— Никто здесь, особенно я, тебе в почтальоны не нанимался! — мельком заглянув в каморку, фыркнула Милвоида, бросила увесистый, крайне необычный конверт и сразу же удалилась.
Рентан под косые, любопытные взгляды пациента, которому он как раз выписывал рецепт, отвлекся и углубился в чтение. Будь конверт обычным или даже с бароновой печатью — это бы подождало. Но ни конверт, ни печать не были обычными для Власвы. Плотная, качественная бумага и восковой знак в форме меча, окруженного двенадцатью рунами, выдавали отправителя — военно-монашеский орден, посвященный богу справедливости Рензу, более известный среди простого люда как Охотники.
Текст письма, демонстративно возвышенный, очень официальный, но при этом не сухой, а напротив, изобилующий красками, мягко, но очень требовательно приглашал Рентана на встречу. Пройти она должна была в храме Оруза, и хотя никаких свидетельств того, что письмо писалось при участии Цимона, не было, очевидно, что священник поучаствовал в процессе. Именно ему текст был обязан своим стилем. Карающий клинок богов в мире смертных так не выражается.
— У вас проблемы, мастер-лекарь? — поинтересовался пациент участливо.
— Пока нет, — натянуто улыбнулся Рентан, откладывая письмо. — Я ещё к ним не ходил…
Тот же самый вопрос, но куда в более грубой форме, задала ему и Миловида, которая, хотя и сделала первоначально вид, что ей нет до этого никакого дела, всё же ожидала Рентана в коридоре.
— Так и чего они хотят?
— Полагаю, услышать мой рассказ о произошедшем в Вороново, Лиственнице, Оренгарде…
— А список-то за три дня вона как вырос! — фыркнула женщина и едко ухмыльнулась. — Как быстро растут чужие грешки… — она демонстративно вздохнула. — По поводу последнего тебя и спрашивать не надо. Всё на лице написано. Жирными такими чернилами.
Рентан с намёком на неё посмотрел, требуя разъяснений, но Миловида не снизошла до такого, вместо этого резко сменив тему:
— Письмо доставила девчонка. Не местная, худая, как палка, чёрные волосы, злющие глаза — знаешь такую?
Это, конечно же, был вопрос с подвохом. Женщина несомненно уже сделала какие-то свои выводы и теперь просто сверяла их с реальностью.
— Возможно, — уклончиво ответил лекарь, делая максимально непроницаемое лицо.
Как обычно ложь оказалась абсолютно не убедительной. Миловида ярко оценила её презрительной улыбкой и едким комментарием:
— Видеть тебя хотела, между прочим.
— А я её нет, — позабыв про то, что он якобы не в курсе этой истории, ответил Рентан, раздражаясь всё сильнее.
То, что ему принесли письмо и просили о встрече, он знал с самого начала, но сделал вид, что очень занят выписыванием рецепта.
— Что-то там про извинения лепетала, но, если хочешь знать, не слишком…
— Не хочу знать ни её, ни ваше мнение, — разозлившись, перебил лекарь и, поняв, что грубит, поспешно извинился. — Встал не с той ноги, прошу прощения.
Вместо каких-либо едких замечаний Миловида выразительно вскинула остатки брови, но больше никоим образом Рентана задерживать не стала.
***
То, что в храме Оруза гости, было видно издали по цепочке массивных повозок, стоявших стеной возле главного входа. Горожане боязливо обходили их по широкой дуге. Простой люд всегда побаивался Охотников, и те сделали многое, чтобы этот страх усилить и раздуть.
Как и в случае с магами, это выражалось в первую очередь тем, что им дозволялось игнорировать законы людей. Законы же Двенадцати были написаны слишком широкими мазками полупрозрачными чернилами, позволяющими известную степень трактовки.
Вот и сейчас Рентан, только подходя к храму, встретился с отрядом тяжеловооруженных солдат, из-под красно-жёлтых котт которых виднелись кольчуги. Во Власве такое дозволялось лишь городской страже и то с оговорками. Сам Кобыслав, взбреди ему такое в голову, не смог бы попасть в город в доспехе и при мече. А ведь у Охотников дело только этим не ограничилось. За одним отрядом лекарю повстречался второй и почти сразу — третий. Все вооружённые до зубов и напряжённые, словно перед боем.
Гадать, что на этот счёт думает Цимон и другие представители городского самоуправления не пришлось: их Рентан повстречал ещё по пути, как раз аккурат посреди спора. Причём крайне сомнительно, чтобы первого за сегодня. Кроме знакомого настоятеля, смутно знакомого представителя городских купцов, присутствовал также совершенно незнакомый мужчина.
Предводитель Охотников чем-то смахивал на хищную птицу. Не сколько из-за острых черт худощавого лица, сколько из-за взгляда зелёных глаз — цепкого, острого, пронизывающего насквозь. Лекарь рассчитывал, что им пришлют какого-нибудь дедулю в возрасте, когда фанатичная вера вытесняется жизненным опытом, либо же ей на смену приходит тоже фанатичная, но глупость, однако этим чаяниям не суждено было сбыться.
Прислали молодого Охотника, но с первого взгляда понятно было, что очень рьяного, не лишённого ума и опыта. О последнем ясно говорили несколько шрамов на лице неоднозначного происхождения — это с равной вероятностью могла быть магия, алхимия или просто пропущенный удар меча.
В данном случае такое сочетание черт было практически наихудшим из возможных. Не хватало лишь персональной ненависти, но этот пункт ещё требовал уточнения, его рано было вычёркивать. Рентана Охотник узнал мгновенно, судя по запинке и прищуру, но разговора он не прервал, оставшись невозмутимым:
— Как я сказал ранее, мои люди останутся в городе столько, сколько нужно. При оружии.
— Скажите, против кого вы собираетесь его применять? — прозорливо уточнил Цимон. — Уверен, соответствующие лица окажутся в ваших руках за считанные часы, и надобность подобного отпадет.
