И пуще прежнего заныло сердце у Шурки. Сейчас он получит дёру - да какую! - посредине села, на глазах у ребят... Ах, лучше бы дома, хоть вожжами, хоть чересседельником, только не здесь! И бежать поздно, и ребят стыдно, особенно Катьки... Что же делать?
Последнее спасение - братик. Увидит мамка, как хорошо нянчится Шурка, может, раздобрится и не прибьет. Мигом поднял Шурка на руки Ванятку, закружился, закричал:
- А мы встречаем! А мы встречаем!.. Вот она, наша мама, идет... Побежим к ней, побежим!
Рубашонку братику одернул, хотел волосенки пригладить, да посмотрел на лоб - и сил не стало. Красуется на Ваняткином лбу шишка, большая-пребольшая и такая противная, сине-зеленая. Не шишка - целый рог, за версту видать... Не помогла медная скоба... Теперь мамку ничем не проведешь. Получит Шурка двойную взбучку - и за братика и за то, что ушел от дому. И поделом, так ему и надо! Не шляйся, слушайся матери.
Он хотел теперь лишь одного: чтобы все это поскорее кончилось. Может, к лучшему, что при Катьке ему попадет. Он не пикнет, как бы ему ни было больно. И Катька будет знать, какой он молодец.
- Соврем чего-нибудь? - шепнул ему на ухо Яшка Петух, без слов понимая состояние друга.
- Я не боюсь... - храбрится Шурка.
Мать подошла заплаканная и не сердитая. Под мышкой у нее узелок с покупками - порядочный узелок, это Шурка подметил сразу. Мать взяла Ванятку на руки, увидела шишку, нахмурилась, но ничего не сказала, только вздохнула.
Видать, она была в избе у дяди Игната, и ей не до Шурки.
Он мигом оценивает положение.
- С рук не спускал, - плаксиво бормочет он. - Хлебца укусить минуточки свободной не было...
Мать молча достает из узелка горбушку пеклеванника. Корочка у горбушки поджаристая, а изюмины в мякише так и торчат без счету.
Покосившись на ребят, Шурка впивается зубами в душистую, пропахшую анисом горбушку.
- А пятачок? - спрашивает он.
- Дома получишь.
- А селедка?
- Ну, ну! - вяло замахивается мать. - Не убежит от тебя селедка... Горе-то какое, господи!
Тогда, совсем осмелев, Шурка говорит:
- Гулять хочу... Все ребята гуляют, один я нянчусь... как окаянный.
Мать улыбается ласково и грустно.
- Иди погуляй... до обеда.
- Не хочу обедать. До вечера, мамка, да? - настаивает Шурка.
И мать уступает. Такая она сегодня хорошая!
- Бог с тобой, до вечера... Завтра в лес с утра пойду, надо пучки рубить... Ох, пресвятая владычица, матерь божья, одно теперича Аграфене остается - побираться с корзинкой по миру, - размышляет мать вслух и качает головой.
Она сажает Ванятку в тележку, кладет ему в ноги узелок и, подобрав одной рукой юбку, а другой прихватив веревку, осторожно обходя лужи и грязь, идет домой.
Вот Шурка и свободный человек.
Как здорово все обернулось! Ждал дёры, а получил пеклеванник. Да еще гулять можно до вечера. Чудеса! Никогда этих мамок не поймешь. За пустяки бьют, за баловство по головке гладят... Ну, да что об этом думать, привалило счастье - пользуйся.
Шурка прячет горбушку пеклеванника за пазуху, повыше засучивает штаны.
- Куда пойдем? - деловито осведомляется он у Яшки.
- На Волгу.
- И чего там интере-е-есного! - морщится Катька. - Одна вода.
Яшка презрительно фыркает и свистит.
- Много ты понимаешь, Растрепа!
- Двухголовый вам наподдаст, - стращает Колька.
- Видали мы таких поддавал!
- Вот батя привезет мне ружье из Питера, я Двухголового застрелю, говорит Шурка.
Он старается не смотреть на Катьку. Но уголочком глаза видит, как она опускается на корточки, тонкими белыми руками сажает сестренку на закорки, поднимается и вдруг, сбросив маленькую на землю, шлепает ее по голой синей заднюхе.
- Я те пощикотаюсь... я те поверчусь! - бормочет она и все шлепает и шлепает ладошкой. Потом рывком хватает плачущую сестренку и бежит прочь.
Шурка нагоняет Катьку и, запинаясь, говорит ей в спину:
- Мы с тобой завтра... в домушку поиграем. Ладно?
Узкие Катькины плечики вздрагивают, словно по ним кто ударил. Не оборачиваясь, Катька трясет рыжими вихрами и лягает Шурку ногой.
- Убирайся... Кишка!
Шурка замирает на месте. Потом круто поворачивается к Яшке.
- Айда!
Гумнами, ныряя под изгороди, выбираются они за село.
Широкое поле с белесым прошлогодним жнивьем и коричневыми вспаханными полосами таинственно расстилается перед ребятами. Здесь и небо кажется выше, и солнце ярче, горячее, и земля пахнет сладко, коврижкой. Как колдуны, ходят по полю за лошадьми мужики и будто ищут клады. Нет-нет да и блеснет на солнце серебром лемех или отвал плуга. А может, это и в самом деле плуг выворачивает из земли серебряные рубли? Кто знает... В овраге бормочет ручей. Грачи черной стаей кружат над березовой рощей. Кусает босые ноги жнивье.
Но вот и знакомая тропа, сухая, гладкая. Она вьется по жнивью змейкой, пропадает на пашне, словно перескакивает через полосы, и снова бежит, все прямо и прямо - до самой реки. Волги еще не видать, она спряталась за крутояром, но ветерок, шевеля ребятам волосы, несет навстречу свежесть воды.
А над всем этим чудесным миром заливаются невидимые жаворонки. Яшка Петух тотчас же начинает их передразнивать. У Шурки не выходят из головы Катька и дядя Игнат. "Ну, погоди, Растрепа, - думает Шурка, - я тебе припомню. Никакая ты мне больше не невеста, и я тебе не жених!" А дядя Игнат смотрит на Шурку карим незрячим глазом и будто жалостно просит: "Муху сгони, Шурка. Мешает мне глядеть муха..."
Холодно Шурке, вздрагивает он и ежится.