- Жи-ве-ом! - голосил он, приплясывая босыми ногами. - И жить будем. А смерть придет - помирать будем!
Афанасий Горев подсел к Матвею Сибиряку, и под липами очень скоро стало известно, что Горев уступил переселенцу свою избу.
- Куда торопишься, Афанасий Сергеич? - спрашивали мужики. - Продать не купить, успеется. Аль надумал спокинуть деревню навсегда?
- Жениться хочу, - отшучивался Горев. - Может, какая рябая в дом примет.
- От такого сокола которая откажется? Ни в жизнь!
- Э-эх, разбередил ты нам опять ретивое - и укатишь! Бессовестно, брат.
Шутки, смех, выкрики не умолкали на лужайке. Один Никита Аладьин, по обыкновению, не пил вина, не курил, почти не разговаривал. Уронив тяжелую голову на плечо, улыбаясь в нитяную бороду, он глядел на мужиков. Вдруг он поднял голову, откинулся на траву - и песня полилась свободно, как вода сама собой льется через край переполненной бадейки.
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку...
Афанасий Горев, крякнув, трезво вскочил на ноги, тонко поддержал:
И кре-епко же, братцы, в селенье одно-ом
Лю-би-ил я в ту пору девчо-онку-у...
И все мужики, бросая разговоры, выпивку, закуску, повели-затянули ладно и грустно песню.
Сзади Шурки тихо вздыхали бабы. Катька, сунув, палец в рот, пожималась, словно от холода.
Закрыли-ися... ка-а-арие... о-очи...
Налейте, нале-ейте ско-ре-е вина,
Расска-азывать больше нет мо-о-чи...
плакал-заливался Афанасий Горев, обняв колени и уронив голову на плечо, как Никита Аладьин.
Шурку передернуло, точно от мороза. Он схватил Катьку за горячую руку и долго не выпускал. Катька щурила зеленые глаза, доверчиво прижималась плечиком.
А на лужайке уже плясал вприсядку Саша Пупа.
Э-эх, лапти, лапти мои,
Лапото... лапоточки мои!
Ни гугу! Замолчи!
Ничего не говори!
Иэ-эх, ну-у... тпру-у!
Хороша, смешна была песня, но еще лучше - пляска. Живот не мешал Саше выделывать уморительные коленца. Выгнув руки кренделями, уперев их в бока, он катался и подскакивал на лужайке мячиком, выбрасывая ноги в стороны, так что сверкали голые пятки.
- Ух! Ух! Бо-же мой... У-у-ух!
Матвей Сибиряк на радостях ударил себя звонко по коленям ладонями, как досками.
- Н-ну, берегись!
И пошел мелко строчить, переплетая ногами. Саша, запыхавшись, отполз на карачках в сторону, чтобы не мешать.
Точно с неба, упала в руки Горева балалайка. Он рванул "Барыню ".
- Бабы, помогите мужикам! - крикнул он, оборачиваясь к липам.
- Вино пить что-то не звали помогать! Поздновато, милые, вспомнили! со смехом откликнулись позади Шурки бабьи голоса.
- Четвертную ставлю, красавицы!
- Сперва поставь - поглядим.
- Натощак косточки не шевелятся!
Но уже выталкивали бабы дородную Солину молодуху, славившуюся пляской, и та, немного поломавшись, как бы нехотя поплыла навстречу Матвею Сибиряку, а потом отпрянула, топнула полусапожками и пошла разделывать, выплясывать, поводя плечами.
И, глядя на все это, Шурка решил, что, должно быть, хорошо обдумали мужики ночью с Горевым, как жить дальше, и оттого теперь веселятся, радуются.
- Как весело, правда? - сказал Шурка шепотом Катьке. - Я бы тоже поплясал. А ты?
- И я бы поплясала.
- А у меня чего есть! Дорогое-предорогое, - похвастался Шурка, хлопая себя выразительно по напуску матроски.
- Неужто опять полтинник?
- Еще получше.
- Покажи!
Но показать волшебное колечко Шурке не удалось. Расталкивая баб и ребят, на лужайку к мужикам выскочила Марья Бубенец, простоволосая, потная, часто дыша, словно сто верст без передышки пробежала.
- Облопались! Глаза-то у вас где, пьяные хари? - затрещала она, плача и кидаясь на мужиков с поднятыми кулаками. - Дорвали-ись на даровщинку... пляшете? А коров чем кормить будем?.. Застлало бельма, ничего не видите. Ведь глебовские луг косят!
Глава XXVIII
БАРСКИЙ ЛУГ
Позади - порывистое дыхание Катьки, тяжелый топот мужиков и баб, глухая злобная брань, крики. Шурка, не оглядываясь, мчит к Волге, обгоняет Кольку Сморчка и вырывается вперед.