— Вы правда позволите ей сделать это, господин? — спросил вызывающе, не скрывая ни раздражения, ни даже злобы и презрения, Рентан.
Этот вопрос за эту ночь он задавал уже во второй раз. В первый раз Келестии, которая сейчас готовила зал, где ещё пару часов назад проходил приём, к проведению некоего ритуала, получив вполне ожидаемый ответ. Теперь настал черёд выслушать отказ от Кобыслава. Тем не менее поступить иначе лекарь не мог — не хватало ещё корить себя за отсутствие попытки.
Молодой барон был нетрезв и откровенно клевал носом, сидя на своём троне, подле которого стоял Рентан. Тем не менее спровадив даже Венегила, он упрямо участвовал в происходящем. Вопреки здравому смыслу и порядочности.
— Она, икх, знает, что делает, — заплетающимся языком поведал Кобыслав, пуская томные взгляды в сторону Келестии. — Р-ритуал пойдёт только на пользу.
— Господин барон, это убьёт вашего отца! — прямо и с претензией заявил Рентан.
— У-убьёт? Как же так? — молодой барон удивился, а затем отмахнулся. — Вы сгумите… сгущамете…
— Сгущаю краски, — потеряв терпение, закончил за него лекарь и попытался ещё раз. — Ваш отец на смертном одре. Дар и так его почти доконал. Любое воздействие, я подчёркиваю, господин, любое убьёт господина Ярека. — Заметив, что и эти слова ушли в никуда, он привёл ещё более понятный аргумент: — Вы пытаетесь заставить бежать загнанного коня на последнем издыхании!
— Бежать? Коня? Вы что-то п-путаете, речь про р-и-т-у-а-л. Такое странное слово…
Молодой барон глупо захихикал, невнятно бормоча себе под нос что-то, казавшееся ему неимоверно смешным. Тем временем к ним подошла Келестия, и хотя она, судя по реакции Кобыслава, который только с трона не свалился, а слюни пускал только в путь, могла продавить своё решение, в первую очередь магичка обратилась именно к Рентану:
— Специально для того чтобы облегчить участь Ярека, по моей просьбе вы доставили из города ингредиенты усиливающего отвара. Отвара, рецепт которого вам прекрасно известен, не так ли? Кажется, в этих краях он зовётся вроде бы «Стотравный». — Лекарь нехотя кивнул. — Таким образом, рассуждая логически…
— Л-л-логически, хе-хе-хе, — подал голос совсем проваливающийся в царство сонного опьянения Кобыслав. — Лю-лю-любимая…
Скривившись, магичка сделала лёгкий, почти незаметный жест рукой, и молодой барон застыл на месте, онемев вплоть до глаз.
— Он будет в порядке, — ответила Келестия на немой упрёк Рентана.
— Вы, кажется, говорили что-то про логику?
— Да. Так вот: вы не можете предотвратить ритуал. По правде говоря, мне для этого даже не требовалось терпеть руки озабоченного кретина на своей талии, — магичка с раздражением кивнула на молодого барона. — А уж ждать вашего согласия и подавно. Тем не менее вы здесь. Тратите моё, своё и Ярека время на бесполезный спор. Спор бесполезный потому, что ваше мнение касаемо моих планов я уже слышала и больше не желаю. Имеете что-то против — уходите.
Двери зала распахнулись настежь. Глаза Келестии недобро сверкнули.
— Если желаете, можете отправиться в вашу кровать. Или вовсе уехать прочь. Только прекратите стоять столбом и пытаться умереть, мешая неизбежному! Такой милости не будет: вы не умрёте, а я не отступлю.
— Вы предлагаете мне убить человека! — не поддался увещеваниям Рентан. — Или поучаствовать в убийстве! Или не мешать убийству!
Магичка закатила глаза от раздражения и цокнула языком — эй это всё изрядно надоело.
— В последний раз: вы знаете Ярека и его состояние лучше моего. Значит, вы сможете приготовить отвар нужной силы и концентрации, таким образом сократив различные издержки ритуала до минимума. Хотите уйти — уходите. Мне вы не помешаете, а своему подопечному, о котором якобы так заботитесь, устроите пытку. Теперь ясно? Он умрёт, это факт, пускай и ещё не свершившийся. Так помогите ему умереть не в муках!
Это уже была неприкрытая угроза, хотя магичка и до этого не особо скрывала, что, если надо будет, она пойдёт по головам, как по травяному полю. Причём прекрасно понимая, что грозить самому Рентану ей нечем, Келестия без какой-либо задней мысли угрожала пытками беспомощному старику.
И хотя соблазн заупрямиться, стоять на своём и не двигаться был велик, лекарь всё же внял голосу разума:
— Я помогу. Но не вам, не этому полудурку-отцеубийце, а Яреку.
