Осенняя пора в Оренгарде всегда была мерзопакостной, но в ту осень выдалась особенно противной: не только дождливой, но и неестественно холодной, а также ветреной. Особенно сильно на себе это ощущали те, у кого не было крыши над головой. Каждая ночь у них превращалась в борьбу с влагой, холодом и ветром. Будто этого мало, в последнее время добавился ещё один фактор.
Из уст в уста бродяги рассказывали истории одна мрачнее другой о чёрной повозке, которая по ночам каталась по улицам, скрипя колёсами, и подбирала самых слабых — тех, кто не мог убежать. Тела некоторых из них, тех, кого представлялось возможным, а главное, было кому опознать, находили странно истерзанными в групповых захоронениях за городом.
Слухов, касаемо этого, ходило великое множество. Список подозреваемых был обширен, но не слишком оригинален: маньяк-изувер, безумный алхимик, опальный маг. Отдельной строкой шли Фрим и Фрим. Два именитых лекаря, чья больница одновременно являлась гордостью и страхом всего города.
Про происходившее в её стенах всегда ходили мрачные слухи, но в последнее время в связи с участившейся пропажей людей их стало особенно много. При этом про самих Фримов вряд ли можно было сказать что плохое. Они не скрывались: у Фрима Мено в городе жила семья. Фрим Набен слыл одиночкой, но тоже то и дело мелькал то тут, то там, порой в весьма неожиданной компании знатных незамужних дам. Оба родились и выросли в Оренгарде не в самых бедных семьях, которые они рано потеряли. На их богатства и была построена, а вернее, перестроена из городской тюрьмы больница.
Пару лет назад Фримы схлестнулись с каким-то заезжим магом — скандал тогда был страшный и громкий, но быстро забылся. Да и симпатии горожан, чьи предки всего полвека назад в ходе кровавого восстания избавились от представительства ордена Великого древа и других оренгардских магов, явно склонялись в одну определённую сторону.
Тем не менее мрачные тучи обстоятельств над больницей и её владельцами в последние месяцы сгущались всё сильнее.
— Опять мы на первых полосах! — с озорным возмущением заявил Мено, врываясь в кабинет к другу, коллеге и названному брату.
Истощавший в последнее время и утомлённый донельзя непрерывной работой Фрим Набен, записывающий содержимое своей головы и потому чрезвычайно сосредоточенный, нехотя отвлёкся и оторвал голову от стола, заваленного бумагами в несколько слоёв. Фрим Мено, напротив, особенно на таком-то фоне, прямо пылал здоровьем — это было заметно по овалу лица, который становился всё больше овалом.
Тем не менее они были похожи как родные братья, хотя родственниками если и являлись, то невероятно далекими. Со многими другими представителями оренгардской знати у них имелось больше общей крови, чем друг с другом. А вот таких сходств во внешности ни с кем больше не было.
— Что опять?
— Пропажи бродяг!
— М-м-м-м, — потянул Набен и безучастно вернулся к прежнему занятию, чем вызвал недовольство своего друга.
— Твоё «м-м-м-м» дорого нам стоит! — не позволил ему уйти от разговора Мено. — У меня начинают спрашивать.
— И кого же волнует судьба полудохлых бродяг? — в голосе Фрима Набена чувствовалась насмешка.
— Никого, — развёл руками Фрим Мено. — Как и всегда. Но поговаривают, что скоро пропадать начнут не только бродяги!
— Не начнут. Мы закончим раньше.
И хотя в его голосе чувствовалась уверенность, это было напускным. Эксперименты, длящиеся уже несколько лет с опережением всех графиков, выделялись лишь количеством впустую потраченного времени, а иногда и откровенных провалов.
— Это не всё! Опять пришло письмо от того сноба!
Речь шла про декана городского университета Оренгарда. Раньше оба Фрима отчитывались туда о своей работе, предоставляли на обозрение некоторые открытия и секреты мастерства, но потом, углубившись в новую тему, по понятным причинами перестали это делать.
— Ответь, что… м-м-м-м, — Набен растерянно поднял голову и уточнил: — что мы ему обычно отвечаем?
— Что извиняемся, но у нас нет времени, — ответил с неприязнью Мено. — Поэтому в этом году он прислал свои писульки почти на месяц раньше обычного и попросил не забыть.
— Чем грозит?
— Ничем. Пока. Надо понимать, следующее письмо будет куда менее сдержанным. — Мено вздохнул и добавил менее спокойно, напоминая: — Мы получаем от них деньги!
