- Я бахвалюсь?!
Подвижное лицо Катьки потемнело от возмущения.
- Закрой глаза, - приказала она сердито.
Шурка поежился, отступил на шаг.
- Да-а... ты меня ударишь... или плюнешь... Я знаю.
- Боишься, боишься! - закричала Катька и принялась скакать на одной ноге вокруг Шурки.
Это было среди ребят знаком высшего презрения, существующего на свете.
Шурка показал Катьке язык.
- Нет, не боюсь!
В смутном волнении он мужественно зажмурился, как и подобало мужчине. И в тот же миг почувствовал, как по его губам скользнули и пропали и опять скользнули два-три раза Катькины губы.
- Вот тебе... фо-о-кус! - воскликнула, смеясь, Катька и ударила его легонько по голове.
Шурка раскрыл глаза. Катьки под навесом не было. Он догнал ее на шоссейке и пошел рядом. Ему очень хотелось взять ее за руку, но он не решался. Они долго молчали и не смотрели друг на друга. Потом, запинаясь, Шурка сказал:
- Зажмурь глаза. Я покажу тебе... еще один фокус.
Катька оглянулась по сторонам и отрицательно покачала косичками.
- Нет, взаправдышно покажу фокус! - настаивал Шурка. - Ну, не надо жмуриться, отвернись.
Катька отвернулась, и Шурка живо достал из-под напуска матроски носовой платок, развязал его и выложил на горячую ладонь два полтинника.
- Смотри!
Катька взглянула и ахнула.
- Твои?!
- Один мой, и один Яшкин. У меня еще есть двенадцать копеек и три грошика.
Катька захлопала в ладошки и по-мальчишески свистнула. Шурка с шиком, как полагалось богачу, плюнул сквозь верхние зубы. Плевок вышел длинный, важнецкий. Катька тоже хотела плюнуть.
- Тебе плевать нельзя, - остановил Шурка.
- Почему?
- Потому что ты... в розовом платьице.
Катькина мордашка стала пунцовой. Быстро и лукаво стрельнули на Шурку зеленые мерцающие глаза. Катька тихо, счастливо рассмеялась, замурлыкала и тонкой лапкой пробежала по платью, оправила складочки на юбке.
- Ты взаправду... купишь мне... сахарную куколку? - спросила Катька и потупилась.
- Взаправду. И куколку. И медовых пряников. И китайских орешков... Пошли скорее!
Шурка взял ее за руку, и они засеменили по дороге.
Они не прочь бы лететь сломя голову - так хотелось поскорей отведать диковинных лакомств на гулянье. Но кругом было столько интересного, что ноги сами останавливались.
У избы глухого Антипа стояла пара вороных, в бантах и лентах, запряженная в высокий железный тарантас. Каждая шерстинка горела и светилась - такие кони были чистые. Гривы и челки - в косичках, хвосты подвязаны. Ребята узнали старого мерина, с лысиной на лбу, принадлежавшего Антипу. А кобылку, поджарую, молодую, которая нетерпеливо грызла удила и пряла острыми ушами, не могли признать, до того она была хороша.
Расфранченные девки под цветными зонтиками, парни в соломенных шляпах, клеенчатых, блестящих на солнце дождевиках и неизменных галошах, потные и веселые, усаживались, чтобы ехать на гулянье. Вот что значит праздник! Два шага не хотят пешком пройти. И правильно делают. Следовало бы и Шурке запрячь Лютика и прокатить свою невесту. Он так и сделает в другой раз. Только галош не будет надевать. И в башмаках ногам жарко, зря выдумал форсить, - Яшка-то ведь босиком гуляет, и Катька босиком. Хотя, положим, он теперь богач, и не пристало ему босым топать. Если бы Петух знал, что у него есть полтинник, он бы тоже достал спрятанные башмаки.
Гости у кабатчика обедали в палисаде, под черемухой. Шурке с Катькой непременно надо было знать, чем угощает сегодня родню Косоуриха. Завидного ничего не было: хлебали окрошку с квасом, потом ели яичницу и жареную картошку без мяса. Косоуриха на что-то жаловалась гостям, плакала, сморкаясь в фартук, а кабатчик ругал ее. Ребята постояли, послушали и пошли дальше.
Саша Пупа в новой кумачовой рубахе и стареньком бархатном жилете валялся в канаве. Он не то пел, не то сам себе рассказывал, как, вспахав пашенку, уходил гулять в зеленый сад, где завсегда ждала его красотка с распущенной косой и нарядная, как куколка. Ясное дело, не Марья Бубенец была этой куколкой, но кто же? Шурка с Катькой посовещались и решили, что дело было в Питере, когда Саша там жил, и, наверное, Марья Бубенец про красотку с распущенной косой не знает, а то бы выцарапала ей глаза, оторвала косу да и мужа до смерти ухватом отвозила.
Навстречу, со станции, попался незнакомый мужик с острой бородкой, в пыльных сапогах, с пиджаком под мышкой, в черной косоворотке, заправленной в брюки. Подпоясан, он был широким матерчатым поясом с необыкновенными кожаными кармашками. В руке прохожий держал городской саквояж и кепку.
Ребята уступили дорогу. Потом оглянулись. Уж больно интересны были кармашки на поясе. Шурка и Катька сроду такого пояса не видывали.
- Там деньги, в кармашках, - убежденно сказал Шурка.
- Копеечки в кошельках носят, - возразила Катька и добавила: - А кошельки прячут, чтобы воры не украли.
- Какая ты непонятливая! Это кошельки и есть. Пришиты к поясу.
- Зачем?
- Да все затем же: чтобы не украли воры.
Не смея спорить, Катька предложила:
- Давай еще разик посмотрим хорошенько?
Они догнали прохожего, забежали стороной ему навстречу и посмотрели.
- Нет, это кармашки, а не кошельки, - сказала Катька. - Ты все выдумал.
- Вот еще, выдумал! Говорю тебе - кошельки.
- А как же они запираются?
- На пуговки. Разве ты не заметила?
Катька снова оглянулась назад и толкнула Шурку.
- Гляди-ка, - шепнула она, - в проулок повернул, к Аладьиным!