— Вот и отлично, — с удовлетворением кивнула магичка, махнула рукой, и рядом с ней появился ещё один гомункул, выглядящий точь-в-точь как предыдущий. — Мой слуга отведёт вас в заранее подготовленную лабораторию. Ингредиенты уже на месте.
Произнеся это, она внимательно наблюдала за реакцией собеседника, буквально пожирала его глазами. Рентан не стал изображать упрямого ребёнка, упираясь до последнего по смехотворным мелочам, хотя и мог так поступить. Не скрывая, что умеет варить Стотравник, и даже более того знает как это делать наизусть, он молча направился за гомункулом.
Келестия могла думать что угодно. Сейчас был его ход. То, что лекарь задумал, несомненно не понравится магичке. Очень сильно не понравится. Но как она не обращала внимания на пожелания других, так и он не собирался играть по чужим правилам.
***
Самой главной проблемой укрепляющего отвара из смеси трав, коих пускай было и не сто штук, как следовало из названия, но всё равно хватило бы на целую книгу, была необходимость точно знать нужные пропорции. Неправильно приготовленный Стотравник ничем не отличался от яда. Именно поэтому Келестии нужен был Рентан.
Готовить же отвар было не то чтобы очень сложно: Стотравник и его вариации по полному праву считались во многих частях мира «народным» лекарством. Имея под рукой все необходимые ингредиенты, соответствующий навык, помощника, зная рецепт и состояние человека, кому отвар предназначался, его приготовление занимало самое большее час. Рентан, быстро убедившись, что гомункул профнепригоден даже для нарезания корешков, справился за сорок минут.
Сам по себе правильно приготовленный Стотравник был опасен не больше чем любой другой концентрированный стимулятор при введении в ослабленный организм. Но одновременно с этим он позволил бы магическому дару Ярека проявить себя во всей красе как никогда ранее, а вот это уже было смертельно опасно. Причём без каких-либо оговорок и призрачных шансов.
Келестия не говорила, что именно она собирается делать, но вариантов было не то чтобы очень много: либо лицезреть дела давно минувших дней, либо ещё только предстоящих.
Рентан склонялся именно ко второму варианту, хотя и первый нельзя было вот так просто списывать со счетов. Теоретически Ярек мог показать, например, сотворение мира Двенадцатью или их конфликт с Отвергнутым. Эти знания стали бы бесценным подарком миру, хотя лекарь сильно сомневался, чтобы магичку это сколько-нибудь заботило.
— Вы знали, что его дар уникален? — поинтересовалась Келестия, когда Рентан вернулся с флаконом в руках. — Такой встречается крайне редко. Большая часть его обладателей погибает в самом начале, во время первого же видения. А он, — магичка кивнула на старого барона, — отделался глазом. Глазом, ха!
Она рассмеялась. Выглядело это до крайности неестественно по той простой причине, что это была не искренняя реакция, а некое подражание ей. Учитывая внешность подростка, получилось вдвойне противоестественно. Впрочем, даже будь это иначе, Рентан бы всё равно не улыбнулся, слишком хорошо зная обстоятельства того случая: двум слугам, которые тогда пытались остановить Ярека, повезло куда как меньше.
В зале уже всё было готово: и пентаграмма, и обрамляющие её по периметру руны. Сам старый барон, пребывавший, как и его сын, в состоянии некой «заморозки», висел в воздухе примерно там, где должен был находиться во время ритуала.
— Да. Не часто встретишь «дар» настолько неотличимый от проклятия, — едко возразил лекарь. — Имейте уважение если не к своему родственнику, то хотя бы к старости — снимите его и приведите в чувство.
— Это опасно, — возразила магичка. — Во время стресса дар обостряется.
— Вы буквально собираетесь сделать то же самое!
— Конечно, но контролируя это и направляя нужным образом, — она блеснула глазами, но переходить к делу не спешила. — Уже составили список тех ужасных вещей, что я собираюсь с ним делать?
— Я и так знаю, что вы с ним собираетесь делать: нечто богопротивное. Вопрос «зачем» нахожу избыточным.
— Богопротивное, хе! — лицо Келестии исказила ухмылка. — Как раз наоборот. Я знаю, что пророчество о Трёх начало исполняться, — она сделала короткую паузу, изучая реакцию на сказанное, — и вы, судя по всему, тоже. Что, признаюсь, удивляет.
— Как связаны ритуалы и слухи о…
— Слухи уже два года как не слухи, — цокнула языком магичка. — Пророчество реально. Реальное же можно и в данном случае нужно ускорить.
— Нужно? — удивился Рентан. — Вам настолько не терпится слиться в религиозном экстазе с другими триединниками?
Прозвучало резко, и Келестии даже пришлось закусить губу — настолько её задели эти слова. Тем не менее ответила она крайне спокойно:
— Дело не в Триединстве. Дело в нашей стране, которую сейчас стыдливо на картах именуют Расколотой империей! Доля правды в этом есть, пускай и небольшая: когда-то все эти земли являлись единым государством. Это была эпоха мира, процветания и благоденствия. Не мне вам рассказывать об этом, как и о том, сколько мы живём в распрях и войнах.