— Копейки, ни на что не влияющие…
— На эти «копейки» мы содержим половину штата. Если больница перестанет лечить людей, потому что некому будет лечить, тогда нам не поздоровится.
Набен, вняв тревоге друга, нехотя откинулся в кресле, прикрыв глаза и перебирая имеющиеся варианты в слух:
— М-м-м-м, что у нас есть показать? Стабилизированный, упрощённый рецепт «Всетравника»? Подозрительно и никому не интересно.
— После того скандала, — вмешался Мено, — это вовсе не то, что нам надо.
История с отваром вышла мрачная и была напрямую связана с дочерью Фрима Мено — Вилорой. В Оренгард заявился маг-искатель талантов, чей взор безошибочно пал на двухлетнюю девочку. Способности, как выяснилось впоследствии, у неё действительно имелись, однако сильно ниже среднего, что, на самом деле, было многократно хуже любых иных вариантов, в том числе скоропостижной смерти. Так или иначе маг, понимая, что в качестве подопытного-слуги девочку, единственного ребёнка, ему не отдадут, невзирая ни на какие риски, пошёл на мухлёж.
Маг тайком подсунул девочке и заставил выпить отвар. Мало того, что «взрослую» дозу, так ещё и сваренную по весьма суровому рецепту, обеспечивающему высочайшую концентрацию стимулятора. Это всё выяснил Фрим Набен, пока Мено разрывался между Вилорой, впавшей в кататонию, и расправой над магом.
С тех пор в Оренгарде данный отвар имел мрачную репутацию «зелья магов» и потому пользоваться популярностью, несмотря на массу полезных свойств, перестал.
— Какие-то анатомические выкладки? — продолжил перечислять вариант Набен. — Опять же подозрительно. Официально мы не закупаем, даже если бы могли, трупы для вскрытий…
— Как насчёт исследований Чёрной чумы? Нам есть что показать и рассказать на эту тему. Хотя бы эти твои «частицы»!
— В городе и округе не было вспышек уже лет пять, — заметил после недолгой паузы Фрим Набен. — Это могут превратно истолковать — как будто мы рискуем, проводя такие исследования. И кстати, мои «частицы», которые, как мне видится, передаются по воздуху, лишь усугубят это подозрение.
Мено задумчиво стал мерить шагами комнату.
— Должно же быть хоть что-то! — он посмотрел на коллегу. — Если мы опять проигнорируем этого чудака, то поставим под угрозу всю нашу работу. От нас ждут нового «Иммунитета»! И ждут уже давно!
«Иммунитет» был их совместным трудом, весьма солидным исследованием, доказывающим, что сопротивление многим заболеваниям есть результат наличия в организме человека неких очень адаптивных механизмов защиты. Суть их и форму выявить не удалось, но зато удалось доказать факт их наличия и примерный принцип работы. Здесь точки зрения исследователей расходились.
Фрим Мено считал, что подобное уничтожает подобное, а значит, организм учится использовать болезнь против неё же самой. Точка зрения Фрима Набена состояла в том, что защитный механизм неким образом запоминал характерные черты заболевания и потому впоследствии быстрее реагировал. Так или иначе работа произвела определённый фурор и разошлась немалым тиражом.
Имелся в этой работе и другой аспект, старательно вымаранный из текста, но подразумевавшийся сам собой. Он так и не был замечен кем-либо — этот скелет из шкафа не успел разболтать все секреты. Тем не менее именно работа над «Иммунитетом» стала основой для всех дальнейших исследований Фримов, включая текущие.
— Значит, скормим «частицы», — предварительно обдумав всё, нехотя заключил Набен. — Только не чумные — и вправду слишком подозрительно. Что у нас там лютует?
— Эм, пенка, пенка… — Фрим Мено стал копаться в больничных записях, попутно озвучивая попавшиеся ему на глаза диагнозы. — Боги, с этими бешеными собаками пора бы что-то сделать! О!
— Что там? — приоткрыл один глаз Фрим Набен.
— Симптомы: температура, заложенность носа, кашель, высыпания на коже.
— М-м-м-м. Не уверен…
— Тут есть запись о том, что бедолага заболел, общаясь со своим больным подельником, — Фрин Мено помахал найденными бумагами. — У того были те же симптомы.
— «Подельником»?
— Это преступник, которого нам привезли при смерти. Мы его вылечили, а потом… — Мено осмотрел бумаги, но, ничего не найдя, пожал плечами. — Уверен, его казнили.
— Что он сделал? — уточнил Фрим Набен.
— Проповедовал веру в Отвергнутого.
