на пользование лесами — тогда молодой барон окончательно попал в полную зависимость от своего двора.
— Рентан, это ты? — раздался с кровати слабый голос с едва уловимыми нотками радости. — Конечно, входи!
Кровать была единственным элементом убранства, который не изменился в комнате за эти годы. Правда, если когда-то эта деревянная, резная конструкция, размерами позволявшая уместиться на ней и пятерым, выглядела как подтверждение богатства, то теперь больше напоминала грустную насмешку. Ведь на ней лежал, сжавшись, будто от холода, давно не общавшийся с цирюльником старик, казавшийся на её фоне карликом.
Его единственный глаз слегка светился синим светом, но затухающим по мере того, как Ярек возвращался из своих видений в реальный мир. Видеть от этого старый барон лучше не стал — он ослеп ещё лет пять назад.
Рентан осторожно, неторопливо приблизился к кровати, испытывая нарастающее чувство отвращения. Не к старику, а к тем, кто держал его в форменно скотских условиях. То ли в качестве насмешки, то ли желая приблизить кончину.
— Вы запомнили мой голос, господин? — удивился лекарь.
— Разрази тебя гром! Оставь эти господинства хоть сейчас, — на мгновение вернув себе прежний звонкий и могучий голос сказал Ярек. — Твой голос я не узнаю. Как и у остальных. Даже слуг, которые здесь иногда пока ещё бывают, не различаю. — Вдруг он властно потребовал: — Помоги мне встать!
Хотя эта затея была обречена на провал, Рентан всё же попытался её исполнить. Как он и ожидал, от долгого лежания ноги старого барона перестали годиться на что-то, кроме роли обузы.
— Разрази тебя гром! — ругнулся Ярек, жестом показывая, что отказался от своей затеи, пускай и не полностью. — Помоги хоть сесть.
Это уже оказалось куда более выполнимо, хотя старого барона то и дело приходилось поправлять, чтобы он не завалился на бок.
— Я бы спросил, как выгляжу, но, к сожалению, видел. Ты знал, что мои видения теперь передают и запахи тоже? Так вот — передают.
— Как вы себя чувствуете? — проводя внешний осмотр, поинтересовался Рентан.
— Хуже, чем кажется со стороны. Сильно хуже, — устало ответил старый барон, рукой массируя грудь в районе сердца. — Я как будто горю изнутри, но всё никак не могу сгореть.
— Часто вы, эм, ваши видения проявляются видимым для посторонних образом?
— В последнее время почти каждый раз. По крайней мере, так говорят слуги, сам я этого не замечаю. Что ты видел?
— Это был наш первый разговор.
— А-а-а, — закивал барон, а его рука одновременно с этим потянулась к пустой глазнице со шрамом. — Помню.
С этого глаза всё и началось. Ярек, находясь в видении и не разбирая происходящего, схватил с пояса кинжал и вогнал его себе в глаз, лишь чудом избежав смерти — не хватило сантиметра или двух.
— Ваши видения показывают только прошлое или…
— Всё по старому, — перебил старый барон мрачно. — Что-то из прошлого, что-то из будущего. Ты спрашивал, как я тебя узнал? Видел несколько раз этот наш разговор. И знаю, что это последний наш разговор.
Рентан замер от удивления, желая спросить сразу множество вещей, на что Ярек отреагировал слабым хлопком ему по руке и неприятным смехом.
— Хе-кхе-хе. Да не делай ты такое лицо! Узнал я тебя по амулету. Не знаю, что за безделушку ты в этот раз притащил, но в видении этого дня из-за неё кажешься каким-то размытым, как будто я гляжу на тебя, хе, через грязное, запотевшее стекло. Раньше при тебе такого не было, верно?
— Нет, — коротко ответил лекарь, чья рука в этот момент сжимала лежавший в кармане подарок. Он огляделся. — Как вы определяете ход времени, хронологию видений?
Впрочем, ответ на этот вопрос он нашёл и сам. В углу стоял горшок с засохшим от недостатка ухода растением. Судя по тому, что некоторые листы ещё сохраняли бледно-зелёный цвет, случилось это недавно. Таким образом угасающий цветок служил угасающему барону своеобразным ориентиром, позволяя понять, какие события когда происходили.
— Пользуюсь чем есть — календари тут не помогут. А что насчёт смерти, — рука Ярека сделала слабый взмах, — это к лучшему. Давно пора.
В последних словах чувствовался немой укор. Впрочем, старый барон этих своих мыслей никогда и не скрывал. Скорее, в определённый момент устал просить, а молить о снисхождении считал ниже своего достоинства.