Рентан поморщился от всей этой политики. Суть её всегда была одинакова: за красивыми речами скрывались очень некрасивые вещи и ещё более омерзительные поступки.
— Да, звучит не очень интересно для человека, которому осталось пару десятков лет максимум. Но я, — глаза магички снова блеснули, — намереваюсь прожить куда больше. И в отличие от вас меня волнует происходящее в мире. А вы знаете, что происходит в мире?
Она не стала дожидаться ответа, а продолжила сама, постепенно всё сильнее и сильнее распаляясь от переполнявших чувств, которые даже сдержанная Келестия не могла полностью скрыть:
— Здесь, в этом уютном захолустье, может создаться впечатление, что в мире всё хорошо, спокойно, тихо. Но если вы развеете эту иллюзию в голове и взглянете на мир трезвым взглядом, то обнаружите страшную правду. Правду, состоящую в том, что наша страна умирает. Точнее, её убивают. Убивают морские налетчики с Западных островов, которых по старой памяти ещё называют Пиратскими. Убивают рейды Северян, эти варвары, что с каждым годом становятся не только смелее, но и сильнее — за наш счёт, конечно же. Умирают восточные провинции — там пропадают целые города, и никто не знает в чём дело! — магичка выдержала очень короткую паузу, исключительно чтобы ещё сильнее подчеркнуть пренебрежение. — Лишь на юге, в этом благоденствующем краю, пока относительно спокойно, хотя распри никуда не делись. Ибо на юге Великая пустыня, ественная преграда, якобы непреодолимая. Но знаете что, Рентан? Я была там и как никто знаю две вещи: пустыня не так уж и непроходима, как кажется некоторым, а за её пределами лежит бескрайнее, очень сильное и богатое государство. Государство, правителям коего пока нет до нас дела, но это может измениться. И уж тропки через пустыню они найдут и расширят. Расширят до такой степени, что вскоре это будут настоящие магистрали, по которым к нам придут захватчики. Тогда загорится и юг тоже.
Лекарю нечего было на это всё сказать. Да и не то чтобы он собирался. Рентан не особо верил Келестии, в том смысле, что вещала она явно на эмоциях, а значит, всё остальное, вне зависимости от реальности, «подгоняла» под своё видение ситуации.
— Понимаете! — почти что торжествующе подвела итог молчанию магичка. — Вам всё равно. Я же не безразлична к судьбам простого люда, просто думаю не о каждом страждущем, а о народе в целом. Судьба которого напрямую зависит от того, что за государство будет стоять над ним.
Последнее заявление показалось Рентану особенно кощунственным. Такое мог сказать либо сумасшедший, либо крайне наивный человек. Учитывая возраст Келестии, второй вариант был практически невозможен. Тогда как лишь мысль о том, что рядом с ним находится сумасшедший с такими-то возможностями, способностями, заставила лекаря вздрогнуть от страха.
— И, полагаю, мысли о народе в целом и государстве привели вас к выводу, что пару десятков лет религиозной резни — это лучший выход?
— Дальше от истины вы уже не можете оказаться, — с сожалением констатировала Келестия. — Воин интересует меня не как бог. А как правитель. Правитель новой, обновлённой Империи, которую он создаст. Или ему помогут создать такие люди как я, — чем дальше она углублялась в эту тему, тем меньше в её голосе оставалось человеческого. — Старая Империя рухнула из-за идиотов на троне и кризиса престолонаследия. Новая будет лишена этого недостатка. Ею будет править бессмертное, практически всемогущее существо…
— А также клика магов-советников, — закончил за неё Рентан.
— По необходимости, — спокойно, пускай и уклончиво согласилась магичка.
— Вы ошибаетесь. Насчёт последнего. Этому бессмертному существу не нужны будут никакие маги. По той же причине, по которой магам не нужны простые люди даже в качестве помощников, — лекарь указал на гомункула. — Сила и власть не терпят конкуренции. Поэтому первой жертвой этой вашей новой Империи станут не войны и раздоры, а вы и ваши сподвижники, то есть конкуренты.
— Это мы ещё посмотрим.
И хотя Келестия попыталась сделать вид, что слова Рентана её не задели, лекарь видел, что задели, и очень обрадовался этому. Магичка явно была не из тех людей, которым на регулярной основе давали отпор, хотя бы словесный.
Тем временем Келестия ещё раз внимательно и не чураясь даже ползать по полу, проверила узоры, как горели свечи, расположение рун, проделала несколько малопонятных ритуалов и наконец заявила:
— Всё готово, можно начинать.
Посчитав, что это относится к нему, Рентан сделал шаг к Яреку, намереваясь дать Стотравник, но был остановлен.
