553 день после конца отсчёта
Было так нестерпимо больно просыпаться. Во всё тело вонзались мелкие иголки, колючие тернии, она извивалась, пытаясь отползти от них, отбиться, но ничего не получалось, только ещё сильнее сводило руки. Её окаменевшие пальцы, вдруг обрётшие чувствительность, невыносимо болели. Лучше бы я умерла. Лучше бы умерла, — думала Вестания, всё ещё сопротивляясь внезапному теплу, внезапному спасению, возражая самой жизни. Сон казался ей самым прекрасным, что могло с ней произойти. Она бы заснула вместе с ними — с Терой и с самоедами в ногах. Им бы всем приснился один и тот же сон, самый прекрасный и волшебный, им бы снилась Великая Спираль, и всё было бы спокойно, ей бы не пришлось сейчас превозмогать такую сильную боль в замёрзшем теле.
— Держи глаза открытыми, ты поняла меня? — спросили Вестанию, и она сумела покивать головой, но ответить не могла.
Где мы? Что происходит? — но даже мысли в голове дрожали, таяли, растекались. Скорее всего, они были такие бесформенные, что даже Серый не смог бы их расслышать.
Держать глаза открытыми. Вот так задача. Вестания не была уверена, что способна с ней справиться. Боль вдруг отступила, тепло разлилось по её телу, отпугнув смерть, но на смену пришла жуткая усталость, ложное чувство безопасности. Нельзя ему поддаваться. Нельзя засыпать, не разобравшись в том, что происходит. Она боролась с собой, это странное желание: идти до конца и никогда не сдаваться, опять пробудилось в ней. Но усталость оказалась сильнее. В разы сильнее. Вестания почувствовала, как сползает на пол и даже не попыталась разобраться, откуда вдруг здесь появился пол. Все мышцы ослабли, лёд, что сковывал их, растаял, и она сделалась такой беспомощной. Держать глаза открытыми? Ну нет, это было выше неё.
Тера… где Тера?
Из последних сил она приподняла веки. Увидела сестру, как та ворочается, успела даже заметить Сказку и кого-то ещё, кого не знала. Затем она сдалась и вновь уснула.
«Вестания! Вестания!» — услышала она своё имя откуда-то издалека. Просыпаться всё ещё не хотелось, но теперь она чувствовала себя намного лучше. Пальцы всё ещё жутко болели, лицо тоже щипало, но собственное тело больше не казалось таким неуклюжим и размякшим. Она приподнялась и заставила себя открыть глаза.
Вдруг все вернулось. Она вспомнила все события, произошедшие до этих двух снов — смертельного и живительного. Проснулась окончательно. Теренея сидела рядом с ней.
— Тера… — она обхватила её, прижала к груди. Вестания держала своё слово. Теперь она ни за что её не отпустит…
Разжать руки всё же пришлось, но главное, они обе живы. Вестания впервые окинула взглядом помещение, все ещё не понимая, где они находятся. Тут она сразу же почувствовала движение вокруг, плавное, гладкое, едва различимое. Ни стука колёс, ни прыжков по рельсам, ни рывков от собачьей упряжки она не ощутила. Больше напоминало каюту на каком-нибудь пароходе, но Вестания никогда в жизни не плавала на судне и не была уверена, что сейчас находится на нём.
— Что происходит? Где мы? — задала Вестания тотчас те два вопроса, которые не давали ей покоя.
— Нас спасли! — ответила Теренея. — И мы летим на дирижабле.
— Дирижабль… — Вестания оглядела каюту, в которой они находились. Небольшая комнатка с двухъярусной кроватью и маленьким откидным столиком, больше внутри ничего не было из мебели, зато убранство было довольно богатым: красивые бордовые обои, на стене висело зеркало в резной раме, постель была застелена бархатным покрывалом, но окон, чтобы удостовериться в полёте, она не увидела.
— Веста, ты не поверишь! — Тера выглядела на удивление весёлой с учётом того, что какое-то время назад их жизни висели на волоске. — Это просто чудо, что она спасла нас в последнюю минуту, а ещё, что она тоже направляется в Океанию, и мы теперь все спасёмся вместе, это очень-очень здорово!
— Тера… Тера, кто нас спас? — спросила Вестания, едва успев вставить слово, сестра возбуждённо тараторила с таким рьяным увлечением.