— Ваш сын запретил мне, — напомнил Рентан. — При вас и многих других. Своего решения он…
— Много он понимает, сын этот, — поморщился Ярек и успокоил лекаря: — не бойся. Сегодня уговоров не будет.
За этими словами определённо что-то таилось. И Рентана очень смутило, что с ним не стали делиться подробностями, хотя прежде так делали почти всегда. Обычно Ярек не переживал насчёт видений и сбудутся ли они, если тот, к кому они относятся заранее, узнают некоторые подробности.
— Что в мире говорят?
Это был ещё один неожиданный вопрос, как для человека, который давным-давно не покидал не то что своей комнаты, даже с кровати явно поднимался не чаще раза в месяц. К тому же раньше сам старый барон отказывался слушать новости, утверждая, что так меньше печали от невозможности поучаствовать.
— Осень, сбор урожая, пир Винарда, — рефлекторно пожав плечами, ответил лекарь, искренне не понимая, что нужно рассказывать. — Сын ваш опять что-то затеял, навёл шороху по округе…
— Мда? Как в прошлый раз? — удивился Ярек. — И что же?
— Честно — не знаю. Лошадей по конюшням собирал и девок трактирных…
— А-а-а-а, — поняв, о чём идёт речь, протянул старый барон. — Видел-видел, как же! Не поверишь: сынуля мой замок решил привести в порядок. По мелочам, конечно: отмыть, почистить, где-то подкрасить, но всё же. Первый раз за десять лет взялся что-то полезное сделать, ух, разрази его гром!
— Я так понимаю, он делает это по случаю визита некоего гостя, — с намёком сообщил Рентан.
Он рассчитывал, что Ярек расскажет ему, что же здесь происходит, но у того, как оказалось, имелись иные планы и новости совершенного иного толка:
— Стало быть, сюда по-настоящему важные вести ещё не дошли. Не о гостьях и девках трактирных.
— Вести о чём, господин? — чувствуя неладное, поинтересовался лекарь.
— Гром тебя разрази! Я же просил! — Ярек тяжело вздохнул, собираясь с силами. — Никогда в эту лабуду с Триединством не верил. Но видел, а значит, так и было. Только не знаю когда. Бог их прибыл в наш мир. Первый, запамятовал, как они его там кличут…
— Бард, — рефлекторно закончил лекарь и, осознав наконец сказанное, воскликнул, не сдержавшись: — ЧТО?!
Крик и резкое движение, которым Рентан подхватился на ноги, непроизвольно чуть не опрокинули старого барона на бок.
— Не суетись ты так, — скривился тот, тщетно пытаясь удержать прежнее положение тела слабыми руками. — Ни тебе, ни мне не дано на это как-то повлиять. Просто знай: пророчество о Трёх, как оказалось, не такие уж бредни сумасшедших.
— И какой он, новый бог? — немного успокоившись, спросил Рентан с тревогой, заботливо вернув Ярека в прежнее положение.
— Обычный, сильно растерянный человек. Ерунду какую-то мелет — языка не знает. Так и не скажешь, что перед тобой бессмертное существо из иного мира.
— Возможно, он ещё не вошёл в силу? — предположил лекарь.
— Как по мне, он просто не знает, кто он таков и где оказался. Выглядело именно так.
— И где он?
— Хочешь повидаться? — с кривой усмешкой предположил Ярек. — Не судьба. Он далеко на западе, аж на Пиратских островах.
О том, что на западе Эндрии имеются какие-то острова, прозванные, видимо, из-за обилия соответствующих преступников, Пиратскими, Рентан знал лишь очень приблизительно, теоретически. Путь туда из Власвы был чрезвычайно долог и опасен, потому что пролегал через земли Расколотой империи, которая ещё шесть веков назад была известна под несколько иным названием, но с тех пор распалась на бесчисленное количество королевств, княжеств, герцогств, баронств и прочих политических субъектов, непрерывно враждовавших между собой.
— Если пришёл один… — начал лекарь с нескрываемым беспокойством, вспоминая подробности веры триединников.
— То скоро должны прибыть и остальные, — закончил за него старый барон.
Однако Рентана волновало совсем не это. Согласно Триединству, смене богов предшествовала череда разрушительных катаклизмов и раздоров.
Ярек тем временем расплылся в странной улыбке, как будто что-то знал:
— Не спрашивай, потому что мне придётся уклоняться от ответа. Скажу так: ты сегодня ещё поговоришь о старых и новых богах.
— С гостьей вашего сына, господина барона?