— Не сейчас. Сперва…
Поморщившись, магичка не стала ничего объяснять и приступила к понятным лишь ей самой действиям. Она перенесла старого барона в центр пентаграммы. Бросив короткий взгляд на лекаря, Келестия сотворила там кресло и уже в него усадила бесчувственного Ярека.
— Идите к нему, но отвар пока не давайте. Прежде успокойте его. Старик будет не в себе, поговорите с ним, утешьте, что вы там обычно делаете в таких случаях. Затем дайте отвар, мелкими глотками. Я буду следить, чтобы он не умер раньше срока.
Последние слова, брошенные несомненно не случайно, заставили Рентана на мгновение остановиться. Его обуяла жажда броситься на Келестию. Он бы ничего не смог ей сделать, но даже так просто глупо погибнуть и не участвовать в дальнейшем для него сейчас казалось не самой худшей альтернативой.
Подавив в себе этот порыв, Рентан, осторожно ступая меж светящихся линий и дрожащих свечей, подошёл к Яреку. Тот пришёл в себя на удивление быстро — не иначе как благодаря магии. Как и говорила Келестия, он был не в себе, причём очень сильно: лепетал что-то невпопад, пытался то встать, то сползти или вырваться. Взгляд его был пуст — ни капли чего-то хотя бы отдалённо напоминающего сознание.
— Всё в порядке, господин, успокойтесь, — повторял лекарь механически, придерживая старого барона, поглаживая его по руке. — Я здесь, я помогу вам.
Слова эти, вернее, наглая ложь, резали сердце Рентана, но иначе было нельзя. Мало-помалу Ярек успокоился, хотя в сознание так и не пришёл — просто перестал вырываться, дергаться и тому подобное.
— Господин, надо выпить, это необходимо, — сказал лекарь, поднося к губам старого барона склянку с отваром.
К его удивлению, поить насильно не пришлось. Ярек вдруг необычайно осознанно и целенаправленно подал руку, будто бы сам желал взять склянку. Лекарь так рисковать не стал и поднёс напиток к его губам сам, предварительно бросив взгляд на магичку. Однако та если и имела какое-то отношение к этому оживлению, никак внешне этого не показывала, просто наблюдала за процессом и попутно руками проводила манипуляции на висевших подле неё прямо в воздухе рунах.
— Я знаю, знаю. — вдруг, необычайно чётко и громко для своего состояния сказал барон. — Видел это, разрази меня гром, много раз! Свой конец.
Он обращался не к лекарю, и даже не к магичке. Не сразу, но Рентан понял: Ярек действительно так часто видел эту сцену, что попросту отрепетировал прощальную речь. Такое было вполне в его духе.
— Ты ничего не добьёшься, высокомерная сука. Все твои труды, все до единого, пойдут прахом. Ты окажешься в ошейнике в роли цепного пса на короткой привязи. И закончишь соответствующее, охо-хо-хо…
Ярек забулькал хохотом, который давался ему куда хуже, чем речь.
— Давайте ему отвар, — поторопила Келестия с недовольством. Похоже, эти слова не слишком ей понравились.
И хотя старому барону явно было ещё что сказать, пить и говорить одновременно было невозможно. Удивительно, но он практически не сопротивлялся, видно, предвидев и это.
Что-то происходить начало практически с первых глотков. Воздух вокруг Рентана и Ярека сделался будто бы горячим, как в летний безветренный полдень. Глаз старого барона начал светиться с каждой секундой всё сильнее. Одновременно с этим его тело напряглось, сжалось, будто перед каким-то рывком; участился пульс; расширился до неестественных размеров зрачок; побелели губы; заскрипели сильно стиснутые остатки зубов.
— Прочь из круга! — холодным как лёд голосом скомандовала Келестия в ту же секунду, когда склянка опустела.
Впрочем, Рентану особое приглашение и не требовалось. Он на чисто интуитивном уровне ощущал, что сейчас рядом с Яреком крайне опасно находиться.
Не успел лекарь сделать и десяти шагов, как этот его страх подтвердился. Зал, а возможно, и весь замок вздрогнул как при землетрясении. Поднялся невесть откуда взявшийся ветер, сразу же принявшийся скручиваться вокруг старого барона в вихрь. Правда, ни один вихрь на памяти лекаря не переливался всеми цветами радуги и не обжигал, касаясь открытой кожи и глаз.
В самый эпицентр назревающей магической бури уверенным шагом, словно преодолевая некое сопротивление, но не более того, направилась Келестия. На её лице читалось предчувствие невероятного торжества — она до сих пор считала, что всё идёт по плану.
Лекарь, прекрасно зная, что будет дальше, не пытался скрыться или убежать, просто отошёл подальше и, скрестив руки на груди, терпеливо ждал развязки. Келестия была права: Рентан как никто знал своего пациента и понимал, что тот выдержит, а что нет. Чем вопреки лечебной этике и воспользовался.