— Его применят против всякого кто помешает делом нашему расследованию, — заявил Охотник категорично. — Не пытайтесь усыпить мою бдительность сладкими речами. Оружие будет убрано лишь тогда, когда я решу, что этот город безопасен, и ни минутой раньше.
Священник поморщился и тяжело вздохнул, однако спорить не стал, выразительно посмотрев на представителя купцов. Тот, игнорируя более чем очевидный намёк, всё же попытался найти компромисс:
— Возможно, тогда вы остановитесь за городскими стенами? Город обеспечит вас…
— Мы сами себя всем обеспечим внутри городских стен, — перебил Охотник, выражая нетерпение. — Двенадцать направили нас сюда не для того, чтобы мы в час нужды оказались перед закрытыми воротами, дожидаясь прихотей тех, кто к воле богов чаще всего оказывается глух.
Этот намёк торговец уже прекрасно понял. Поэтому побледнел и отступил.
— Как будет угодно, господин.
Как ни странно, это заявление Охотнику также не понравилось:
— Среди служителей Ренза, — он указал на значок бога справедливости на лацкане, — нет ни господ, ни слуг! Мы — помощники богов, их карающий клинок! Советую это запомнить.
На этом разговор завершился, после чего присутствующие, в первую очередь Цимон и его «коллега» по служению богам, заметили ожидающего в стороне Рентана.
— Друг мой, подойдите, — окликнул его священник, подзывая жестом. — Хочу вас представить глубоко мною уважаемому служителю Ренза — капитану Войтону Турне.
Охотник слегка кивнул головой, скорее обозначив жест, при этом внимательно наблюдая за реакцией лекаря. Всё это ушло в никуда. Рентан и в иной ситуации не стал бы улыбаться. Легендарный Войтон, в честь которого назвали капитана Турне, был не только наивно добрым героем детских сказок. Просто за давностью событий как-то подзабылось, что сказка некогда была мифом, до этого — легендой, а ещё раньше самой что ни на есть правдой.
— Полагаю, передо мной прославленный в этих краях мастер-лекарь, называющий себя Рентаном? — выдержав небольшую, верживую паузу, уточнил Войтон.
Взгляд его в этот момент был холоден и, подобно морозу, пронизывал насквозь. Целью этого всего было лишь одно — заставить лекаря сказать что-то не то, какую-то глупость или ещё что-то лишнее. Однако Рентан, готовый к чему-то такому, не поддался на провокацию и сохранил демонстративное спокойствие.
— Именно он. Приятно слышать, что результаты моих трудов дошли до ваших ушей. Признаюсь прямо: Охотников я никогда не лечил, поэтому и удивлён.
— Не только ваш талант к излечению болезней попал в сферу нашего внимания. — Войтон выдержал небольшую паузу и добавил: — Наслышан и о иных происшествиях с вашим непосредственным участием, — ещё одна пауза-проверка. — Речь про Вороново и барона Ярека.
— С радостью облегчу вам душу и расскажу всё без утайки.
— Уверен, что без утайки, — с едва уловимым намёком сказал Охотник.
Делая вид, что ему понравилась шутка, Рентан выдавил из себя улыбку:
— Только я бы предложил отправиться в более уютное место.
— Мой сад всегда открыт для гостей, — подхватил Цимон, без всякого удовольствия взирающий на этот разговор со стороны. — Особенно для длительных бесед…
Разговор был длинным, несмотря на то, что основная его часть — та, в которой Рентан пересказывал увиденное в Вороново и Листвице, заняла не больше часа. И к тому же крайне тяжёлым, хотя он старался не говорить ничего, кроме правды. Вопросов у Войтона имелось много, самого разного толка. И именно из-за них разговор больше напоминал допрос с пристрастием.
Охотник спрашивал не только детали и уточнял подробности. Вопросы также касались того, что думал лекарь, что он чувствовал, чем пахло, какая была температура…
Всё это происходило в уютной деревянной беседке, расположенной в самом укромном уголке сада при храме. Правда, в это время года её уже как правило убирали — из-за непогоды и холодов. Во время прошлого визита Рентана место беседки уже пустовало. Однако, видимо, готовясь к этому разговору, Цимон распорядился вернуть беседку на место и даже обновить поистрепавшуюся за лето краску — ею пахло, причём довольно заметно, до сих пор.
Кроме запаха, во время разговора присутствовал и целый поднос свежих фруктов, усиленный кувшином добротного вина. Впрочем, к еде никто ни разу за всё время не прикоснулся. Даже вино и то осталось практически без внимания.
— Ита-а-а-к… — закончив допрос, протянул Войтон, после довольно продолжительной паузы. — Вороново мы уже проверили. Еретиков там больше нет. Деревни, впрочем, тоже — место явно осквернено.
— Лучше отдать его природе — она очищает, — вклинился Цимон.
— Заявление достойное служителя Оруза, — со своеобразным ехидством в голосе оценил Охотник. — Только огонь моего покровителя Ренза очищает по-настоящему. Остальное лишь прикрывает фиговым листом проблему.
Он выразительно посмотрел на Рентана, отчего тот поёжился и попытался увести разговор в иное русло:
— Вы знаете, досточтимый служитель Ренза, что за существо со мной говорило в той хате?
— Полагаю, что ваше предположение, мастер-лекарь, касаемо природы этого отродья тьмы вполне приемлемым. Больше вам знать необязательно. Это не ваша забота.
Вновь повисла пауза. Охотник по-прежнему буравил своим холодным взглядом лекаря, а тот старался делать вид, что ему всё равно и он ничего не замечает. Один лишь священник старался как-то разрядить обстановку:
— Войтон, скажите, неужели меня обманывает память? По-моему, при прошлой нашей встрече, м-м-м, года три назад, вы на одеждах носили символы не только Ренза, но и Макмина. Что же сталось с вашим посвящением богу мудрости?