— Ну явно не с Кобыславом! — Ярек не то закашлялся, не то засмеялся: — Кхе-кхе, он у меня не теолог! Знаешь, как лодку назовёшь…
Повисла тишина. Рентан прекрасно осознавал значение пословицы «что позволено Рензу, то не позволено быку», поэтому помалкивал. Старому барону же после такого длительного, по его меркам, разговора требовалась передышка. Однако, как выяснилось после паузы, причина была не только в этом.
— Пришла пора прощаться, — начал с нескрываемой скорбью в голосе Ярек. — Сюда уже идёт слуга, который тебя позовёт за собой.
— Это последняя наша встреча? — предположил Рентан, глядя на старика перед собой.
— Нет, но разговор последний, — по щеке старого барона скатилась слезинка. — Спасибо тебе за всё. И я, Рентан, очень сожалею, правда. Мне бы хотелось, чтобы у тебя был выбор.
Сказав это, старый барон протянул к лекарю руку в неясном жесте, но на полпути, потеряв силы, завалился на кровать, медленно теряя сознание.
— Берегись… она, Рентан, она т… тебя погубит… — невнятно проговорил Ярек, прежде чем провалиться в забытье.
Его глаз из-под опущенного века снова начал постепенно светиться синим. Старый барон отправился наблюдать за будущим и прошлым.
Часто говорят, что талантливые люди талантливы во всём. Рентан в этом сильно сомневался по той простой причине, что искренне считал себя талантливым человеком, но за пределами медицинской сферы и некоторых прилегающих к ней иных талантов за всю свою немалую жизнь обнаружить не сумел. А вот в обратное он охотно верил и имел немало возможностей убедиться в этом.
В тот вечер не слишком изящно, как будто рывками, перетекшими в ночь, лекарь имел возможность лишний раз убедиться в собственной правоте. Барон Кобыслав Влаственский был сложным человеком. Трудным в первую очередь. Его было сложно понять. Тяжелее было разве что барону что-то растолковать, если он предварительно решил иначе. Довольно нетипичная ситуация: обычно в случае людей, страдающих отсутствием ума, воспитания и образования, всё происходило как раз с точностью до наоборот.
Например, очень сложно было понять, почему Кобыслав, организовавший приём или во всяком случае участвовавший в этом, написавший своей рукой столько приглашений, распорядившись набрать по окрестностям девушек в качестве прислуги, набив всех гостей и слуг в тесное помещение, вырядился так, будто собрались они все на свежем зимнем воздухе где-то в ледниках. Конечно, все эти шкуры и меха выглядели роскошно, пускай и утратили прежний лоск с тех времён, когда Ярек ещё занимался охотой. Но вот сильнейший запах пота, с каждой минутой приёма расползавшийся всё дальше и дальше, впечатлял куда больше.
Сложности с понимаем логики поступков касались также стола и его наполнения. Постарался молодой барон на славу: еды было не на двадцать гостей, а сотню как минимум, с соответствующим количеству разнообразием. Вот только подавалось это всё совершенно вразнобой, без какой-либо системы и без правил. На стол, как волнами в шторм, накатывались пальцем пиханые колбаски, быстро надоевшие всем и потому лежавшие горками; супы, жирные настолько, что стоило им хоть немного остыть, как ложка в них застревала без шансов на извлечение; слишком маленькими порциями врывались очень хитро сделанные слоеные пирожные с мёдом и лесными орехами; им на смену вновь прибывали колбаски, в этот раз в компании разнообразных каш…
Где-то на этом моменте Рентан и сдался, оставив попытки поучаствовать в жизни стола хоть в какой-нибудь роли кроме как наблюдателя. А понаблюдать было за кем и за чем.
Во-первых, внимание привлекали заезжие музыканты: труппа в составе двух флейтистов, одного лютниста и девушки с двумя выдающимися достоинствами, которые она очевидно не считала нужным скрывать от посторонних, а также на удивление приятным голосом, хотя, чтобы заметить последнее, требовалась определенная выдержка. Играли они не то чтобы очень хорошо, но в этом случае, в отличие от той же еды, хотя бы было видно, на что ушли деньги.
Во-вторых, за столом собрался цвет Власвы и окрестностей — сплошь голубая кровь и белая кость, увенчанные тем максимумом титулов, который вообще можно было встретить в этих краях. Правда, и в этом молодой барон сумел спаршиветь: каким-то неведомым образом здесь не оказалось ни одного воцерковленного человека. Сплошь аристократы и магнаты. Хотя Цимон ну никак не смог бы пропустить такое событие. Речь шла отнюдь не о желаниях или возможностях — подобные приёмы нельзя было пропустить.