Всего пара лишних кусочков корня, повышающего кровеносное давление, и Стотравник при неизменности всех своих прочих свойств становился непереносимым для слабого сердца старого барона. Причём, хотя лекарь этим совсем не гордился, результат проявился не сразу, создав по первости иллюзию, что всё идёт нормально.
Вихрь всё закручивался и закручивался, становясь больше, быстрее и горячее. Ярек же, напротив, всё сжимался и сжимался, как будто нечто давило на него со всех сторон, страшно пуча глаз. Вдруг его рот неественно широко, наверняка до боли и крови растянув щёки и губы, распахнулся, и оттуда раздался пронзительный высокий крик. Эти ужасающие звуки нарастающей агонии были Рентану слишком хорошо знакомы — так умирали люди, раздираемые изнутри магией. Естественной или приобретенной.
Глядя на это, Рентан рефлекторно схватился за значок Двенадцати, принявшись невпопад молиться. Келестия тем временем приблизилась к Яреку вплотную и положила руку ему на голову, ладонью на лоб. Её глаза засветились в тон глазу старого барона, а вихрь чуть успокоился и даже приобрёл некую систематичность. Цвета до этого непонятно переливавшиеся на его поверхности, начали складываться в какие-то картинки, силуэты и даже целые сцены. Увы, для наблюдателя со стороны понять, что именно они изображали, было невозможно.
Вдруг раздался крик уже самой магички, и всё это исчезло, снова слившись в цветную мешанину. Только Келестия вопила не от боли, а от злобы, разочарования и бессилия. В голове старого барона она увидела совсем не прошлое или будущее. Только агонию умирающего организма и последствия обширного инсульта.
Прекратив кричать, магичка отстранилась от умирающего и бросила взгляд, полный ненависти, на лекаря. Она всё поняла.
«С тобой я разберусь позже», — прозвучал в голове Рентана её голос. — «Смотри и начинай молиться всем своим богам, ничтожество, потому что ты умрёшь многократно хуже!»
Вокруг рук магички вновь появились светящиеся руны, которые она резким движением направила на старого барона. Тело старика под их воздействием выгнулось дугой, засветилось изнутри, даже задымилось. Ярек уже не кричал, скорее, мерзко булькал, только теперь к этому звуку добавился хруст и какое-то неестественное, очень мерзкое чавканье.
Рентан хотел бы не смотреть, не слышать происходящего, однако под воздействием чужой магии не мог не только шелохнуться, но и отстраниться, мысленно отгородиться от происходящего кошмара наяву.
— Вот как! Всё же нашлось что-то полезное в этой грязи! — вдруг прерывая свои манипуляции, воскликнула Келестия самодовольно. — Ха-ха-ха!
Вихрь на мгновение успокоился, снова приобрёл систематичность. Он демонстрировал чрезвычайно яркую сцену, какой-то пожар или что-то подобное. Посреди пламени были различимы множество человеческих силуэтов. Длилось это не больше секунды, но магичке, похоже, больше было и не надо.
Он отступила от Ярека, чьё тело охватило странное синеватое свечение. Звуков он больше не издавал ни мерзких, ни каких-либо других. Старый барон Власвы умер и теперь стремительно, буквально на глазах, обращался в прах. Не прошло и десяти секунд, как кресло опустело, не осталось даже одежды.
Магический вихрь быстро затих, напоследок затушив все источники света в помещении. Остались только горящие ненавистью и голубым светом глаза Келестии, обращённые к Рентану.
— Думал помешать мне? — раздался в полной тиши её голос с нескрываемой насмешкой. — Сделал отвар немного сильнее, чтобы я не заметила, что ты собираешься прикончить эту развалину, да? По-детски глупо. Глупо потому, что тебе не удалось. Я увидела, что хотела. Хотела больше, но и этого вполне достаточно. Теперь же…
Снова зажглись свечи и масляные лампы, неприятно ударив по глазам резкой вспышкой света. Лекарь, к своему глубочайшему удивлению, ощутил не боль, не напряжение, а свободу — его больше ничто не держало.
— Пошёл вон, — неожиданно скомандовала Келестия и кивнула на Кобыслава, который всё так же не двигаясь сидел на своём троне. — Ни я, ни этот кретин видеть тебя более не желаем.
И хотя говорила она внешне спокойно, что-то таилось за этими словами. Что-то ужасное. Ухмылка, которая перекосила лицо магички в этот момент, была такой, будто лекарь находился прямо сейчас на пыточном столе аккурат в середине процесса. Что именно она задумала, Рентан так и не понял. Зато наглядно убедился, что произошло бы, если бы его и вправду хотели убить.