Оба Фрима синхронно хихикнули — они считали себя выше религиозных заблуждений.
— Нам это подходит — никаких следов, — заключил Набен.
— В худшем случае этот чудило пришлёт нам претензию в стиле: «Ищите больше доказательств». А на поиск может уйти прилично так времени.
Фрим Набен закивал, соглашаясь с такой оценкой, и вдруг поднялся из-за стола, приглашая друга за собой.
— Идём. Мне есть что показать.
— Вчерашний образец?
— Нет, привезли утром. Результат обнадёживает — я как раз заканчивал расчёты.
— И что?
— Болезнь присутствует в организме, без особых последствий, но при этом имеются признаки того, что она способна к распространению. Только вот… — голос Набена дрогнул.
— Что такое?
— Есть небольшое осложнение, — вдруг его голос дрогнул во второй раз, сделавшись холодным как металл. — Или прорыв, тут как посмотреть.
***
Лаборатория Фримов была бы гордостью по меньшей мере всего Оренгарда, знай о ней чуть больше людей. Однако в курсе её существования было всего несколько десятков персон. А бывали внутри и того меньше — даже больничной прислуге строжайше запрещалось туда входить.
Официально из-за опасностей разнести какую-либо заразу или вмешаться в ход важных экспериментов. Неофициально же слухи ходили не менее мрачные, чем об остальной больнице. Как это ни странно, оные сплетни оказывались куда ближе к истине.
Эксперименты здесь шли непрерывно, но в их ход не всегда удавалось вмешиваться даже самим экспериментаторам. Что же касается распространения заразы, то с этим всё было особенно непросто…
— Это ужасно.
Голос Фрима Мено звучал дежурно. Само заявление тоже было традиционным с того самого дня, как он после долгих споров всё же уступил и дал согласие на эксперименты, как заявлялось, на «качественном материале» — бродягах, смертельно больных, проданных сиротах…
Что удивительно, весь этот «материал» стоил сущие копейки — иной раз на ингредиенты зелий уходили суммы многократно большие, чем стоили те люди, в которых их вливали. Это при том, что большая часть денег утекала в карман посредника, доставлявшего несчастных в больницу по ночам. Сами Фримы прекрасно осознавали, что, если они попадутся лично за подобным занятием, то это будет в первый и последний раз.
В тот день в лаборатории было малолюдно. Всего один подопытный заключённый в гигантских размеров стеклянном сосуде, окутанный целой паутинкой трубок, по которым в его организм закачивалось с добрый десяток различных эликсиров и зелий. Тело несчастного заметно покраснело, как от сильного жара, и было покрыто испариной. Если бы не хитрая система ремешков и креплений, он наверняка бы метался в бреду и кричал в агонии. Однако средство против этого «отвлекающего звука» Фрим Набен придумал практически в самом начале работы.
— Подопытный номер семь, дробь четырнадцать, дробь сто два, — зачитан Набен, хотя в этом не было особенного смысла. — Жив после введения образца заболевания вот уже восемнадцать, м-м-м-м, девятнадцать часов.
— Это рекорд?
— Да. Из этой партии выживали и дольше, однако…
Продолжая бормотать малопонятные особенности данной серии экспериментов, Фрим Набен достал из клетки мышь. Её глаза заметно светились красным. Это был специально выведенный мутант — животное с усиленной чувствительностью к магии. Будь эта мышь разумна, она бы вероятно сумела даже творить заклинания, однако без этого всё ограничивалось практически безвредным, неконтролируемым созданием разноцветных искр.
Через хитрую систему шлюзов мышь оказалась в специальном закутке, куда поступал воздух из той части сосуда, где располагался больной. Почти сразу же глаза мутанта засверкали, заискрились, а сам он, не прошло и пяти минут, завалился на бок, принявшись, хрипя, тяжело дышать.
— Быстро, — сглотнув, оценил Фрим Мено. — Очень быстро.
— Да. Нам не подходит. Зараза уничтожит сама себя, прежде чем доберется до цели. Но направление верное…
— Подожди-ка, но ведь внутри не маг! — поняв, что происходит, Мено, изучил листки с изложением того, что представлял из себя подопытный. — «Магические способности незначительные»!
— Да, — нехотя согласился Набен. — Это не маг. И он смертельно болен. М-м-м-м, тем не менее он является переносчиком и…
— Когда мы обсуждали, кхм, это вот всё, речь шла про то, что для обычных людей это будет безвредно! — напомнил Фрим Мено, начиная сердиться. — Ты забыл?