Во всей этой разношерстной компании Рентан был единственным, кого представили без особых почестей: по имени и профессии. Некоторых из этих людей он встречал и был даже знаком, пускай и сугубо в профессиональном плане; о других был наслышан; приглашены оказались и незнакомые люди.
Среди последних, да и в общем-то в целом, самой интересной персоной на приёме оказалась та самая таинственная гостья барона, которую он усадил по правую руку от себя. Обычно это место занимал Венегил, но в этот раз ему пришлось довольствоваться лишь левой.
— Келестия ван Шеон, архимаг ордена Трёхлучевой звезды, магистр…
— Достаточно, — остановила герольда магичка и, не дожидаясь приглашения, села за стол.
Это случилось в самом начале приёма — её представили первой после Кобыслава, но уже тогда это задало тон всему мероприятию. На Келестию было непрерывно обращены почти все взгляды гостей. Каждый её жест, движение, слово или смешок ловили как зайца в голодную пору.
Причиной тому был не только крайне необычный статус гостя. Даже Рентан, человек максимально далёкий от любви и вопросов красоты, едва мог оторвать взгляд от магички. Келестия была экстраординарно красива и умело это подчёркивала, хотя в её одежде не было ни намёка на пошлость. Ни единого лишнего выреза, недостающих сантиметров юбки и прочих банальностей.
Лекарь понимал, что эта внешность есть результат кропотливой и долгой работы, а не естественный дар природы. Да и сомнительно, чтобы архимагом магического ордена и магистром чего-то там мог стать подросток. А Келестия имела внешность в первую очередь подростка, пускай и крайне до притягательной неестественности приукрашенную. Правда, вела себя магичка отнюдь не соответствующей внешнему возрасту. Держалась она высокомерно, отрешённо и крайне невозмутимо, а ведь внимания на неё было уделено даже слишком много. Именно это сочетание высокомерия и запретной красоты почти ребёнка создавало гремучую смесь, наверняка заставившую потерять голову не одного глупца.
Однако даже в этой, казалось бы, почти идеальной картинке присутствовал своей изъян. Малозаметный, но тем не менее располагавшийся у всех на виду — взгляд. Не ребёнка или умелой обольстительницы. Взгляд совсем не человека, а существа, твёрдо убеждённого в своём превосходстве над кем бы то ни было. Ни одному заклинанию такое замаскировать не под силу.
И Рентану было вдвойне неуютно, когда этот самый взгляд он то и дело ловил на себе. Среди всех прочих, включая влюбившегося по уши Кобыслава, Келестия предпочитала смотреть в сторону лекаря. Словно изучала его и примерялась. Причём делала она это крайне умело, поэтому почти незаметно — куда там до неё неискушённому в подобных застольных интригах лекарю!
Тем не менее ни разу за время основной части застолья они не обменялись ни словом, ни жестом. Да и это было трудно осуществимо, когда они сидели на почти противоположных концах стола. Но то, что разговор неизбежен, Рентан нисколько не сомневался, и не только он.
По правую руку от лекаря сидел пожилой мужчина с непроизносимым именем Мштишлав Собльзецкий. Занимался он выделкой кож и заработал на этом целое состояние, а также весьма специфический, уже неизлечимый запах, который преследовал его по пятам круглосуточно. Правда, всё это досталось ему совсем-совсем не даром. Судя по непрерывному бормотанию, бегающим глазкам и в целом повышенной нервозности, ценой богатств стал разум.
Его сосед по левую руку, некий Божек Вротебок, — судя по расположению за столом кто-то малозначительный, но вот точнее Рентан сказать про него ничего не мог. Что казалось уже само по себе странным. Про этого человека можно было многое сказать: про его явно не дешевые духи, пышную, качественного кроя одежду, тщательно маскирующую фигуру, полное отсутствие каких-либо драгоценностей. Но самым важным в этом всём и, как полагал лекарь, единственно важным, был взгляд Божека — очень внимательный и проницательный. Разумеется, от него не укрылись и переглядывания между Рентаном и Келестией.
— Кажется, у вас, мастер, намечается интересный разговор, а? — поинтересовался Божек, неторопливо потягивая из чаши яблочное вино.
Данный напиток, который местные именовали именно так, отказываясь принимать более правильное название «сидр», Рентан так и не смог понять. Яблочное вино встречалось сугубо в двух вариантах: слишком кислое, такое, что аж челюсть сводило, и слишком сладкое, что аж зубы скрипели. Это и копеечная стоимость были единственными достоинствами данного напитка.
Особенно он был популярен среди молодёжи, и именно поэтому Кобыслав натурально спаивал в этот вечер им своих гостей. Многие, как заметил лекарь с ухмылкой, предпочитали обезвоживание.