Келестия сделала пару шагов к Кобыславу, видно, намереваясь привести барона в чувство, но вдруг остановилась и глянула через плечо, куда-то в район дверей. Что именно она там заметила было неясно, но вдруг раздался очень громкий щелчок пальцами и подле неё оказался никто иной как Божек Вротебок. Судя по его мгновенно вытянувшемуся лицу и вытаращенным глазам, он был растерян и удивлён произошедшим не меньше Рентана.
— Давно надо было это сделать, — заметила магичка коротко и принялась с явным разочарованием осматривать шпиона. — Мда. Так вот чей взгляд я ощущаю на своей спине последние месяцы. Посмотрим, кому ты служишь.
— Постойте, я всё… мои покровители…
Договорить Божеку не дали. Знакомым движением Келестия коснулась его лба, правда, на этот раз не всей ладонью, а лишь парой пальцев.
— Тьфу, — недовольно фыркнула магичка спустя пару секунд. — Даже хозяина нет, — вдруг на её лице появился звериный, кровожадный оскал. — Значит, и искать тебя некому.
Шпион тем временем пришёл в себя. Он уже всё понял, но сохранить самообладание не сумел, поэтому, трясясь всем телом, попытался упасть на колени, попутно моля о пощаде:
— Стойте, прошу!
Было уже поздно. Келестия махнула рукой, и Божек Вротебок с мерзким звуком превратился в кровавую линию, протянувшуюся от пентаграммы аж до стены.
Стараясь не смотреть в ту сторону, Рентан, всё ожидая удара в спину, на негнущихся ногах продолжил путь к выходу. Но ему никто не мешал, не останавливал, даже издевки и те отсутствовали.
Такое странное пренебрежение было хуже любых пыток. Лекарь понимал, что магичка не разбрасывалась угрозами попусту: она не собиралась его отпускать и тем более прощать. Однако в голове старого барона увидела нечто такое, что заставило её поступить именно так, а не иначе.
Лекарю вдруг вспомнился демон в хате еретика. Демон, имевший возможность убить его самым изощрённым или мерзким образом.
«Он тоже что-то знает!» — догадался Рентан.
Уже в самых дверях он услышал фразу, подтвердившую его худшие опасения. Хотя Келестия обращалась к Кобыславу, делала она это специально так громко, чтобы прекрасно было слышно даже на другом конце зала:
— Мой любимый родственник, хочу с высочайшим удовольствием констатировать, что, как ты и хотел, я задержусь в твоих владениях ещё на пару недель. Пару недель, которую мы проведём вместе! Представляешь, оказывается, в твоих землях ещё есть на что посмотреть!
***
Ночь тем временем подходила к концу. Даже сквозь серые тучи, затянувшие небосвод, был виден рассвет, расплывающийся вдали. Интуиция подсказывала Рентану, что солнце сегодня взойдет в платье алого цвета.
В замке лекарь не намеревался оставаться ни на минуту дольше необходимого: зашёл в комнату, снял и выбросил прямо на пол, срывая злобу, подаренный наряд. Переодевшись в привычную одежду, пропахшую смесью лекарств, дорожной пыли и пота, он собрал немногочисленные вещи и отправился в путь. Рентан собирался спуститься в город, найти попутную телегу или, при отсутствии таковой, снять, а затем всю дорогу до Власвы продремать в ней. Хотя вопрос, как заснуть после всего увиденного, был открытым. Оставалось надеяться, что рано или поздно, хотя бы на пару часов моральное и физическое истощение возьмут верх над беснующимся разумом.
Замок Листвица, несмотря на поздний час, отнюдь не спал. Слуги и другие гости, пускай даже не зная, что происходит, всё равно чуяли неладное и потому были на ногах. Многие из них пересеклись с Рентантом, порой совсем не случайно — никто из них не удостоился не то что ответа, даже взгляда.
Исключением стал Венегил. Он сидел на колоде во внутреннем дворе и пыхтел отвратительно смердящей трубкой, понуро разглядывая свои испачканные в грязи сапоги.
— Я был против, — бросил он, заметив лекаря и то, с каким лицом тот проходил мимо.
С точки зрения Рентана, это прозвучало жалко. Как оправдание тому, что нельзя было оправдать. Лекарь, не в силах побороть желание что-то сказать, замедлил шаг, а затем остановился в двух метрах от коморника и с презрением бросил:
— Но ты здесь.
— Да, — не стал спорить или уточнять, что это значит, коморник. — Как и ты.
— Я убил Ярека, — спокойно, даже хладнокровно сообщил Рентан. — Прервал страдания старика.
— Уж не гордишься ли ты этим?
— Может, и горжусь. Может, и нет, — лекарь качнул головой. — А ты что сделал? Сколько раз с того момента, как узнал о грядущем, ты мог подняться к нему и придушить подушкой, м?
Венегил ничего не ответил. Он так и сидел, уперев взгляд вниз, даже про трубку во рту забыл, отчего та практически затухла. Рентан же, глядя на эту картину, понял, что издевается над человеком, который уже сам морально уничтожил себя, и потому молча последовал дальше. Кто и что мог сделать было уже не важно. Всё осталось позади, и изменить это не могли даже боги.