— Тебе лучше самой увидеть, а то ты мне не поверишь! — заявила она, — пойдём, тебе нужно поесть, ты же проспала почти двое суток…
— Что?! — испугалась Вестания, резко вскочив с кровати.
— Да… мы решили тебя не будить, ты так ослабла и устала, мы же чуть не погибли там… нам очень-очень повезло.
Вестания встала на ноги, они показались ей ватными, но девушка всё же смогла заставить себя пойти. Серый… Серый, ты тут? Своим внутренним зрением она увидела, как тень подползла ближе, выбравшись из ущелья её разума.
«Я пытался разбудить тебя раньше, но ты меня не слышала», — отозвался призрак.
Мне кажется, я могу не слышать тебя иногда, когда не хочу. Могу игнорировать.
«Не делай так больше», — попросил он.
Сначала Вестанию это задело. Имела она, в конце концов, право на уединение хотя бы в своём собственном сознании! Хотела уже заявить ему об этом, поставить его на своё место, как Серый поменялся с ней эмоциями. Эта резкая подмена немного удивила Вестанию. За единую секунду она испытала смену настроения. Он услышал её негодование, а она его смущение. Серый показался Вестании таким беспомощным, он очень сильно хотел помочь, но был совершенно бессилен. Тогда девушка не сдержалась, ей стало жаль тень.
Хорошо, — согласилась она, в конце концов.
Когда они успели научиться транслировать друг другу ощущения? Она не поняла, но это показалась ей более быстрым и удобным способом общения. Кажется, что-то всё-таки происходило между ней и Серым, они сходились всё теснее, а Вестании даже не у кого было спросить совета.
Сёстры оказались в небольшом коридоре, который сразу же вёл в основное помещение дирижабля — небольшой зал вроде гостиной с маленьким круглым столом посередине и кухонной рабочей зоной ближе к углу. Каким бы первоклассным экспрессом не был «Восточный Вестник» с его вагонами класса «люкс», дирижабль сразу показался Вестании удобным и продуманным передвижным домом.
Теренея повела её дальше, в кабину управления в носовой части кабины. Тут, войдя внутрь, девушка впервые увидела тёмно-серое небо прямо за фронтальным окном над панелью управления. Перед ним стояла женщина, которая тотчас отвлеклась и обернулась, услышав, как они подошли ближе. Её волосы были тёмно-коричневыми, почти чёрными, острижены совсем коротко, даже короче, чем у неё самой, они слегка завивались на кончиках. Вдруг странная догадка поразила Вестанию. Она знала её! Точно видела, но не могла вспомнить, где.
— Вестания… — незнакомка распрямилась и подошла к ней ближе. — Рада, наконец-то, с тобой познакомиться, твоя сестра очень много про тебя рассказала.
— Вы… — Девушка всё ещё не могла понять, откуда она могла знать их спасительницу. Она перебирала в голове множество лиц, но отыскать верное не получалось.
— Веста, это Эльпиника, представляешь! — воскликнула Теренея, не сдержавшись, — Она тоже ищет Океанию! Я же говорила, что это всё правда!
— Эльпиника… — Только теперь Вестания узнала лицо известной певицы, музы Харибды. У неё родилось столько вопросов, но девушка никак не могла заставить себя их задать, слишком невероятной казалась ситуация.
— Тише-тише, — остудила муза Теру. — Просто «Ника», я уже тебе говорила…
— Веста, ты не поверишь! — не унималась Теренея. — Оказывается, «Эльпиника» — это сразу две певицы, и они держали это в секрете всё это время! И только Ника сумела отправиться искать Океанию, Эльпис пришлось остаться в Акрополе… не том, который взорвался, в другом, в Харибде.
Женщина улыбалась, глядя на свою поклонницу и всё же позволив той тараторить. Вестания с трудом понимала, что происходит, и пока не взялась бы прийти к самостоятельному выводу. Даже Серый, казалось, притих.
— Ладно, дай сестре передохнуть, — заключила она в конце. — Пока предлагаю обсудить дела.
Вестания, наконец, нашла в себе смелости для вопросов.
— Как вы нас нашли? — спросила она тут же. — Была же вьюга и вообще… зачем вы это сделали?