Вопрос, на удивление, оказался очень даже серьёзным, во всяком случае, Охотник отвлёкся от своего прежнего занятия и пустился в объяснения. По его несколько побледневшему лицу и слегка подрагивавшим губам, было видно, что тема как минимум является очень чувствительной:
— В нашем ордене лишь достойнейшие могут служить богу мудрости. Для этого они должны пройти одиннадцать испытаний. Доказать свою верность остальным богам.
— И кто же встал на вашем пути? — улыбнувшись, Цимон добавил в шутку: — Уж не мой ли покровитель?
— Нет, испытание Оруза оказалось сложным, но преодолимым, — ответил Войтон, вздохнув, и вдруг на посмотрел на Рентана как будто бы с обидой. — Я провалил испытание Малакмора.
Лекарь не выразил удивления по этому поводу. Подобные испытания практиковались много где, и хотя по древним легендам придуманы они были богами, всё же их форму, а значит, и сложность определяли люди. И конечно же, на долю бога жизни и смерти выпадали самые нетривиальные из них.
Несомненно, было также и то, что для решившегося на испытания и провалившего их, это являлось страшным, несмываемым позором. Может, именно эти следы Охотник носил на лице, а может, раны остались исключительно на его душе.
— По вашему взгляду, — неожиданно заметил Войтон, — я понимаю, что вы знаете, о чём идёт речь, верно?
— Сам я не решился на подобное, хотя имел возможность испытать себя и свою веру в Двенадцать, — осторожно подбирая слова, рассказал Рентан. — Полагаю, учитывая специфику служителей Ренза, речь шла совсем не про паломничество к могилам святых или мучеников, — он замолк, не зная, продолжать ли, но Охотник показал, что готов слушать и дальше, — видимо, это было, м-м-м-м, какое-то связанное с алхимией испытание. Полагаю, вас поставили на грань жизни и смерти, верно? Заставили заглянуть за черту?
— Да, это так, — кинул Войтон.
— Что вы увидели там? — поинтересовался не без интереса Цимон.
— Всё, как в книгах: дверь посреди ничего, а подле неё… — голос Охотника стал монотонным. — Двенадцать судей-привратников. И ещё босая девушка с печальными тёмными глазами. Она меня и отвергла — не подпустила и на полшага. Сказала, что я не готов, что мне ещё не время идти раньше, но что мы обязательно с ней ещё встретимся.
И хотя это событие несомненно было очень важным событием для него, говорил Войтон практически без эмоций. И если отсутствие обиды ещё можно было понять, истолковать как крайнюю приверженность своим идеалам. Только вот куда подевался религиозный восторг было неясно. Ведь воочию увидеть подтверждение своей вере, даже пускай вызванное поставленным на грань выживания организмом и в конечном счёте провальное, доводилось совсем не каждому.
— Как вы поняли? — вдруг спросил Охотник, обращаясь к лекарю, касаясь лица рукой, словно пытаясь разгладить кожу. — Про алхимию? Из-за шрамов?
— Это было бы большим преувеличением. Ваши ногти, — не стал делать вид, что прочитал об этом или слышал где-то Рентан, хотя это также было правдой. — Они тогда почернели и выпали, верно? А новые в вашем возрасте уже растут долго.
Войтон покосился на свои пальцы, которые оголил за столом. Ногти и вправду выглядели несколько неественно. Он кивнул, подтверждая верность сказанного.
— Вы наблюдательны, — Войтон сделал паузу, не предвещающую ничего хорошего. — И всё же кое-что пропустили в своём рассказе. Чем вызван такой интерес к вашей персоне со стороны Келестии ваш Шеон?
— Как я и сказал…
— Я слышал, что вы сказали, — прервал его Охотник. — Меня интересует то, что вы не сказали. Во Власве и округе живёт порядка полутысячи выходцев из Оренгарда. Но только вы заинтересовали данную особу.
— Полагаю, всё дело в таланте Рентана, — довольно бесцеремонно вклинился Цимон. — И Яреке, разумеется.
— Если верить всему сказанному, так и есть, — демонстративно согласился Войтон. — Но я предпочитаю верить тому, что не было произнесено вслух, хотя подразумевается, — он неприятно улыбнулся. — Знаете, как паук определяет, что в его паутину попалась мошка? Не глазами и не денно и нощно обследуя каждую ниточку, нет. По натяжению паутинок, их вибрациям, что создаёт мошка, борющаяся за свою жизнь. Ваш рассказ, Рентан, очень обстоятелен и подробен, но я чувствую, как дрожат и вибрируют ниточки его составляющие.
— Вы хотите предъявить мне обвинение? — заранее зная, какой ответ он получит, всё же спросил лекарь.
Однако ответ Охотника удивил, причём не только его одного.
— Нет. Не сегодня. Прежде мне ещё предстоит несколько не менее обстоятельных разговоров.
Цимон в этот момент выразительно прокашлялся, понимая, что за персона будет участвовать в одном из них.
— Я наслышан о правителе этих земель, — прекрасно, без всяких уточнений поняв намёк, успокоил его Войтон. — Могу вас заверить, ваше святейшество, что не буду особо измываться над господином бароном. Меня он, откровенно говоря, вряд ли удивит.
Охотник встал и, больше ничего не говоря, коротко откланявшись, неторопливо пошёл прочь. Можно было подумать, что его очень привлекает сад, и именно этим вызвана неторопливость, но Рентан видел, что Войтон насколько погрузился в свои мысли и едва замечал дорогу, по которой шёл.
Только когда он удалился на добрые метров десять, Цимон позволил себе облегчённо выдохнуть и даже откинуться в кресле. Он ничего не сказал, но по взгляду было понятно, насколько сильно его измотал этот разговор.
— Мою историю будут проверять, — заметил лекарь с огорчением.
— Будут, — кивнул священник коротко.
— И найдут несоответствия.
Ещё один кивок.
— Найдут.