— И мне так кажется, — согласился Рентан уклончиво. — Боюсь, я запамятовал, кто вы?
К его удивлению, на этот вопрос последовал вполне честный и даже прямой ответ. Настолько, насколько он вообще мог быть в данном случае прямым и честным.
— Отнюдь. Ваша память вас не подводит, мастер. Я Божек де Вротебок, моя же профессия, — он едко и недобро ухмыльнулся, — её не принято называть в столь высокой компании. Если вы понимаете, о чем это я.
— Кажется, понимаю, — кивнул лекарь и вправду всё поняв.
Мгновенно стало ясно, откуда взялись эти противоречивые факты из облика Божека, а также его цепкий взгляд. Рядом с Рентаном сидел настоящий человек без имени, как бы он там ни назывался, зато с одной вполне конкретной профессией.
— Ну а как же история-прикрытие? — спросил лекарь с лёгкой усмешкой.
— Это чушь из дешёвых книжек, — шпион скривился. — Вы все, — он обвёл мимолётным взглядом стол, — тут друг друга знаете, пускай и зачастую заочно. Я могу назваться хоть халифом Сундза, хоть ярлом Севера — мне никто не поверит. Так к чему тогда тратить свои силы и время? Я не беден, со связями этого более чем достаточно для получения приглашения за этот стол. За кем шпионю тоже всем понятно.
— И всё вот так просто, без всякой маскировки, и вы до сих пор живы?
— Хех, так это и есть моя маскировка! — Божек расплылся в самодовольной ухмылке. — Люди либо слишком глупы, чтобы сделать хоть какие-то выводы касаемо моей профессии, либо делают таковые и вдруг обнаруживают, что всё слишком просто. Шпион, который не прячется — так не бывает! — притворно воскликнул Божек. — Он должен быть мёртв! Но знаешь что, мастер-лекарь?
— М-м-м-м?
— Я до сих пор жив и цел, — улыбка стала шире. — Мне всего лишь пяток раз ломали ноги, раза три — руки, и один раз грозили выжечь глаза. Оба, как вы видите, до сих пор на месте. А я в ремесле, верите или нет, без малого тридцать лет. Многие мои коллеги лежат в безымянных могилах или похоронены не под своими именами на гильдейских кладбищах вдали от дома. У многих из них была, поверьте мне, очень приличная маскировка. Она их не спасла, потому что на деле бывает лишь два вида хорошей маскировки. Как у меня, — глаза шпиона задорно блеснули, — и как у вас, мастер-лекарь родом из Оренгарда.
Рентан не особо удивился такому выпаду и уж тем более не стал демонстрировать свою реакцию собеседнику. Вместо этого он не слишком изящно увёл тему в сторону:
— В вашем случае я примерно понял принцип действия: вы не пытаетесь обмануть людей вокруг, а нарочито выпячиваете свою профессию, из-за чего люди, получившие ответ на свой вопрос, слишком просто и быстро начинают обманывать себя сами. Но что насчёт моей «маскировки»?
— Тоже ничего сложного, — пожал плечами Божек, однако без прежней уверенности. — Но и простого, если подумать. Ваша метода, мастер-лекарь, мне не нравится тем, что необходимо строго её придерживаться, самому верить, что ты тот, за кого себя выдаёшь. Верить так, чтобы продолжать врать самым близким людям, церковникам, пыточных дел мастерам, палачам и даже на смертном одре.
На некоторое время их беседа прервалась очередным наплывом блюд и связанной с этим суетой. Подавали какие-то замудрёные пироги то ли с голубятиной, то ли с голубикой. Слишком уж невнятно объявили. Ни то, ни другое Рентану не нравилось, поэтому он пропустил данное блюдо мимо. Так же поступил и Божек, правда, прежде чем продолжить разговор, выждал, когда все любопытные уши в округе окажутся заняты хрустом то ли голубятины, то ли голубики.
— Я здесь, чтобы засвидетельствовать события этого вечера, — не стал скрывать своих целей и планов шпион. — Хотя, вернее сказать, ночи, ведь всё интересное ещё только впереди, верно?
В этот момент лекарь понял, почему с ним говорят так искренне. Он был ещё одним источником информации, не больше, но и не меньше.
— И что это за события? — решив, что не готов вот так просто быть искренним, спросил Рентан.
— А-а-а, так вы тоже не в курсе, — с сожалением констатировал Божек. — Как и я. Знаю лишь то, что что-то случится. — Он покосился в сторону Келестии. — Там, где она, всегда что-то случается.