— Из-за бури я держала дирижабль не очень высоко над землёй. Потом я заметила след, что тянулся за вами, глубокий, от саней и собак, его не успело занести снегом. Пока я шла по нему я видела остатки костей ваших псов, я читала целую драму на этой дороге. Странно, но, кажется, мы шли одним и тем же маршрутом. Потом, наконец, я увидела и вас, едва живых, но ещё не замёрзших, иначе бы след точно замело. Что мне ещё было делать? Не бросать же там…
— Как собаки? — вспомнила Вестания о тех, без кого бы они уже давно погибли.
— Сказка поправится, — ответила Теренея. — А Месяц замёрз…
Из шести выжила только одна, — подумала Вестания. — С тобой, Серый, нас было пятеро… сколько же дойдут до конца? — но он не стал отвечать, а она и не требовала ответа.
— Сожалею… — лицо Ники сделалось печальным. — Теренея рассказала мне о вас… о всех ваших потерях. — Тут она отвела глаза в сторону, а потом опять переключилась на сестёр. — Увы, у меня есть ещё одна новость, которую вам стоит узнать…
— Какая? — не поняла Вестания.
Ника молча подошла к панели управления, жестом позвав их за собой. Видимо, дирижабль управлялся автопилотом, как и «Восточный Вестник», но на консоли она увидела множество разных кнопок и переключателей, рычажков, о предназначении которых не могла и догадываться. Муза указала на монитор, один из тех, что Вестания видела на вокзале Термины.
— Теренея рассказала о Сопротивлении. — Объяснила Ника. — И о радиостанции, которую вы не могли поймать.
— Девяносто девять и девять, — вспомнила Вестания.
— Ты нашла её! — обрадовалась Теренея.
— На радио такой частоты нет, но я поймала видеоканал. — Сказала муза. — Похоже, они смогли записать сообщение для властей. Этот дирижабль, «Икар», раньше был военным кораблём, видимо, он настроен на особые частоты, не предназначенные для масс. — Она нажала несколько кнопок, и экран вспыхнул, на нём возникла блёклая чёрно-белая картинка, с такими размытыми контурами, что почти ничего нельзя было рассмотреть. — Я сразу скажу, что пролетала над Терминой. От неё мало что осталось, поэтому… — она замялась, — мне жаль, что приходится показывать это вам.
Вестания поняла, что не дышит. Сердце стучало, как барабан. Что, если они живы? Что хоть кто-то выжил, сумел перенести ядерный взрыв.
Постепенно контуры обретали чёткость. Она вглядывалась в блики на мониторе, и вскоре они образовали помещение с бетонным полом и стенами. Отдалённо комната походила на «обитель теней» Алкида, но вскоре стало очевидно, что это не так. Зафиксированное на видео пространство казалась шире и глубже, а через некоторое время Вестания удостоверилась в том, что намного.
Посередине экспозиции находился стул, на котором сидел человек. С тем, как камера приближалась к нему, делая изображение различимым, Вестания всё лучше ощущала слезы, подступавшие к глазам.
Его одежда была грязной, местами разорванной, местами обгоревшей. Больше всего Вестанию поразили пропитанные кровью бинты, покрывавшие процентов семьдесят его тела. Волос на голове не было. На лице, в том месте, где должен быть нос — провал, также спрятанный за бинтами. Тут у сообщения внезапно появился звук, и до Вестании донёсся громкий хрип, заменявший этому существу дыхание. Он вскинул голову, посмотрел пронзительными глазами прямо ей самой в душу и тогда заговорил:
— Привет. Меня зовут Алкид. — Раздались первые слова, неровные, надломанные, — Я беру на себя всю ответственность и подтверждаю свою причастность к взрыву ядерной бомбы над Акрополем в Термине, и многим другим террористическим актам, что имели место в отменённых землях и столицах за последние пять лет. — Он закашлялся, но быстро нашёл в себе силы продолжить. — Мы уничтожили Акрополь в Термине. Теперь мы пойдём дальше. Мы будем продолжать свою деятельность до тех пор, пока все власти не сдадут свои полномочия… или будут убиты. — Он выдержал паузу, безостановочно глядя прямо в камеру, не моргая. — Вы могли не замечать и игнорировать Сопротивление и меня раньше, но после взрыва «Пандоры» этого у вас больше не выйдет. Я уничтожу вас всех. Я буду сжигать и испепелять. Я буду сбрасывать бомбы на головы жадных и подлых политиков, отцов всех Акрополей и всех их детей до тех пор, пока не уничтожу ваш род. — Он произнёс это с такой ненавистью, с таким огнём в полыхающих яростью глазах, что даже чёрно-белый монитор передавал этот дух неповиновения. — Не надейтесь уничтожить нас. Мы — как опухоль в вашем поражённом болезнью мозге. Как тараканы, пережившие все концы света и ядерные войны. Вы отрубите гидре голову и на её месте появятся две новые. — Тут позади говорящего зажегся свет, точнее сразу сотни факелов, вспыхнувшие разом своим блёклым огнём. — С нами тень Алкида! — объявил он, и камера стала медленно отдаляться, охватывая всё больше и больше людей — целую армию с зажжёнными факелами, которые повторили лозунг громогласным хором. Рассмотреть кого-либо представлялось невозможным, слишком далеко стояли фигуры, и слишком плохим было изображение, а затем глаза Вестании и вовсе передёрнулись слезами, и она заплакала. Картинка исчезла с монитора.