— Это…
— Это никак. Поймите, Рентан, несоответствия есть во всех историях. Вы в конце концов пускай и нетривиальный, но всё же человек. Ваша память не идеальна, вы эмоциональны, вы устаёте. Проблема ведь не в этом. Совсем не в этом.
— А в чём же, ваше святейшество?
Лекарь ожидал какого угодно ответа, в первую очередь, конечно же, упрёка в слишком плохой лжи, но всё оказалось несколько иначе.
— В том, что он, — Цимон кивнул в ту сторону, куда ушёл Войтон, — тоже из Оренгарда.
— Ещё одно дитя, выжившее волею Двенадцати? — неосторожно поинтересовался Рентан.
— «Ещё одно»? — вскинул бровь священник, но решил не углубляться. — Впрочем, это, несомненно, подождёт. — Он замолк на мгновение, а затем вернулся к прежней теме: — Нет, Войтон не выжившее дитя. Он — сирота, которому повезло оказаться у Охотников за несколько лет до трагедии.
Пока лекарь размышлял, стоит ли спрашивать о том, куда подевались родители Охотника и как это связано с дальнейшей судьбой разрушенного Синей чумой города, священник пояснил, в чём же состояло везение:
— У него выявили склонность к магии. Незначительную, что, как вы, мой друг, понимаете, является худшим приговором из возможных.
Рентан кивнул, показывая, что действительно понимает. На человека без соответствующей склонности или вовсе не чувствительному маги бы даже не посмотрели. Человек, склонный к магии или более того, имел все шансы пройти обучение и стать полноценным членом одного из магических Орденов. В случае же с такими как Войтон, маги не могли пройти мимо, но и светлое будущее им не грозило. Зато с высокой долей вероятности грозила участь подопытного, слуги, либо вовсе личного раба-игрушки.
— А что с его родителями стало? — всё же решился спросить лекарь.
Это было важно в том смысле, что могло сулить ещё большими неприятности, чем было до этого. Увы, Цимон отреагировал на этот вопрос лукавой улыбкой и лёгким движением плеч, сообщившим, что ответ ему неизвестен. Повисла пауза. Пока лекарь пытался сопоставить в голове даты и понять, насколько всё плохо, священник сопоставлял совершенно иные вещи. Он же первый поделился результатом вычислений:
— Вчера до моих ушей дошли занятные, ха, вести. Некая девушка на городской площади, очевидно, чем-то крайне возмущенная, посоветовала моим послушникам, а следом и мне самому отправиться в места не предназначенные для визитов кого бы то ни было. Это услышала и стража, после чего оная персона, не ставшая отрицать свою вину, оказалась в колодках, где ей предстояло провести несомненно очень запоминающиеся два дня. Но вот что интересно, — Цимон добродушно улыбнулся, — не успел я услышать об этом происшествии, как узнал, к своему глубочайшему удивлению, что простил глупышку и даже распорядился отпустить её! Друг мой, вы что-нибудь слышали об этом?
— Слышал, — виновато потупившись, признал Рентан неохотно. — Девушка сказала это…
— По глупости, свойственной её возрасту — так я заявил ещё вчера, до новостей о прощении. Но всё же… — священник замолчал и посерьезнел. — Полагаю, это и есть то самое первое «чудом спасшееся дитя Оренгарда», верно? Или скелет из шкафа, который хочет добавить нечто важное к вашей биографии?
Лекарь долго смотрел на свои руки, не знал, что именно ему ответить. Врать не хотелось, но в текущей ситуации нельзя было давать ни малейшего лишнего намёка даже самым близким людям. Это знание могло серьёзно им навредить.
— Это… — наконец очень неуверенно начал Рентан. — Это дочь одного человека из Оренгарда. Человека, которого я хорошо знал. Как себя самого…
— Эти многозначительные полутона, мой друг, — с намёком скривился священник и цокнул языком. — Ни к чему хорошему они вас не приведут. Скелеты в шкафу не умеют врать.
Однако лекарь не стал вносить какую-либо ясность и просто продолжил:
— Мне надо было с ней поговорить. Сами понимаете, разговаривать с человеком в колодках — не лучшее проявление дружелюбия.
— Особенно, когда есть возможность, прикрывшись именем известного человека, выпустить его, — усмехнувшись, закончил Цимон. — Не делайте такое лицо, друг мой, вам бы подобное понравилось ничуть не больше моего. Хотя, признаюсь как есть, меня эта ситуация скорее забавляет. Но вижу, — раздался тяжёлый вздох, — по результатам разговора вы уже успели пожалеть о своей милости, не так ли?
— Нечего молодым девицам делать в колодках, — покачал головой Рентан, не соглашаясь с последней частью. — Что касается разговора… — перед тем как продолжить, лекарь налил и отпил вина, — я испытал лишь разочарование.
— Неужели ребёнок, которого вы когда-то знали и прошедший через худшие из возможных испытаний, оказался не тем ребенком, которого вы запомнили? — явно перебарщивая с иронией, поинтересовался Цимон. Заметив реакцию и осознав свою ошибку, он извинился: — Простите, друг мой, в осеннюю пору на меня особенно часто нападает цинизм.
— Проблема не в этом, — словно и не заметил едкого замечания лекарь. — Она считает себя какой-то особенной, уникальной…
— И имеет на это полное право.
— Она не единственный ребёнок, выживший…
— Несомненно, что не единственный, — довольно грубо перебил священник. — Но видите ли в чём заковырка: в нашем мире живёт множество людей, в жизни многих из них случались трагедии, и чаще всего эти трагедии отнюдь не уникальны. Хотя воспринимаются именно таковыми. Но и что с того? — Цимон слегка наклонил голову набок, наблюдая за реакцией собеседника. — Или вы рассуждаете с той позиции, что уж ваша-то трагедия чем-то уникальна? Но ведь вы и сами рассказывали, что из Оренгарда спаслись не в одиночку. — Предвосхищая любые замечания, он добавил: — Да и в остальных аспектах той истории, уверен, найдутся параллели.