— Я не забыл, — голос Фрима Набена стал холодным. — Я понял, что это невозможный путь. Не получится погнаться за двумя утками и поймать обеих. Если мы хотим расправиться с магами, создать наше идеальное оружие против них, то придётся заплатить цену.
— Цену?! Ты… ты посчитал?
— Да. Текущий вариант чумы унесёт жизни девяти из десяти. Но если…
— Прости, — без какого-либо намёка на извинения перебил его Мено с подозрением, — к каким цифрам ты стремишься?
— Три-четыре, — спокойно и невозмутимо ответил Набен, внимательно наблюдая за бьющейся в агонии мышью. — М-м-м-м, пять — допустимо. Из десяти, разумеется.
— Половина? — не поверил своим ушам Фрим Мено. — Половина!!!
— Не считая различного рода аномалии неясного до конца толка. Предполагаю, что речь идёт о людях изначально мало чувствительных к магии или нечувствительных вовсе. Некая аномалия, — не замечая или не желая замечать реакции друга, продолжил хладнокровно рассуждать Фрим Набен. — Так или иначе имеет место быть определенный процент невосприимчивых к самой чуме.
— Иммунитет? — навострил уши Мено.
— Не думаю. М-м-м-м, скорее, как я уже сказал, аномалия организма. — Набен кашлянул и продолжил предыдущую мысль: — Итого: на каждую тысячу выйдет…
— Я знаю, сколько это выйдет! — снова перебил, на этот раз схватив друга за плечо, Фрим Мено. — ТЫ понимаешь, что это много?! Слишком много!
— Теоретически, м-м-м-м, если у меня будет достаточно времени, количество можно снизить до двух целых и трёх десятых, плюс-минус…
— Дву… — Мено осёкся, поняв, что это не важно. — Это всё ещё слишком много!
— Увы, — Набен равнодушно пожал плечами. — Мы должны выбрать что-то одно: или оружие против магов, или безвредный насморк, который они даже не заметят.
Фримы смотрели один на другого, и в этих взглядах было предельно мало взаимопонимания. Каждый из них думал о чём-то своём. Каждый пытался найти какой-то компромисс, но не мог.
— Я… я не буду в этом участвовать! — решительно заявил Мено. — Это… это бойня! Мясорубка! Резня!
— Речь о всего двух из десяти, — заметил Набен примирительно. — Что это такое? При родах умирает половина женщин. Меньше трети детей доживает до десяти лет. Два из десяти…
— Это много! Пойми, это очень, очень много! Ты ведь не роды облегчаешь! Женщина умирает, как и дети! Только теперь они ещё будут умирать от твоей… нашей чумы!
— Это допустимая цена за месть и освобождение. В ходе боёв за город полвека назад в процентном соотношении погибло даже больше, я посчитал. А уж сколько осталось без крова и…
— Я не собираюсь считать! — перебил Мено. — Не собираюсь искать некую цифру, которая успокоит совесть, потому что это «незначительно»! Меня устроит смерть магов, можно мучительную смерть, кровавую смерть после того, что они сделали с моей семьей, хотели сделать с Вилорой, но нельзя трогать простых людей! Нельзя, понимаешь?! НЕЛЬ-ЗЯ!!!
Фрим Набен смотрел на него и не понимал. Он уже всё просчитал, всё продумал. Ему нужно было только время — снизить число смертей для обычных людей. Не из жалости, а из простого расчёта: если будет умирать слишком много народа, то зараза уничтожит сама себя практически сразу. Конечно же, маги умрут вместе с прочими, но цель состояла совсем не в том, чтобы создать одноразовое лекарство. Это должна была быть прививка. И поэтому Набен сделал вид, что отступил.
— Я, м-м-м-м, продолжу эксперименты. Попытаюсь добиться… меньшего числа жертв.
— Полного их отсутствия! — стоял на своём Мено. — Наш уговор в силе: делай что хочешь, но в итоге должны пострадать маги и никто больше!
— Да, никто больше… — скривившись, подтвердил Фрим Набен. — Сделаю так, что кроме магов никто не пострадает.
Фрим Мено смотрел на него и размышлял. Его друг никогда не отличался умением лицедея, а врал и вовсе особенно плохо. И текущий разговор не был каким-то исключением. Тем не менее сердце Мено дрогнуло. Оно ещё не забыло родителей, которых маги несправедливо обвинили, не менее несправедливо осудили, а затем, называя это восстановлением справедливости, казнили всех без разбора — стариков, взрослых, подростков. Уцелел лишь он один — его самого младшего из всего семейства, как и Фрима Набена, оставили в живых в качестве назидания другим бунтарям.
