Отец нахмурился, прибавил шагу.
Еще минута нетерпения - и с пригорка видна дымящаяся утренним туманом спокойная гладь Волги. Мигает звездочкой далекий бакен. На середине реки чернеет лодка - должно быть, Капаруля-перевозчик осматривает переметы. Прямо под крутояром, за кустами ивняка, у так называемого Большого камня, на лещевых местах неподвижно торчат, как столбы, волжские завсегдатаи. Кто они - не разглядишь; наверное, дядя Ося и Саша Пупа. И еще дальше, по ту и эту сторону камня, сидят рыболовы - всем хочется раздобыться к празднику даровой закуской.
- Так и есть... все рыбные места заняли! - с досадой сказал отец, сбрасывая с плеча удочки. - Проспали... тьфу!
Шурка чувствует себя виноватым, с ненавистью глядит на свои башмаки и молчит.
Отец закуривает; поуспокоившись, размышляет вслух:
- На косу разве податься?.. Прежде там окуни на живца почем зря хватали.
Берегом, по песчаным отмелям, вспугивая бекасов, идут к косе.
Эта каменная гряда далеко врезалась в реку острым щучьим носом. Течение здесь быстрое, вода кружит по синим валунам, рябит на перекате самое раздолье для окуней. "Только бы пескарей наловить, - думает Шурка, будем нонче с рыбкой".
Пока отец возится со своими длинными удочками, разматывая их и навязывая грузила, Шурка, разувшись, взбирается на скользкий камень. Утвердившись, он живо насаживает на крючок маленького червя и, по рыбацкому обычаю поплевав на него, неслышно закидывает лесу. Питерский, красный с белой полоской, поплавок стремительно движется по течению. Местечка лучше не придумаешь - на лету рыба должна брать.
Вода вблизи черная, блестящая, как деготь. За перекатом она розовато светлеет, и облако отражается в ней, словно песчаное дно, а дальше, к тому берегу, вода опять становится темной, густой. Туман редкими белыми нитями плывет по течению вниз...
Поплавок дрогнул, остановился и стал тонуть. Наклонясь вперед, Шурка чуточку помедлил и взмахнул удилищем. Руки у него тряслись, когда он снимал с крючка первую свою добычу.
- Пескарь, - шепотом сказал он.
- Давай сюда! - откликнулся также шепотом отец.
Вместо червя он насадил пескаря за губку на большой крючок и ловко закинул длинную, без пробки, жерлицу. На самом перекате булькнуло грузило. Короткое можжевеловое удилище отец закрепил торчком между камней, и течение сразу же туго натянуло лесу.
Теперь Шурка попеременно косился то на свой, уносимый в быстрину красный поплавок, то на жерлицу. Ему не следовало бы, как он знал по опыту, этого делать (он тотчас прозевал клёв на удочке - пескарье ободрало наживку дочиста), и без него отец, сидя на ведре, пристально следил за жерлицей. Но страшно хотелось увидеть, как будет окунь "хватать". Шурка насадил свежего червя, выудил ерша, потом пескаря, потом у него сорвалась порядочная плотичка, а жерлица все стояла пустой, и вода глухо ворковала в камнях.
- Видно, перевелись окуни, - тихо сказал отец, разматывая вторую удочку.
И только он сказал, как лесу на жерлице рвануло, поволокло против течения. Закачалось и упало с шумом в воду можжевеловое удилище.
- Тащи, тащи!.. Уйдет! - не помня себя, закричал Шурка и от волнения свалился с камня.
Но отец и без него знал, что делать. Подхватив удилище, он быстро перебирал лесу. Ее так и рвало из рук, вода кипела. Полосатый черноголовый окунь, упираясь, показался из воды. Сильным взмахом отец выкинул окуня на берег.
- Почин - дороже всего! - весело сказал он.
Шурка зачерпнул воды и, перед тем как опустить в ведро окуня, взвесил его в руке.
- Здоровенный!.. Фунта на два.
Шурка не прочь был потолковать еще про окуня, как он "хватал" и рвался, да отец приказал помалкивать:
- Рыбка тишину любит.
Он поставил на перекате две новые жерлицы, а третью удочку кинул на червя за каменной грядой, в тихой заводи. Шурка, раззадорясь, тоже стал удить на две удочки, а так как держать обе в руках было тяжело и неловко, то одну он положил возле себя, придавив на всякий случай камешком. Беспрестанно клевали пескари, ерши, плотички - только не зевай, поворачивайся. Некогда стало менять червей, но и на оборвыши брало "на утоп".
Между тем туман густел, повалил хлопьями, как снег. Вскоре погас дальний бакен, скрылся противоположный берег, пропал Капаруля-перевозчик со своей лодкой, река будто сузилась. Черная вода тяжелой зыбью играла на перекате. Взошло солнце и утонуло в тумане. Стало холодно и сыро.
Слышно было, как в селе затрубил Сморчок. На той стороне реки, совсем рядом, заржала лошадь, кто-то сердито сказал: "Балуй... вот я тебя!" Потом захлопал громко кнутом невидимый пастух, заблеяли овцы, заговорили бабы, и стадо прошло мимо Шурки так близко, что он слышал, как протяжно вздыхали коровы и кашлял, чем-то подавившись, теленок.