Воцарилось долгое молчание. Как это часто бывало, Цимон оказался во многом прав, но Рентан не был готов вот так сходу это всё принять. Ему требовалось нечто большее, чем простое указание на факт, и священник, хорошо его знающий, тоже понимал это:
— Уверен, кроме вас свою трагедию считает уникальной этот прохвост Локто. Или вот взять сегодняшнего моего гостя, к сожалению, званого — Войтон тоже несомненно считает свою историю уникальной, что в случае с таким-то именем особенно иронично, — Цимон налил себе вина. — Или вот ещё пример, мой друг, вам наверняка очень хорошо знакомый…
— Чудная Целе, — догадался лекарь, угадывая ход мыслей собеседника. — Конечно, кто же ещё.
— Уж не слышу ли я в вашем голосе осуждение?
— Конечно, слышите! И, конечно, осуждение! — горячо подтвердил Рентан. — Вы прекрасно знаете, что она из себя представляет на самом де.
— Да, имел неудовольствие убедиться. Но как бы ни была плутовата данная особа, глупо и странно отрицать, что она прошла через многое, — возразил Цимон и, пригубив вина, подвёл итог рассуждениям. — Поэтому, мой друг, могу посоветовать два варианта: либо начинайте укорять в неоригинальности всех вокруг, начиная с себя, либо прекратите искать соринки в чужих глазах и оставьте несчастную девушку в покое.
Как это часто бывало при разговорах в этом самом саду, Рентан не нашёлся, что возразить, хотя очень того хотел. Как он ни рассматривал свое поведение днём ранее, ему не удалось найти у своей вспышки иных причин, кроме как постыдного разочарования от завышенных ожиданий.
— Возможно, вы и правы, ваше святейшество, — нехотя признал лекарь. — К тому же вспоминая её отца в эти же годы…
— Ещё один завсегдатай колодок? — с довольной улыбкой предположил Цимон.
— Не совсем. — Рентан, помявшись, сообщил: — В Оренгарде никто бы не решился заковать Фрима Мено в колодки.
— М-м-м, понимаю. Распространённый недуг нашего общества. Очень часто те, кому колодки нужнее всего, оказываются в них до ужасающего редко.
— Не знаю ни одного человека, которого бы исправили колодки, — заметил с явной претензией лекарь.
— Знаю множество людей, которые сдерживались, боясь вновь в них оказаться, — мгновенно парировал священник.
***
Покидая сад в крайней растерянности, Рентан неожиданно поймал себя на мысли, что за последние дни ни разу не воздавал положенного Двенадцати. Поэтому его дальнейший маршрут претерпел резкие изменения.
Храм Оруза лекарь не безосновательно считал образцовым. Не из-за чистоты, порядка, обилия священных символов и книг или речей проповедовавшихся с кафедры храма. Даже неся за спиной груз непомерной вины, в вотчину Цимона, как и его сад, хотелось возвращаться, но что ещё важнее — там хотелось быть искренним.
Внутри возле алтаря, посвящённому богу-покровителю тех, у кого не было за душой ничего, кроме желания жить — Лансела, лекарь заметил хрупкую девичью фигурку, опустившуюся на колени. Она тихо, как умела, молилась.
Такой выбор покровителя Рентана одновременно удивил и не удивил вовсе. Кого ещё могла выбрать бродяжка? С другой стороны, Вилора родилась под знаком Макмина, как и её отец.
Тревожить девушку лекарь не стал, направившись к алтарю своего бога-покровителя. Тоже не «родного». Малакмора он выбрал уже после трагедии в Оренгарде, хотя и ранее тяготел именно к нему по долгу профессии.
Алтарь бога жизни и смерти непременно содержал два атрибута: весы или некое их подобие, а также чашу, куда клали подношение — вороньи перья. Эти птицы считались символом Малакмора, его вестниками и наблюдателями в мире людей. Перья надлежало регулярно сжигать, таким образом возвращая богу утраченное.
Подношений у Рентана под рукой не оказалось, а бабулек-торговок, вечно крутящихся подле храма, разогнали Охотники. Поэтому лекарь ограничился прикосновением к тем перьям, которые уже лежали в чаше, и парой монет.
Этот алтарь среди прочих выделялся тем, что молитва Малакмору здесь не была высечена прямо на камне, а находилась в виде раскрытой книги на специальной подставке. В ином регионе это посчитали бы за признак достатка, но на деле просто сказывалась близость Власвы к источнику древесины.
Впрочем, никакие подсказки Рентану не требовались. Нужную молитву он знал наизусть с малых лет, как и почти все остальные. Хорошо лекарь знал и их подлинный смысл, а также подходящие ситуации — читать молитвы, не относящиеся к насущным проблемам, считалось плохим тоном.
Где-то на середине процесса он услышал шорох за спиной, а чуть погодя ощутил на себе чужой, пристальный взгляд. Впрочем, Вилора, а это несомненно была она, тоже уважала чужое личное пространство и поэтому терпеливо дождалась, пока Рентан закончит молиться. Это был хороший знак, внушавший определенный оптимизм по поводу того, что их новый разговор не пойдет по стопам предыдущего.
— Я бы хотела, — без всяких предисловий начала девушка, когда лекарь поднялся на ноги, но осеклась и добавила крайне тихо и смущенно: — хочу поговорить о моём отце. Если ты… вы не против.
— Не против, — Рентан мягко улыбнулся, глядя на раскрасневшуюся Вилору.
Та истолковала этот взгляд и ответ несколько превратно:
— Ты, кхм, вы ведь не в обиде за вчерашнее? Я… я прошу прощения.