— Держи меня в курсе всего… всего этого.
— Как пожелаешь.
***
Эксперименты продолжались день за днём, час за часом, ещё месяц. Фрим Набен фактически поселился в лаборатории, окончательно перестав появляться на публике. Загадочная повозка, после появления которой пропадали люди, напротив, оказывалась в поле общественного внимания всё чаще и чаще.
Мрачные слухи вокруг больницы лишь ширились и множились. Нашлись даже некие пострадавшие, хотя по той чуши, что они несли, быстро становилось ясно, что это не более чем решившие нажиться на ситуации мошенники. Сильнее всего это, конечно же, било по продолжающему жить публичной жизнью Фриму Мено. Ему раз за разом приходилось объяснять происходящее, щедро раздавать быстро нарастающие в объемах взятки, а порой даже платить «кому надо», чтобы особо говорливые провокаторы поубавили пыл своих речей. Тем не менее тенденция была понятна: вокруг больницы сложилась нездоровая ситуация, и достаточно одной ошибки, маленькой промашки, как всё полыхнёт, и волна народного гнева сметёт всё на своём пути.
Поэтому атмосфера за столом, где собрались оба Фрима, царила мрачная и нервозная. Такие посиделки в гостях у семьи Мено раньше были еженедельной нормой, но затем, по мере того как Набен сильнее погружался в работу, происходили всё реже. Тем не менее все присутствующие старались будто бы этого не замечать, ведя себя ещё более противоественно, чем могли бы.
— Вилора, сиди ровно, не вертись и не корчи рожи! — потребовал Фрим Мено. — Обрати своё внимание на тарелку — еда скоро остынет.
— Не дергай её, дорогой, — примирительно сказала Алессия Мено.
— Нихасю кафу, кафа — нескусная! — невнятно возмутилась нарушительница спокойствия.
— Алессия, не потакай ей!
— Каша очень полезная, дорогая. Будешь много есть каши — не будешь болеть.
— Никогфа не буфу?
— Никогда-никогда.
Фрим Набен, которому и корчили рожи, сидел с видом человека, который смутно помнил, как должен поступить, но уже не мог. Раньше он корчил забавные лица в ответ, чем неизменно срывал целую бурю позитивных эмоций у ребёнка. Но сегодня он чувствовал себя здесь чужим, впервые за всё время.
Глядя на эту, может, не идеальную, но семью, Набен отчётливо как никогда прежде понял, что его эксперименты обречены. Если до этого он тешил себя надеждой, что этот гуманизм — так, сиюминутное веяние, то теперь стало ясно: Мено запретит ему работать дальше, даже если бы имелся оптимистичный результат. Которого, как назло, не было и в помине.
Более того, в последней партии умирали десять мышей-мутантов из десяти, исключениями становились лишь в редчайших случаях. Аномалии, которых не могло быть больше сотых долей процента от всей популяции. Набен полагал, что проблема состояла в общем подходе, той самой попытке догнать двух уток сразу и сделать вид, что они «не такие», как их враги, что они лучше и умнее.
Вдруг Фримы встретились взглядами. И хотя их дружба трещала по швам, они всё так же прекрасно понимали один другого без всяких слов. Набену показалось, что у него есть шанс, что ему удастся переубедить друга, воодушевить на очередной виток экспериментов, объяснить суть своей новой задумки.
Конечно же, за столом такие вещи они обсуждать не стали, да и сразу после тоже. Они решились на данный разговор лишь глубокой ночью, когда все, кроме них, включая слуг, уже заснули. Местом выбрали уютный, особенно в летнюю пору, балкон — осенью здесь было холодновато и слишком ветрено, однако вид на сад при доме, а также усеянное звёздами небо, был ничуть не хуже.
— Как мы дошли до этого? — спросил Мено, меланхолично покуривая трубку в своём излюбленном кресле. — Когда между нами возникла эта трещина?
— Семь лет назад, — без раздумий и упрёка ответил Набен.
Пояснений здесь не требовалось — именно тогда Фрим Мено женился.
— Может, ты и прав. А может… может, просто я успокоился? Никакой огонь не может гореть вечно. Выходит, верно говорят — время лечит.
— Нет, не лечит, — Набен вздохнул и рефлекторно пригладил волосы. — Ведь у меня этот огонь горит до сих пор. Так же ярко и горячо, как в самом начале. Просто есть времена великих решений, а есть — великих ошибок.