— Всё в порядке? — спросила Ника озабоченно.
— Это не Алкид. — Сумела выдавить из себя Вестания, пряча лицо в ладони.
— Веста… — сестра, кажется, тоже расстроилась, обняла её, и девушка ответила тем же.
— Это был не Алкид, — повторила она, зайдясь в рыданиях.
— Не Алкид? А кто, тогда? — спросила Ника.
Вестания почувствовала, что этот вопрос сломал её. Она хотела бы всё объяснить удивлённой Нике, но не могла говорить, хотелось найти какую-то точку опоры и не упасть.
Это был Фрикс… Я узнала его… это он.
«Ты же не знала, жив он или нет. Вот тебе ответ». — Ответил Серый.
Ты видел его? Видел, что с ним?! И считаешь, что меня это утешит?
Серый подполз ближе, чтобы расслышать все её мысли. Она показала ему, что чувствует и поделилась болью, представила ситуацию именно со своего ракурса, так, чтобы он понял всё, и затем он дал ей знать, что понял.
Она вспомнила слова Кирки. О том, что Фрикс при желании мог бы собрать ещё одну армию Сопротивления. Что, если этого он и хотел, когда шпионил за правительствами обеих стран? Алкид запретил ему говорить как раз из-за этого, он видел в Фриксе конкурента. Что тогда произошло между ними? На месте одной головы вырастут две…
Вестанию передёрнуло, когда она вспомнила о прощании с Некрополем. Алкид позволил всем принять добровольное решение — остаться внизу или покинуть город, но Фриксу он такого выбора не дал. «Ты знаешь все, что должен сделать?» — спросил его Алкид на прощанье. Он готовил его на замену… мало кто знал Алкида в лицо, а ещё все эти парики, грим, он менял лица как маски… Когда они запрыгнули на поезд… Вестания перенеслась в тот самый момент. Фрикс ничего не сказал ей. Скорее всего, правильно поступил. Она бы никогда не отпустила его. О чём он думал? Была ли у него хоть малейшая мысль бросить всё и поехать с ними? Оставить революцию, предать Алкида, начать всё с нуля? Но он этого не сделал. Он предпочёл сгореть и занять дымящийся трон.
Веспер тоже не стало… и Фрикс долго не проживёт. Они все погибнут. Кто-то более сильный просто займёт пустое место и назовёт себя Алкидом, и они продолжат его дело. На месте одной головы вырастут две.
«Это все позади», — напомнил Серый. — «Что было, то прошло. Забудь и иди вперёд».
Ты прав, но нет. Я не стану такой же, как ты. Я не хочу забывать. Я буду помнить. — Она нашла в себе силы утереть слезы.
— Мы всё объясним, но я бы хотела сначала услышать ваш рассказ, — сказала она Нике. — Теренея говорила, что вас было две? Что это значит?
***
Он никогда не видел такого безграничного поля. Оно уносилось куда-то вдаль, теряясь за горизонтом. Казалось, небо и было его продолжением — бесцветное, равнодушное, на нем не было ни облаков, ни солнца, оно не несло ни капли света и ни капли тепла. Интересно, я могу чувствовать тепло? Или холод? Или что-то ещё? Он пробовал идти по этой свежей луговой траве, даже снимал ботинки и ходил босиком, но не ощущал ничего особенного. Всё казалось каким-то непонятным, было странно. Пусто, как в голове, так и вокруг. Может, так чувствует себя новорождённый? Потому и кричит истошно? У него больше нет ничего, кроме слёз, нет воспоминаний, пока нет даже близких, так как мать не успела прижать его к груди. Никто чувствовал себя так же, но не видел смысла в слезах. Да и не было ему так уж страшно и грустно, чтобы заплакать. Было просто пусто. Никак. Он — Никто. Один в Нигде. Не помнил Ничего.