Это было уже интересно, и поэтому Рентан с намёком поинтересовался:
— Вы так хорошо осведомлены о гостье барона?
— Хе, «гостье», — хмыкнул Божек. — Конечно, её можно назвать и так. Хотя злые языки скажут, что человек, который приехал к тебе в дом без приглашения и навязался, используя, хм, разные свои качества, это никакой не гость.
Лекарь посмотрел на пьяного флиртующего Кобыслава, которого Келестия терпела, хотя и лишнего не позволяла, и не стал уточнять, что это за «качества». Шпион этот взгляд заметил и уточнил:
— В данном случае важно не это, а кровь. Некоторые за этим столом, в первую очередь хозяин, я знаю это точно, уверены, что они родственники.
Рентан, не веря, посмотрел сначала на магичку, затем на молодого барона. Сходств между ними было предельно мало.
— Дальние, разумеется, — внёс ясность Божек, усмехаясь. — Многие рода записывают её себе в родственницы. В западных провинциях, в основном, но, как видите, здесь тоже нашлась родня.
— Вы, как я погляжу, иного мнения, не так ли? — продолжил эту странную игру лекарь, всё гадая, когда же настанет черед платить.
— Я что-то понимаю в родословных, и многие из них изучал. Чисто из любопытства, разумеется. Я любопытный человек, знаете ли.
Шутку и немалое количество самоиронии Рентан оценил вежливой, но искренней улыбкой.
— И что же вы узнали?
— Не сильно больше того, что может узнать любой умеющий читать, — за этими словами скрывалась злобная ирония, ведь кроме умения читать требовался доступ к редким и зачастую скрываемым книгам. — Род Джиспера ван Шеона. На здешний манер, м-м-м, будет что-то вроде Джиспера Шеоновского. Так вот, род этот прервался добрую сотню лет назад. Келестия последняя. Точнее, теперь последняя. Ближе всего к ним род ван Фарсиров. Как вы можете заметить по всё той же специфической приставке, эти тоже с западных провинций. Примерно из одной области, на самом деле. Так же захирели, хотя и не исчезли. Пока.
Последнее слово он выделил особо, похоже, поставив на роду ван Фарсиров крест уже сейчас. На этом шпион замолчал, делая вид, что его крайне заинтересовала то ли новая порция колбасок, то ли певица, которая, захмелев и отчаявшись перетянуть на себя хоть капельку внимания, совсем пошла в разнос.
— Кстати, о западных провинциях: бываете там? — поинтересовался Рентан, подумав немного и решив, что с Божека не убудет, если он поделится именно этими сведениями.
— В последнее время — не часто, — Божек выразительно посмотрел в сторону Келестии.
— Странно, — тоже посмотрев в её сторону, отметил лекарь. — Слышал на островах происходит нечто любопытное. Что-то, вызывающее интерес у людей её круга.
— Слышали? — скептично уточнил шпион. — Слухи, скажу вам так, не самая надёжная вещь.
— Иногда они позволяют нам оказаться в самом эпицентре событий. Пускай и с задержкой.
— Хм, — Божек посмотрел на собеседника как будто с уважением. — Тогда и я поделюсь с вами одним интересным слухом в качестве жеста доброй воли: из всех собравшихся здесь только двоим дозволено остаться на ночёвку в замке, а не в том городке подле него.
Рентан, прекрасно осознавая, кому именно выпала такая честь, натянуто улыбнулся. Вечер, несмотря на довольно содержательную беседу, становился всё более неприятным.
Основная часть приёма продолжалась невероятно долго: лишь незадолго до полуночи Кобыслав соблаговолил гостям и артистам покинуть зал. В первую очередь потому, что, перепив в своих чрезмерных одеждах, откровенно угорел и был «отправлен» Венегилом портить своим присутствием свежий воздух. За ним последовали и многие другие, наивно полагавшие воспользоваться слабостью барона. Они, видимо, не заметили, что коморник, не оставлявший без внимания своего господина ни на минуту, за весь приём едва-едва пригубил один несчастный кубок вина, хотя умело демонстрировал следы опьянения не менее сильного, чем у господина.
Куда-то запропастился и Божек, сделав это настолько незаметно, что даже прислуживающая ему девушка-служанка не смогла ничего понять и ещё долго растерянно озиралась, не зная, как ей поступить.
Рентана же вся эта придворная возня и лесть интересовала мало, да и делать ему там было нечего. Поэтому он предпочёл остаться в замке. Благо знал его достаточно неплохо, чтобы отыскать укромный балкон на третьем этаже.