Фрим Набен, стоял на ногах, облокотившись на витую ограду. Его, казалось, не интересовало ничего, кроме звёздного неба. Он пожал плечами, показывая, что причина не играет никакой роли. Важен лишь итог.
— Ты живёшь в иллюзии. Заставил себя поверить, что всё хорошо, что магов нет.
— Ну да, а того подонка, который приперся сюда пару лет тому назад, чтобы осмотреть моего ребёнка, который хотел забрать его, да так сильно, что решился при мне накачать его алхимической дрянью, я и не заметил! — съязвил Мено. — Я ничего не забыл и ничего им не простил. Но есть разница…
— Нет разницы, — перебил его Набен. — Нет никакой разницы, какое оправдание своему бездействию ты нашёл. Важна лишь готовность отступить, сдаться. Ты готов отступить и сдаться, — это было не вопросом, а категоричным утверждением.
— Ты не прав, — Фрим Мено заметно колебался и юлил. — Я не готов сдаваться, но и… приносить в жертву неповинных людей тоже. Не хочу становиться как они, понимаешь? — Вдруг голос его стал куда более уверенным и громким: — Суть ведь не убийстве как таковом, даже не в мести.
— Значит, ты стал наивен, раз надеешься победить, не замарав руки. Не перейдя черту.
Фрим Мено недовольно скривился, но вместо того чтобы спорить и опровергать данное заявление, несколько сместил тему разговора.
— А где твоя черта? Где та граница, которую ты не готов пересечь? И есть ли она вообще?
Перед тем как ответить, Фрим Набен долго смотрел на звёзды, находя знакомые очертания созвездий и попутно пытаясь найти ответ внутри. Начал он издали:
— Священник, который меня опекал, всегда говорил, что любые ограничения перед нами — это испытания богов. Проверка нашей воли, терпения, смелости и прочих добродетелей. Поэтому у меня нет никаких черт и границ, понимаешь? Каждое препятствие — это испытание, проверка, которую необходимо пройти, чтобы двигаться дальше.
— Но зачем двигаться дальше? — продолжил с намёком допытываться Мено. — В чём конечная цель?
Это, конечно же, не понравилось Набену. Ему показалось, словно его друг и названный брат ставил себя выше, словно он познал некую вселенскую мудрость, тогда как на деле…
— Ты забыл, верно? — не дождавшись ответа, переспросил Фрим Мено.
— Извести магов, покончить с ними навсегда…
— Значит, всё же забыл. Мы собирались не «извести магов», мы собирались покончить с несправедливостью, беззаконием, вседозволенностью магов. С террором! Это разные вещи.
— Как по мне — нет. То, что ты перечислил, лишь красивая обёртка, а суть одна. Борьба, мы или они. Они или мы. Иначе и быть не может, — Фрим Набен старался звучать как можно более спокойно и умиротворенно, но вряд ли бы он сумел кого-то этим обмануть. — Как наши родители не смогли отстоять свою жизнь на том судилище, так и мы не сможем чего-либо добиться, если не продемонстрируем наличие силы. Только тогда с нами станут считаться, начнут слушать и слышать.
— И для того чтобы продемонстрировать свою силу, ты хочешь истребить кучу людей? Как ты там насчитал, пять десятых населения Эндрии? Интересный подход, как там говорят? «Чтоб чужие боялись — бей своих»?
Повисла пауза, казалось, что им уже нечего сказать сверх сказанного, но на самом деле оба Фрима просто готовились к следующему раунду. В этот раз после довольно продолжительной паузы первым заговорил Набен:
— Послушай, я всё продумал. Высокая летальность не помеха — это возможность. Мы превратим нашу вакцину от магов в скальпель. Да, будут умирать все наповал в течение считанных дней, но это сделает возможным контролировать заразу. Она просто не сможет распространиться достаточно далеко.
— Ты говоришь скальпель, но, насколько я знаю, скальпелем управляет человек, — задумчиво пустился в рассуждения Мено практически сразу. — Именно человек его направляет, выбирает усилие и угол. Верно говорю?
Истинная подоплёка этого вопроса укрылась от Фрима Набена.
— Да. К чему это ты?
— Кто будет направлять этот твой скальпель? — задал ключевой вопрос Фрим Мено.
— Конечно же…
— Мы? Послушай, я, конечно, самовлюблен не меньше твоего, но идея взять образцы болезни, поместить в закупоренную колбу, куда подкидывать мышей, чтобы зараза не погибла, а затем отвезти в город своих врагов и выпустить на волю — лежит на поверхности. Для этого не надо быть даже одарённым медиком.