Если замок худо-бедно был освещён, то вот дорога, ведущая к городку, оказалась погружена в утреннюю полутьму практически целиком. Фонарь лекарь прихватить с собой не догадался, а возвращаться и снова сталкиваться с коморником не хотелось. Пришлось поддаться гордыне и упрямо идти по ухабистой дороге, которую даже толком видно не было.
Удивительно, но он был здесь не сказать чтобы в полном одиночестве. «Компанию» ему составляли вороны, вдруг решившие в столь ранний час исследовать окрестности Листвицы. Птиц было на удивление много, и очень наглых — к лекарю они относились с демонстративным пренебрежением, будто бы он сильно мешал.
— Всё как и всегда, — вдруг раздался вкрадчивый, очень хриплый голос у Рентана из-за спины.
Раздалось возмущенное карканье и хлопанье крыльями — птицы, почуяв неприятности, разом сорвались с места.
— Гордость и спесь стоят выше разума, — продолжил вещать голос. — Выше мудрости. Выше богов. Даже свою никчёмную жизнь вы подчас цените меньше.
Лекарь обернулся, но ничего не увидел, кроме тьмы, сгустившейся вокруг него особенно плотно.
— Да-а-а, это снова я. Твой покровитель. Твоя тень.
— У меня другие покровители! — хватаясь за значок Двенадцати, крикнул лекарь. — Что тебе надо, демон?
— Ничего. У тебя ничего нет, а мне ничего сейчас не надо. Я своё ещё возьму — потом, в самом конце.
Рентан осторожно сделал шаг и убедился, что тьма, в которой он, словно в коконе, оказался, не двигается вместе с ним.
— Мы поговорим, а затем ты пойдёшь дальше, — сообщил голос спокойно и с сочувствием посоветовал: — опусти руку — устанет. Всевышние не услышали тебя там, во время ритуала, думаешь, услышат здесь, сейчас?
Руку лекарь не убрал и, конечно, не перестал воспроизводить в памяти текст молитвы.
— Неужели ты ещё не понял? Боги заняты. Им нет дела до тебя. Злая ирония состоит в том, что лишь мне — тому, кого ты ненавидишь и боишься, — не всё равно.
— Ты собираешься похитить мою душу и наслаждаться её страданиями! — напомнил Рентан гневно.
— Кто из нас не без греха? — с сарказмом заметил голос, не отрицая своих намерений.
— Что тебе надо? Говори и убирайся! Или убирайся сразу!
— Какая грозная мошка, — презрительно восхитился демон. — Скажи, там, в лаборатории этой Келестии, что ты чувствовал, пока варил отвар?
Рентан нервно сглотнул, прекрасно поняв, к чему именно задан этот вопрос. Впрочем, мгновенного ответа от него и не требовали.
— Нарезая все эти корешки и травы, в окружении мензурок, колб и котлов, ты ведь ощутил себя как тогда, двадцать лет назад, верно? Она ловко поймала тебя, признай — этот Стотравник умеют готовить даже не все алхимики. А ты, наивно врущий ей о своей личности, вдруг умеешь. Да ещё как! Оно и немудрено: твои пациенты получали такой же отвар перед тем, как умереть в агонии…
— Заткнись… ЗАТКНИСЬ! — прокричал в гневе лекарь. — Да. Ощутил себя так же, как тогда. Доволен? Теперь убирайся!!!
— Тысячи умерли на твоём столе. Тысячи, — не реагируя, продолжал с упоением, словно смакуя каждое слово, демон. — Но ты горюешь не о бродягах, сиротах или преступниках, которые захлебнулись кровью, беззвучно крича от боли. Ты винишь себя всего за одну смерть. Смерть человека, который умер мгновенно, даже ничего не поняв — вовсе не от чумы. Твой коллега, друг, брат, тот самый, никогда не врущий скелет в шкафу…
Не желая слушать дальше, Рентан бросился во тьму, не думая, что будет потом — лишь бы это прекратилось. Только бы не слышать, что было дальше. Голос и вправду замолк, а затем, омерзительно клокоча, как стая ворон, рассмеялся ему в спину. Лекарь снова стоял посреди дороги, тьма исчезла, ей на смену пришёл рассвет.
Путь до Власвы Рентан не практически не запомнил, хотя тот не был ни быстрым, ни лёгким. Лекарь спустился в городок при замке, нашёл первого попавшегося крестьянина, кинул тому чрезмерно много монет и пробормотал, что ему надо и куда, а затем провалился во тьму.
Это была не простая темнота закрытых век и не такая какую, создавал Отвергнутый. Эта тьма принадлежала персонально Рентану — его личный клубок из боли, страданий, отчаяния, обречённости и запаха горящей человеческой плоти. Так же пах Оренград в последние часы своего существования.