Когда-то давно это место показал ему Ярек, тогда ещё имевший право выбора и потому предпочитавший вести длительные беседы в приятных глазу местах, желательно на свежем воздухе. Кроме того, здесь можно было говорить, не боясь быть подслушанным: для этого «наушнику» требовалось либо обладать навыками акробата и ползать по отвесным каменным стенам, либо уметь слышать через массивные дубовые двери, усиленные скрипучей половицей.
Не успел Рентан толком облокотиться и вдохнуть свежего ночного воздуха, как пол за его спиной заскрипел. Правда, по всей видимости, скорее из вежливости — дабы не напугать. Келестия шла легко, как кошка, и также беззвучно: ни шагов, ни шелеста одежды слышно не было. Лишь единожды, за добрых три метра, доска скрипнула под её изящной ножкой в каблучке.
— Мастер Рентан, — сделав намёк на поклон, поздоровалась магичка.
— Госпожа архимаг, — поклонившись как положено, сказал лекарь.
— Выберете одно слово на ваш вкус и используйте только его, — поправила не без раздражения в голосе Келестия. — Вы же не обращаетесь к Кобыславу как господин, ваше превосходительство, барон, верно?
Это был чувствительный укол. Особенно учитывая, что разговор только начался.
— Впрочем, я пришла сюда не учить вас простейшему этикету, а поговорить, — смягчилась скорее для вида магичка. — Поговорить, конечно же, не об этом, кхм, мероприятии, как было бы не прискорбно использовать данное выражение по отношению к этому невразумительному сборищу провинциалов, а о делах. И делах крайне важных.
Манера речи у неё была необычной: тягучей и плавной, но при этом без единого лишнего слова. Даже слова-паразиты Келестия использовала вполне осмысленно, насыщая ими свою речь целенаправленно, а не по привычке. Так же осторожно и аккуратно она подбирала и остальные слова. Чувствовался в этом всём богатый опыт общения в сферах, где говорить лишнего означало ставить свой статус и даже жизнь под угрозу.
— Кхм, ну если вам будет угодно, — откашлявшись, скрывая за этим удивление, ответил Рентан. — Только, боюсь, в моём случае разговоры не смогут похвастаться обилием интересных тем. Я тоже провинциал, архимаг.
— Хех, вот как?
— Странно ожидать иного от провинциального лекаря.
— Самого известного в провинции лекаря, — поправила его магичка с некоторым укором в голосе и, слегка склонив голову на бок, спросила: — так уж и не о чем?
— Пожалуй, самым интересным событием последних дней для меня является искусно сделанный гомункул, созданный, не ошибусь, если скажу, вашими руками.
Келестия с удовлетворением кивнула, словно, скажи Рентан что-то иное, она бы сильно в нём разочаровалась.
— Полагаю, мне не надо уточнять, что тело моего потерявшегося гомункула распадётся само. И что уж точно не следует делать, так это кормить им скот. Скот кормить с тем же успехом можно воздухом или обещаниями еды, — произнеся всё это, магичка вдруг сразу перешла к делу: — вы мне интересны. Интересны тем, что, во-первых, обладаете уникальным знанием. Во-вторых, вы никакой не провинциальный лекарь. В-третьих же… — она сделала небольшую паузу, которую заполнила особо коварной улыбкой, смотрящейся довольно жутко на её личике подростка, — никакой вы не Рентан.
К последнему лекарь был готов, что явно огорчило магичку, не доставив ей ожидаемого удовольствия. Был готов он с того самого момента, как понял, что данный разговор неотвратим.
— Меня действительно зовут иначе, госпожа. Только, боюсь, что все, кто мог бы уличить меня во лжи, остались в Оренгаре и сгорели вместе с ним. Поэтому для нашего с вами, госпожа, удобства лучше использовать «Рентана». Если вам угодно — Рентан Ниоткудашний.
Вновь это оказалось своеобразной проверкой, которую лекарь прошёл. Судя по улыбке магички, именно так, как она и ожидала.
— Вы зря полагаете, что вместе месте с жителями Оренгарда погибло и знание. Знание ведь передаётся не только устно. То, кто вы такой, загадка лишь для тех, кто мало или недостаточно настойчиво ищет. Ищет не так, как умею искать я.
Её глаза недобро сверкнули. Келестия применяла какую-то магию, но какую именно — понять было невозможно, потому что внешне это никак не проявилось.
— Скелеты в шкафу не умеют врать, а? — припомнив недавно услышанную поговорку, грустно усмехнулся Рентан.