Фрим Набен молчал не потому, что услышал нечто новое или неожиданное. Обо всём этом он уже думал, просто ему казалось, что всё очевидно, что это даже не тема для обсуждения.
Да, его заразу можно будет распространять без ведома создателя, но прежде её необходимо будет изучить, понять свойства. Это совсем не просто сделать, когда счёт для заражённого идёт на дни или даже часы. Болезнь защитит себя сама, выкосив незадачливых исследователей в первую же очередь.
— Вероятность подобного, м-м-м-м, чрезвычайно мала.
— Как по мне, это вопрос не вероятности, а времени, — усмехнувшись, парировал Фрим Мено. — И те, против кого ты собираешься направить эту чуму, найдут способ её контролировать первыми — это будет для них вопросом выживания, понимаешь? — Вдруг он вскочил и воскликнул в гневе: — Ты собираешься дать магам страшнейшее оружие из возможных! Заполучив твою чуму, они больше не будут устраивать городские бои или показательные судилища! Не-е-ет! Они выпустят на непокорных чуму, а выжившие сами приползут к ним на коленях — за спасением.
— Чума будет воздействовать на наделённых магическим даром сильнее, им не удастся…
— Удастся! — прервал друг Мено. — Не сразу, не с первой попытки, но удастся! Они всемогущие, ты не забыл?! В их арсенале отыщется инструмент, подходящий и для такого.
Повисла тишина. Фримы стояли и буравили друг друга взглядами. Пожалуй, говори они оба на разных языках, между ними было бы больше понимания и согласия, чем сейчас.
Набен искренне не понимал друга: тот возвеличивал их общих врагов, называя «всемогущими». Это была риторика совсем не горящего жаждой мести юноши, чьих родителей растерзали на городской площади. Такие слова обычно принадлежали прислужникам магов.
Не меньше был озадачен и Мено. Он знал человека перед собой большую часть жизни, к тому же самую важную её часть. А теперь не узнавал. Даже внешне тот переменился: стал отрешённым, холодным, как скальпель. На него словно упала какая-то тень…
— В таком случае это вопрос летальности, — закусив губу, попытался ещё раз Фрим Набен. — Сделать чуму быстрой, крайне быстрой. Чтобы она выжигала за считанные…
— Это ничего не изменит, пойми ты наконец! — не поддался Фрим Мено. — Да, ты можешь затруднить магам работу, но они всё равно добьются своего, получат в свои руки чуму, и тогда всё то хорошее, чего ты успеешь добиться, пойдёт прахом. Прахом, слышишь?!
Вновь повисла пауза. Но на этот раз более напряженная, как всегда бывает перед дракой. Тем не менее драться Фримы не стали — в этом не было смысла, это ничего бы изменило. Они оба уже приняли решение, что делать дальше. Первым высказался Фрим Мено, говоря о будущем, как о свершившемся:
— С завтрашнего… уже сегодняшнего дня твои эксперименты прекратятся. Лаборатория будет опечатана, все записи будут изъяты и сожжены. Ты можешь остаться и продолжить работу, но не над чумой. Или уйти — держать не буду, но и записи вынести не позволю.
Немного переведя дыхание, Мено добавил без всякого ехидства или злобы:
— Как ты сказал? Времена ошибок и решений? Вот моё решение — не допустить ошибки!
Фрим Набен закусил губу от обиды — у него отнимали общее дело, но сдержался, сумел сохранить некое подобие спокойствия, не ударившись в истерику.
— Как пожелаешь. Я удалюсь из города…
***
Набен спешил. Он как никто знал, что времени у него не просто мало, а что его нет вовсе. Покинув дом Мено, он ринулся к себе в лабораторию, гадая, есть ли у него хотя бы час. Конечно же, о сохранении текущего подопытного или хотя бы зараженной мыши-мутанта даже речи не шло. Его целью были записи экспериментов — то, что позволило бы продолжить работу в другое время, в другом месте. Те самые записи, которым доверялось всё самое важное, чтобы не забивать себе попусту голову. Возможно, подойдя к вопросу как-то иначе, сейчас он мог бы с клеткой в руках уже покидать Оренгард, но…
Сверху раздались шаги — в лабораторию спускалось несколько человек. Тем не менее внутрь, предварительно наигранно вежливо постучав, вошёл один лишь Мено. Играя натянутой улыбкой, он поинтересовался:
— Сумел что-нибудь переписать?
— Я не собираюсь вот так жертвовать трудом всей моей жизни! Самым важным в наших жизнях!