— Я тоже вчера сказал лишнего, — поддержал её лекарь. — Думаю, нам обоим стоит попробовать ещё раз, верно? — Девушка кивнула. — И тебе необязательно обращаться ко мне на «вы», говори, как тебе удобнее…
Говорили о разном, но старались держаться только хорошего. О плохом было сказано уже достаточно. Поэтому разговор далеко не всегда получался искренним. Им обоим было что скрывать и чего стыдиться. Они скрывали и стыдились.
Говорили о прошлом. Вилора практически не помнила своего детства и тем более родителей, поэтому с удовольствием слушала рассказ Рентана о тех временах. Лекарь узнал много нового о краях, их традициях и нравах, по которым скиталась девушка.
Говорили о будущем, но совсем немного. Так уж вышло, что они оба редко задумывались о таких вещах, предпочитая жить настоящим. Вилора пообещала задержаться в Власве и перезимовать либо в самом городе, либо в его окрестностях. Рентан уверил её, что окажет всю возможную помощь.
Говорили об общих знакомых. Как это ни странно, но таковые имелись. Римпана Вилора повстречала почти около недели назад, и он немало поспособствовал тому, чтобы девушка оказалась в городе. Наслышана она была и Войтоне Турне, насколько он жесток и немилосерден. Много Вилора слышала, что особенно удивляло, о Витиасе и его лечебнице, но ничего при этом не знала о Миловиде.
Говорили они долго. Вплоть до боли в ногах от непрерывной ходьбы, ибо оба отличались острой любовью к этому способу времяпрепровождения. До сухости в горле, благо, в чём не было недостатка, так в это в способах утолить жажду. Вплоть до вечерних сумерек, замеченных совершенно случайно, потому наступивших для них двоих внезапно, неожиданно и слишком быстро.
Пообещали поговорить ещё, на следующий день, если представится такая возможность. И впервые за двадцать лет Рентан, заснув необычайно быстро, увидел хороший сон. Который, как ему очень хотелось, было бы здорово увидеть наяву.
***
— Входи, не нужно стесняться, я почти готова тебя принять, — произнесли намеренно приглушённо, как будто томно.
Общая двусмысленность сказанного заставила Войтона Турне посмотреть на открывшего ему дверь спальни лысого мужчину с татуировкой на лбу. Никаких эмоций лицо гомункула, конечно же, не выражало, хотя Охотник всё равно как будто заметил некое осуждение.
Только узнав, с кем ему предстоит разговор, Войтон понял, что это будет испытанием его характера и силы воли на прочность. И конечно же, Келестия не была настроена как-то облегчить ему задачу, скорее, напротив.
Сначала магичка отдала на растерзание барона, словно стараясь измотать и обессилить Охотника. Разговор с Кобыславом и вправду был малоприятным, но после Цимона и человека, называющего себя Рентаном, Войтон счёл его скорее разминкой после пути в замок. Сама Келестия в это время отправилась заниматься неким, не терпящим отлагательств делом и попросила посетить её после в личных покоях.
«Делом, не терпящим отлагательств» оказалось принятие ванны, причём с таким расчётом, чтобы Охотник появился во время процесса, застав магичку полностью обнажённой. Пригласив собиравшегося выйти Войтона, Келестия демонстративно неторопливо встала из бадьи и позволила нескольким служанкам себя вытереть. Охотник бросил несколько оценивающих, несомненно ожидаемых взглядов в сторону молочно белой кожи магички, её идеальных округлостей и выпуклостей.
Келестия же, откровенно издеваясь, демонстративно неторопливо вытерлась, завернулась в полотенце, надёжно скрывая всё, что только что без капли стыда демонстрировала с различных ракурсов, а затем и вовсе спряталась за ширмой. Это не означало конец игры, только новый её раунд. Служанки тем временем по требованию магички покинули комнату, бросая абсолютно беспочвенные, полные осуждения взгляды.
— Несомненно тебя тревожат очень срочные дела, поэтому, дабы не дожидаться исполнения моих женских ритуалов, советую начать немедля, — раздался холодный как лёд голос магички из-за ширмы.
Охотник, действуя по привычке, собирался сделать шаг вперёд, чтобы иметь возможность видеть что-то, кроме тени собеседника, но его мгновенно остановили:
— Не надо. Стой там, где стоишь, так мне удобно с тобой говорить. Ты мне не мешаешь.
Войтон стерпел унижение. Любая другая особа за подобные игры отправилась бы в темницу, где долго бы исповедовалась в своих грехах, однако в случае с Келестией он был не более чем гостем. И не имел никаких рычагов давления. Поэтому, чтобы узнать от неё хоть что-то, приходилось идти на уступки, в том числе своей совести и чувству гордости.
— Ритуал, что вы проводили в замке, — начал Войтон. — Что это, какие цели вы ставили и каких результатов добились?
— «Вы»?! — раздался насмешливый девичий смешок. — Неожиданное обращение. Мне казалось, что этой границы между нами нет. Уже нет.
— Я здесь с деловым визитом, архимаг, — серьёзно ответил Охотник.
— Считай, что ВАШ деловой визит закончился там, внизу. Теперь ТЫ в моей спальне, и моё распаленное после ванны голое тело отделяет от тебя не самая закрытая ширма. Поэтому веди себя соответствующе.
Войтон мог поклясться, что до этой минуты в ширме не было никаких щелей, просветов и дыр, однако они появились. Охотник слегка сместился, так, чтобы максимально закрыть себе обзор. Раздался ещё один смешок, очень тихий, после чего дыры, словно жуки, переползли на новое место, вновь приоткрывая вид на магичку. Та успела игриво приспустить полотенце, несомненно зная, как это будет выглядеть и какой эффект произведет.
— Так о чём это мы, хм-м-м? — продолжая издеваться, протянула Келестия. — О ритуале, верно?
— Да, о ритуале.
— По-моему, ты не тем занимаешь свою голову. Я могу пуститься в долгие объяснения, что это, какие цели я ставила и каких результатов… как ты сказал? Достигла?
— Добилась, — рефлекторно поправил Охотник.