— Занятно, что вы знаете это выражение. Оно нездешнее и даже не оренгардское — с югов. Вы ведь в курсе, что полная версия звучит немного иначе? — прищурившись, уточнила Келестия. — Скелеты в шкафу не умеют врать, поэтому нельзя давать им говорить. Впрочем, вы этот момент упустили. Ваши скелеты уже рассказали мне многое. Очень многое.
— В таком случае, госпожа, мне не остаётся ничего иного, кроме как спросить: за кого же вы меня принимаете?
На лице магички проявилось недовольство, но быстро исчезло. Ей явно не хотелось устраивать здесь лекцию по истории, но она была вынуждена продолжать свою игру.
— Оренгард был уничтожен вспышкой невиданной до того болезни — Синей чумы, — начала издали Келестия, облокотившись на каменные перила, хотя заметно было, что виды окрестностей её не интересовали. — Данное заболевание создано не природой или богами, а человеком. Несколькими учёными. Самыми именитыми из которых является Фрим Мено и его компаньон Фрим Набен. Их больница, известная также как больница двух Фримов, была одним из немногих заслуживающих внимания заведений в том городишке. По слухам, между этими двумя произошел разлад, закончившийся тем, что Синяя чума вырвалась на свободу и опустошила город, который подожгли от отчаяния Охотники. — Магичка с интересом, очень внимательно наблюдала за реакцией лекаря. — Полагаю, ваше имя — Фрим, а значит, мне осталось понять только, который именно. Впрочем, на самом деле, это не так уж и важно.
Рентан усмехнулся и, некоторое время размышляя о прошлом, смотрел на затянутое тучами небо.
— Вы много узнали об этих Фримах, архимаг, — констатировал он, не скрывая огорчения и некоторой претензии.
Келестия её, конечно, заметила и отреагировала соответствующе характеру:
— Не вам ставить мне в укор любопытство! Это вы час назад слушали целую лекцию о моей родословной. — Она скривилась как от зубной боли. — Кстати, закрывая гештальт: как бы это ни было печально, но Кобыслав и вправду мой родственник. Родственник, чья лучшая кровь — моя, осталась в жилах его отца, осев там теперь навсегда.
Рентан слушал это безо всякого интереса и вдруг, даже сам удивившись, понял, что беседа, которую многое предваряло, оказалась пустым пшиком. Игрой слов. Маневрами фигур на чужой шахматной доске.
— Если вы надеетесь узнать от меня секреты Синей чумы, госпожа, — начал он, стараясь не выказывать волнения, — то скажу так: выведать их у меня не удастся даже под угрозой смерти.
— О-о-о, поверьте, смерть для меня не является преградой, скорее напротив. Или вы наивно полагаете, я настолько плохо искушена в некромантии?
— Нет. Просто я не Фрим. Ни тот, ни другой. А про чуму знаю не сильно больше того, что было написано за эти двадцать лет в книгах. Вот и всё, архимаг.
Келестия, не сильно удивляясь сказанному, скорее разочарованная этой попыткой лжи, мягко улыбнулась и слегка коснулась своей холодной как лёд рукой ладони Рентана.
— Знаете, для человека, который так хочет выглядеть искренним, у вас слишком плохая предыстория. Точнее, её нет вовсе. Кроме того, амулет, мешающий мне читать ваши мысли, тоже не добавляет доверия, — магичка наклонилась к лекарю и приблизилась почти в упор как для поцелуя. — В конце концов, как женщина, совсем недавно разменявшая третью сотню лет, скажу вам прямо: для мужчины лгун вы никудышный.
Тем не менее на этом «допрос» завершился. Магичка отстранилась и даже сделала шаг назад. Вместе с этим улетучились остатки некоего уважения, которые она высказывала до этого.
— Так или иначе сегодня ночью вы интересуете меня не как Фрим, не как знаток Синей чумы, а как Рентан, ещё точнее как врач Ярека. Как врач Ярека, вы расскажете мне всё, что знаете о его состоянии и возможностях.
— «Возможностях»? — подозревая худшее, но все же надеясь на лучшее, уточнил лекарь.
— Хотя ваши познания в магии несомненно смехотворны, вы наблюдали за Яреком и проявлениями его дара больше, чем я. Это будет полезно перед началом ритуала.
По спине Рентана пробежал недобрый холодок. Беседа окончательно ему разонравилась. В глазах же Келестии зажёгся неприятный огонёк фанатизма:
— Не думайте о плохом. Подумайте о том, что эта старая, не сделавшая ничего славного за свою жизнь развалина наконец послужит чему-то большему. Чему-то важному, — на лице магички вдобавок к фанатизму появилась мерзкая ухмылка. — Кстати, что вы знаете о истинной вере — Триединстве?