— Хорошо, будь по-твоему, — демонстративно уступил Фрим Мено. — Тебе оставят все записи, оборудование и даже мышей.
— Но? — мрачно осведомился Фрим Набен.
— Ты будешь находиться под постоянным контролем в качестве, скажем, пациента…
Мено принялся расписывать все преимущества и выгоды такого решения, но Набен знал ключевое: это ложь и уловка. Иллюзия возможности работать, некоего решения, устраивающего их обоих. На деле же, без доступа к опытам над человеком всё это — пустая трата времени. Лучшим исходом которой станет открытие чумы, убивающей мышей-мутантов.
Пока его друг разглагольствовал, Фрим Набен думал над следующим шагом.
«На что мы готовы ради мечты?» — раздался в голове тихий, вкрадчивый голос, его собственный голос. — «Если иного выхода нет, то…»
— Может, это тебе сделать вид, что всё вышло из-под контроля, м? — поинтересовался Набен, играя коварной ухмылкой.
— Что ты имеешь в виду? — было заметно, что затея с самого начала не понравилась Мено, но он пока ещё был готов хотя бы слушать.
— Отпусти меня. Дай два-три часа на сборы, и я навсегда пропаду из Оренгарда. Затем вешай на меня всех собак, всех пропавших людей, всё, что только захочешь, м-м-м-м, даже отрекись публично.
— Я не собираюсь от тебя отрекаться ни публично, никак, — твёрдо заявил Фрим Мено. — Мы братья. И как братья решим всё здесь и сейчас.
— То есть ты отпустишь меня? — скользя по лаборатории взглядом в поисках чего-то подходящего, спросил Набен.
Вдруг ему на глаза попался стол со сваленными в кучу реактивами, ингредиентами и прочими алхимическим расходниками как раз за спиной Мено.
— Об этом и речи быть не может. Я не пойду на сделку ни с тобой, ни со своей совестью.
— Тогда пойди на сделку со здравым смыслом — уступи, дай мне работать дальше и…
— Тем более нет. Это не здравый смысл, это безумие! — вдруг голос Фрима Мено дрогнул. — Да что с тобой?! Ты смотришь на меня, будто готов убить! А ведь это ты из нас двоих всегда чтил Двенадцать как…
— Двенадцать здесь ни при чём, — перебил Набен, незаметно сдвигаясь чуть в сторону, чуть ближе к своему освобождению. — Они не помогли мне тогда, не помогут и сейчас.
Услышав это, Мено от удивления аж отшатнулся, неожиданно для себя обнаружив на спиной какой-то железный прут по типу кочерги.
— Мне? Мне?! Кто ты такой? — спросил он ошарашенно. — Ты не мой брат. Он не мог такого сказать!
— Ты отрёкся от наших планов! — воскликнул Набен, которому оставался всего один шаг до стола с реактивами. — А значит, и прошлого не достоин!
То, что внутри лаборатории всё идёт не так, как расписывал Фрим Мено, прихваченные им помощники из числа больничных санитаров поняли не сразу — лишь по повисшей тишине, сменившей жаркий спор. Звука драки или чего-то похожего они не слышали, но вывод, пускай и запоздалый, сделали верный, ринувшись внутрь.
Стоило распахнуть дверь, как им в лицо сразу же ударил густой, жгучий, горячий химический дым. Что-то, похожее на живой ковёр, копошилось под ногами. Что конкретно — разглядеть не представлялось возможным. Из-за дыма, самого по себе плотного, слезились глаза.
Санитары не знали, что их ждёт в лаборатории — у Мено не было ни времени, ни желания на объяснение. Зато они наслушались мрачных баек касаемо этого места, пожалуй, наиболее полную их коллекцию из возможных. Поэтому героев среди них не нашлось. Не разбирая дороги, санитары бросились наутёк, не замечая писка раздавленных ими мышей и затруднённого совсем не из-за дыма дыхания.
Очень скоро раздались первые крики: «Пожар! Пожар!!! На помощь!». Невероятно горячее пламя не удастся сбить ни водой, ни песком, ни даже магией. Оно, противоестественно медленно, словно напоказ, последовательно охватит всё вокруг: сначала больницу, потом купеческий квартал, а затем и весь Оренгард. С огнём будет сражаться весь город до единого человека, даже не подозревая, что истинная опасность исходит совсем не от пламени.
Спустя примерно сутки по заваленным телами, догорающим улицам, будет бесцельно брести человек в лохмотьях, приговаривая едва слышно:
— Брат, Алессия, Вилора… что же я наделал…