— Да, добилась, верно, — в голосе магички чувствовалось злоба. — Так к чему это? К чему тратить твоё и моё время на рассказы о вещах, которых не поймёшь? Мы можем провести это время с куда большей пользой и удовольствием.
Щели, просветы и дыры на ширме увеличились до размеров небольших окошек, а сама Келестия, невозмутимо приоткрыв рот, как бы невзначай пересела так, чтобы вид на её тело для Охотника открывался наиболее подробный. Полотенце тем временем «случайно» упало на пол.
— И всё же ритуал…
Раздался тяжёлый вздох, только совсем не девичий. А затем последовало не менее взрослое объяснение:
— К чему эта игра? Ты ведь прекрасно знаешь: я тебе ничего не скажу. Ни про ритуал, ни про Фрима, ни про Синюю чуму или что-то иное, сколько-нибудь важное. Но так как ссориться с тобой и твоими вооружёнными прихвостнями мне не с руки, мы можем заключить вполне удобоваримую для нас обоих сделку, — магичка встала и, призывно покачивая бёдрами, вышла из-за остатков ширмы. — Мне предстоит томиться в ожидании неизбежного целый вечер и ночь. Вечер и ночь, которые ты поможешь мне в меру своих сил скрасить, а я взамен подарю тебе то, чего ты ещё ни разу в жизни не пробовал, а возможно, и не попробуешь. — Она провела рукой по грудям и, игриво подмигнув, спросила: — Так что, по рукам?
Некоторое время они буравили взглядами друг друга не двигаясь. Затем Войтон решительно сделал шаг вперёд, резко развернулся на месте и вышел, злобно бросив через плечо:
— Я узнаю всё меня интересующее иными путями.
— Импотент! — полетел ему в спину оскорбленный донельзя возглас.
Предводитель Охотников почти покинул Лиственницу, когда его нашёл запыхавшийся донельзя слуга. Пожалуй, сильнее он был только напуган то ли из-за шанса провалить поручение, то ли персоной Войтона.
— Мой господин, господин Венегил шлёт вам наилучшие пожелания и приглашает к себе на приватный разговор.
О коморнике Кобыслава Войтон Турне был наслышан немало. Половины из этих сведений было вполне достаточно для однозначного приговора, а вторая вполне годилась в качестве отягчающего обстоятельства. Поэтому, с одной стороны, он нисколько не удивился тому, что Венегил уклонился от разговора при своём подопечном-бароне, а с другой, сам не искал беседы, ибо в ней уже не было смысла. Тем не менее коморник вдруг изменил своё решение, и эта резкая перемена не могла не вызвать интереса.
У Войтона не вызвала. Объяснить поведение Венегила он не мог, не хотел и даже не пытался, но сильно сомневался, что узнает что-то новое и тем более полезное. И тем не менее проследовал за слугой, рассудив, что может позволить себе потратить ещё полчаса своего времени впустую.
Коморник пребывал в многодневном запое со всеми сопутствующими особенностями данного состояния. Ужасно вонял смесью чеснока, капусты, мочи и алкоголя; пребывал в одном исподнем, причём уже явно не первый день; не брился и не расчесывался. Всё то же самое, лишь немного в меньшей степени относилось и к помещению, где должен был произойти разговор.
В иных обстоятельствах, глядя на это помещение, предводитель Охотников мгновенно бы решил, что оказался в логове бывалого разбойника. Очень уж тут было много шкур и разномастного, правда, совершенно неухоженного оружия. Больше было только бутылок, чаще всего пустых. Присутствовали и иного рода ценности: золото, серебро, медь — почти всё в форме посуды.
Войтон стоически выдержал и отвратительный запах, и полное отсутствие вкуса. Хотя в само обиталище Венегила предпочёл не заходить, оставшись в открытых дверях — на каком-никаком сквозняке.
— Я что хотел сказать, кхм, — немного растерявшись от такого начала разговора, начал коморник, — ваше… ваше величество, вы…
— Я не король, — холодно оборвал его Охотник. — Капитан или капитан Турне.
— Капитан, значится, — кивнул Венегил, предварительно прожевав это слово про себя. — Я знаю, чевой-то тут забыла эта сука, тварь…
— Келестия, — прервал его Войтон. — И почему же?
— Курганы этих Единщиков или как их там! Точнее, один курган. Который мы весною раскопали! Или летом это было… — коморник принялся беззвучно выяснять сам с собой, когда же именно это произошло, дело едва не дошло до драки.
— При чём здесь курганы еретиков?
— Не курганы! Курган! — настойчиво поправил его Венегил. — И не простой, а какого-то главного их, магика!
Это уже было куда интереснее, но прежде чем продолжить, Войтон просто на всякий случай, следуя профессиональной привычке, уточнил:
— Откуда вы узнали про курган? Именно этот. Копали наугад?
Такие вопросы были зашиты у него в подкорку. Ведь в цепочке самыми важными звеньями были не конкретные расхитители древностей или еретики, а те, кто продавал им сведения. А также те места и люди, являвшиеся источником сведений.
— Не-е-е, так бы мы наугад евой лет надцать копали, ваше… капитан! — коморник выразительно, но неаккуратно сплюнул прямо себе на рубаху. — Пройдоха какой-то карту продал! Как в сказках! Знал бы — отправил бы поплавать по Власве в каменных башмаках вместе с евоной картой!
— Понятно, нашли завещание или иное указание, — сам себе внёс ясность Войтон, много раз сталкивающийся с такими историями. — Что внутри кургана было, кому он принадлежал конкретно: имя, чин?
— Архус какой-то там или Хархус… — В этот раз Венегил не стал спорить, а почти сразу, лишь прервавшись на глоток какого-то забористого пойла, продолжил рассказал: — Из ордена, ну, как мы покумекали уже позжей, Трёхлучевой звезды, ну как и эта сука, тварь…
— Ясно. Что внутри было, в кургане?