Отец не успевал насаживать пескарей на жерлицы. Шесть окуней полоскались в ведре. И Шурка больше не слезал с камня.
"Хорошо бы запрудить Волгу, - размышлял он, - ну хотя бы на полчасика. Вода утечет, и вся рыба нам останется... А то сделать такой черпак, во всю реку, поддел раз - и рыбищи хоть завались".
- А, проклятая! - пробормотал он, снимая с крючка ракушку. - Клевала, ровно путная... Так вот же тебе! - Он шлепнул ракушку о камень.
Вспомнил, что давно не смотрел вторую удочку, потянулся за ней и ахнул - удилище несло к перекату. Видать, Шурка ненароком сдвинул камешек, и удилище соскользнуло в воду.
- Доставай, - строго сказал отец. - Да тихо, всю рыбу мне испугаешь.
Пришлось снимать штаны. Задрав рубаху, Шурка, ежась, полез на цыпочках в реку. Вода была теплая и вовсе не черная. Но почему-то ступать в нее было боязно, замирало сердце, мурашки шевелились даже под картузом, в волосах. Хотелось покричать для храбрости, а нельзя. В молчании каждый шаг давался с трудом. К счастью, Шурка догадался захватить с, собой другую удочку, он зацепил ею уплывшее удилище, потянул на себя, достал мокрый конец и вдруг почувствовал, как что-то тяжелое бьется на леске и тянет вглубь.
- Рыбина... тятя! - сдавленно крикнул он, не выпуская из рук согнутого удилища.
Отец бросился к Шурке.
- Уйдет!.. Тащи, тащи! - закричал он в рыбацком азарте, точь-в-точь как это делал Шурка, когда на жерлице брал первый окунь.
Шурка повернулся спиной к тому тяжелому и большому, что металось в воде, перекинул удилище через плечо и, дрожа и плескаясь, замочив рубашку, выбросился на берег. Отец подхватил леску - на ней извивалась, широко раскрыв пасть, зеленая пятнистая щука.
- В заглот... на окунишка схватила... Мать честная, а окунь-то - на пескаря! Чудо какое! - воскликнул отец, вырывая с кровью крючок и разжеванного окуня, у которого во рту, хвостом наружу, торчал пескарь. Экое чудо... экое чудо, - приговаривал отец, раздувая усы. - Ну, жаркое пречудесное!
А у Шурки на радостях язык отнялся. Посипев, не попадая зуб на зуб, он мычал и прыгал вокруг щуки. Одевшись, понес ее в ведро и дорогой кокал острой башкой по камням, пока щука не перестала трепыхаться. И еще долго они с отцом сидели у ведра, вынимали по очереди добычу, любовались и разговаривали, удивляясь, как это щука не перекусила волосяную, тонкую леску и как здорово хватало живцов прожорливое окунье. Потом снова разошлись по своим местам.
Выглянуло солнце. Туман таял, светлела и расширялась Волга. Потянул с низовья ветерок и затих. Сквозь дымку неясно проступили на том берегу макушка сигнального шеста с двумя темными квадратами, обозначавшими глубину фарватера, потом плоская крыша Капарулиной будки, белый спасательный круг под окошком, опрокинутый набок красный бакен у крыльца. Скоро стали видны весь отлогий берег, зеленый, блестящий на солнце, деревня, схоронившаяся за огородами и садами, стадо коров и овец на выгоне. Низко над водой стайкой пронеслись со свистом утки. Заплакали кулики на песчаной отмели. Загуляли, заворочались в стремнине жерехи. Нагрелся камень под босыми Шуркиными ногами.
Сверху прошел двухэтажный пароход, голубой, красивый, как картинка. Он скрылся за поворотом реки, а волны еще долго набегали на камни, плескались, но все реже и тише. И вот в последний раз чуть колыхнулся поплавок и замер, улеглась муть, и солнце рассыпало по воде серебряные денежки.
Шурке захотелось есть. Он подумал о том, какие вкусные пироги и сдобники печет нынче мамка, и захотел есть еще больше. Ловля пескарей как-то сразу перестала его интересовать. Шурка равнодушно смотрел на удочку. Дурак, дурак, не захватил с собой кусочек хлебца, ну самую что ни на есть завалящую, жженую корочку! Как бы славно похрустел он сейчас, отламывая по крошечке!.. Он почувствовал во рту горько-сладкий привкус пригорелого хлеба, твердую, покалывающую язык корочку и пожевал зубами.
- Не опоздать бы нам домой... а, тятя? - тихонько сказал он. - Мамка уж, наверное, ругается.
Отец щелкнул крышкой часов и, словно не поверив им, взглянул, щурясь, на солнце.
- Бежит времечко... - с сожалением промолвил он, доставая папиросу. Посидим с полчасика и пойдем.
Полчаса! Да Шурка через пять минут умрет от голода. Нет, надо что-то придумать.
Он выудил плотичку, подержал ее в руке. С отчаянной решимостью выдавил плотичке кишки, пузырь, оторвал голову, сцарапал ногтем чешую и отправил рыбешку в рот. Тотчас же пришлось плотичку выплюнуть - до того она была противная.
- Ты, никак, пескарей пробуешь? - рассмеялся отец. - Есть, что ли, захотел?
- Н-нет...