По его горящим, заваленным телам улицам метался человек в лохмотьях. От переполнявших его чувств он сошёл с ума, но недостаточно сильно, чтобы броситься в огонь и прекратить свои страдания. Ему мешала совесть — последний оплот разума, терпящего крушение. Именно она не позволила уйти вот так просто, без наказания. Человек в лохмотьях должен был страдать за всё содеянное. Как можно сильнее и дольше.
Вдруг среди огня и тел показался ещё один силуэт. Молодой парень брёл по улицам и не знал, что ему делать. Его шевелюра в таком-то пейзаже особенно сильно напоминала огонь, даже несмотря на грязь и копоть. Все вокруг погибли, а ему повезло выиграть в лотерею — каким-то невероятным образом иметь врожденный иммунитет к заразе, уничтожившей целый город.
Заразившись, пережить Синюю чуму было невозможно — летальность была абсолютной. По этой же причине приобретённый иммунитет к ней на весь Оренград был лишь у одного человека, который просто провёл с ней слишком много времени, исследуя и изучая творение своего злого гения.
Они встретились посреди улицы и долгое время тупо смотрели один на другого. Не было произнесено ни одного слова, не сделано ни единого жеста, но тем не менее они поняли друг друга. И поэтому дальше шли уже вместе, продираясь через улицы умирающего города.
На выходе их ждало не спасение, а ещё одно испытание. На этот раз холодом, голодом и жаждой. Их и немногих других «везунчиков» Охотники загнали в дырявый хлев, как скот, и держали там, изредка давая тухлую воду и гнилой хлеб. Так прошло целых две недели. Две невероятно долгих недели. Потом стало ясно, что среди них нет ни больных, ни разносчиков заразы, и их просто выкинули на улицу.
Некоторых забрали шныряющие вокруг маги. Охотники не одобряли подобное, но и вмешиваться не спешили. Судьба этих несчастных была наихудшей — пережив ужасы и лишения, сгнить на лабораторном столе в роли подопытных.
Локто Хорену и его безымянному спутнику повезло. Прежде чем их заметили маги, они сумели прибиться к группе паломников-триединников. Некоторое время путешествовали вместе, а затем разделились. Триединники двинулись дальше в поисках своих божеств, тогда как Локто и второй нашли караван беженцев, следующих на север к речке Власва и одноимённому городу.
Других горожан, кроме них двоих, в караване были считанные единицы. Он состоял почти целиком из людей, которые с удивлением обнаружили, сколь большую роль в их жизни играл Оренгард, хотя некоторые в нём ни разу в жизни даже не бывали. Те, кто жил за счёт земли и скотоводства, ещё надеялись как-то протянуть, пережить трудное время, пересидеть на запасах. Но вот кожевенники, рудокопы, лесорубы и многие другие — все они ринулись прочь, не питая иллюзий насчет своей судьбы.
На городских косились и плевались, но не прогнали. Общая беда оказалась сильнее страха и предрассудков. Помогла этому и харизма Локто, и умение врачевать его спутника, который упрямо не желал называть своего имени.
Впервые Рентаном он назвался уже в воротах Власвы. Спустя примерно полгода после гибели Оренгарда. Караван, уменьшившийся за это время на две трети, застрял подле города — его не желали пускать внутрь, и даже остаться в окрестностях не разрешили. Лишь человека, чей дар к излечению болезней опережал любые повозки, решились пустить, и то на своеобразные «смотрины». Он должен был спасти всех этих людей, которые наперекор погоде, зверью, болезням и разбойникам добрались до города, а потому пришлось играть по правилам.
— Имя? — хмуро спросил стражник-сотник, старательно выводя символы в учётной книге.
— Рентан, — коротко и без всякого желания буркнул лекарь.
— Что это значит? — растерянно уточнил сотник.
— Имя.
Последовал скрип пера и новый вопрос:
— Фамилия есть?
— Нет.
Никакого удивления, только быстрое движение пером — прочерк.
— Откуда?
— Ниоткуда. Этого места больше нет.
Стражник недобро осклабился, но, глянув на человека перед собой, подавился усмешкой. Даже сняв с пояса хлыст, которым он обычно гонял особо настырных попрошаек, он не смог бы причинить человеку перед собой большую боль, чем тот и так испытывал.
Так и повелось по первости: Рентан Ниоткуда. С годами вторая часть где-то подзабылась, многие вообще были не в курсе, что знаменитый лекарь родился не во Власве или окрестностях, а остальные старались это не вспоминать уже из уважения.
А вот он сам этого не забыл. И даже двадцать лет спустя, путешествуя в стогу сена, уставший, разбитый, Рентан, пребывая в полудрёме, вновь и вновь возвращался в те далёкие дни, снова их переживая. Вновь ощущая запах умирающего Оренгарда.