— Да блиотека, кхм, библинотека тобишь была! Книжки, свитки всякие, ну и инструменты. — Косо посмотрев на собеседника, Венегил сразу признался: — Инструменты те магические, стало быть, мы сразу товой — продали, значится. Это было несложно. Ну, вы понимаете. — Капитан кивнул, не потому что понимал, а потому что ему было плевать на эту часть истории. — А с книгами, сами понимаете, книжонки те время не любят, а кургану лет сто или двести было. Ну мы и стали их в порядок приводить, как умели. Тогда и явилась эта сука, тварь…
— Разумеется, Келестия мгновенно потребовала ей всё отдать? — предположил Войтон.
— Не, не отдать, вашество, в смысле капитан, — коморник помрачнел. — Сказала, что мы вольны валить куда хотим и должны сделать это побыстрее, потому что курган, стало быть, еёный. И что если будем супротивляться, то она жопу сами знаете куда натянет…
— Так что в книгах тех было вы успели понять? — уже совершенно не жалея, что терпит отвратительный запах и внешний вид собеседника, спросил Войтон Турне.
— Уже после всего этого, капитан. Когда Ярек умер, ну я и решил, что надо ж корень этого всего отыскать. И отыскал, чтоб его!
Предводителя Охотников это обстоятельство несколько удивило. Келестия не была похожа на ту особу, которая разбрасывалась своими тайнами. Венегил в свою очередь ещё меньше походил на человека, способного в такие тайны незаметно влезть. Истина оказалась куда проще.
— Она сама всё выболтала моему полудурку барону! — бегая глазками, заявил коморник.
— И часто Келестия выбалтывает свои тайны посторонним идиотам? — мрачно, не веря в сказанное, уточнил Охотник.
— Да постоянно! Но токма Кобыславу! — охотно принялся словоблудить Венегил. — Она ему много говорит, без умолку. Знаете, как некоторые сами с собой балакают, вот она с ним так же. А он уши развесил и слушает. Ничего не понимает! Ничего! Ни словечка. Влюбился. В ней души не чает. Представляете, капитан, он всё верит, что эта сука перед ним ноги раздвинет! Уже вот-вот, ха! Думает, поди, что у неё там не как у обычной бабы, а поперёк!
— Меня не интересует анатомия, что в книгах было? — не разделяя восторга, повторил свой вопрос Войтон.
— Циферки какие-то были! — с возмущением от того, что его шутку не оценили, ответил Венегил. — Дескать, Архус этот или Хархус, магик, короче, прорицал будущее, но не как наш Ярек, земля ему пухом, а через… кхм, цифры короче. Ну и напророчил он, что, дескать, вот сейчас выходит что-то тут у нас, во Власве, случится. С этими Единщиками связанное. Потому она и тут. Пророчество, стало быть, в действие привести.
Сведения эти Войтон, немного подумав, счёл полезными. Конечно, на происходящее они мало влияли, но тем не менее придавали контекст, а это было немаловажно. Вместе с этим предводителя Охотников насторожил факт такой осведомлённости барона, а следом и его коморника. Он всё пытался отыскать в этом какой-то смысл или логику, но никак не мог. Келестия не была настолько глупой, а Кобыслав настолько надёжным хранителем тайны, а значит, дело было в другом.
Понимая, что многократно пожалеет об этом, Войтон зашел наконец в помещение и закрыл за собой дверь, после чего набросился на Венегила, сильно вжав шею в стену.
— Хватит этой чуши про барона. Откуда знаешь, что в кургане? — зло спросил он, немного ослабляя хватку. — Говори!
— Книги мы читали, те, что в кургане. Да и записи у нас остались, говорю же, переписать пытались… — хрипя, признался коморник, разом убавив в степени опьянения. — Ну и высмотрели, значит, знакомые названия. И насчёт дат докумекали потом уже. Магик тот не дурак был, понятно писал — не себе, а другим. Нам в том числе.
Это было куда больше похоже на правду, нежели словоблудие Келестии перед человеком просто физически неспособным сохранить тайну. Убедившись, что в этот раз рассказ полон и не требует дополнений, Войтон отпустил Венегила и вернулся к дверям, намереваясь уйти.
— Меня ждёт костёр? — мрачно осведомился коморник. — Не хочу в огне подыхать. Скверная смерть.
— Надо бы, да кому ты нужен, пьянь, — почти что с огорчением сообщил Охотник.
— Так, может, тогда… — Заметив, что его совершенно не поняли, Венегил выразился яснее: — Конец мне теперь после этого рассказа. Эта сука замучает меня. Лучше уж на костёр. А коль я вам, капитан, полезен, так подсобите, стало быть? Хоть костром! — в его голосе появилась крайняя степень отчаяния. — Да, такое вот я говно, а не человек! Даже руки на себя наложить не могу решиться. Трус, говно! Только и могу что просить!
Почти без раздумий Войтон выхватил притаённый на случай, если разговоры в Лиственнице пошли бы не по плану, кинжал и взмахнул. Он не старался сделать смерть Венегила быстрой или лёгкой. Тот, несмотря на страшную рану, остался жив и даже в сознании, хоть и, лишившись возможности двигаться, повалился на пол, аккурат в лужу своей крови. Поэтому прекрасно видел, как Охотник, старательно избегая грязи, взял со стола масляный светильник и бегло окинул взглядом запас топлива.
— Просто хочу, чтобы ты знал, пьянь. Я делаю это не по твоей просьбе. И тем более не пытаюсь скрыть следы нашего разговора. Просто мне так осточертела твоя вонь…
Он бросил светильник на пол прямиком на старые, очень сухие, а потому легко воспламеняющиеся шкуры. Затем, не удовлетворившись скоростью распространения огня, подкинул туда пару не до конца пустых бутылок. Полыхнуло знатно.
— Каков еретик, таков и костер, — сказал напоследок Войтон Турне и, аккуратно прикрыв за собой дверь, вышел прочь.