Какие ледяные слова. От них веяло безразличием, чудовищным роком, в них не было ни жизни, ни смерти, только пограничье, они были ни белыми и ни чёрными, серыми.
Он не знал, как долго бродил по этой сказочной пустоте, прежде чем страшно захотелось пить. В идеальном мире не было времени, точнее, оно не играло никакой роли, все равно, что отсутствовало. Да и как мерить время, если нет солнца, а день не сменяется ночью, постоянно находясь в каком-то то ли предрассветном, то ли послезакатном состоянии? Может, найдутся часы?
Он полез в карман. Почему раньше не проверил их? А была ли нужда? — в самом деле, он же не собирался выбираться из этой бесконечной степи, потому и смысла не было спешить. Но вот найти воду стоило. Во рту першило, хотя, если он не думал об этом, то и не чувствовал жажды.
Никто нашёл портсигар. Крышка показалась ему очень красивой, он долго рассматривал её, а потом, вдруг, вспомнил вагон поезда и Харона. Воспоминание оказалось поразительным, как яркая вспышка, как головная боль. Он даже сам не понял, понравилось ему вспоминать или нет. С одной стороны, стало не так пусто, с другой — приятное состояние покоя нарушилось, как брошенный камешек пускает рябь по стоячей воде.
Он открыл портсигар. Внутри оставалась последняя сигарета. Так, вроде говорил билетёр? — «Последнюю пулю и последнюю сигарету мы оставляем себе». Недолго раздумывая, Никто закурил. Зачем откладывать, раз уж сигарета всё равно последняя? Особо курить не хотелось, хотелось пить, но он всё же постарался получить хоть какое-то удовольствие от неё. Дым тоже повёл себя неестественно, он попросту повис перед ним. В мире идеальной пустоты не бывает ветра, как и воздуха. Никто понял, что, кажется, не дышал всё это время, просто не чувствовал в этом нужды. Как же я зажёг сигарету? Как курю её? — попытался он сам себя подловить, но так и не понял.
Покончив с сигаретой, он убрал портсигар в карман. Было жалко оставлять его здесь, а сам он планировал идти дальше. Продолжил поиски в кармане и тогда нашёл что-то новое, что раньше не попадалось ему под руку.
Никто вынул предмет и удивился. Это был маленький металлический прибор, сначала он подумал, что найдёт часы, но быстро понял, что смотрит на компас. Компас? — удивился он. — Может, с ним я смогу найти реку? — Никто не знал, почему сразу подумал именно о реке, а не о пруде или другом водоёме. Почему-то ему казалось, что здесь должна быть именно река. Может, там, впереди, за горбатыми спинами невысоких холмов?
Стрелка забилась в конвульсии, пытаясь найти север, которого тут не существовало. Она забегала по кругу, сначала задержалась в одном месте, потом, кажется, передумала, сменила направление, заплясала опять, описывая долгие обороты, но так и не определилась. Всё тщетно, — понял Никто. Хотел уже было убрать его в карман, как тут заметил что-то на обратной стороне корпуса.
Прочесть надпись непросто, если не помнишь буквы, а в этом вычищенном мире думать было особенно сложно, как во сне. Даже сфокусировать глаза на словах казалось сопоставимо с каким-то подвигом. Никогда, — прочитал он первое слово, но как ни щурился, как ни пытался, не мог прочесть остального. — Пусть будет просто «Никогда», — решил он. — «Никогда» вполне то, что надо. Такое же скользкое, свербящее слово. Самое страшное из существующих.
Уже хотел попробовать поискать в карманах что-нибудь ещё, как тут его внимание привлёк далёкий силуэт где-то на самом горизонте. Присутствие другого человека в мире стёртых понятий показалось ему невообразимой удачей. Сначала Никто хотел окликнуть его, привлечь как-то внимание незнакомца, но тут спустя какое-то мгновение неведомый скрылся за верхушкой холма, исчезнув из поля зрения.
Никто бросил рассеянный взгляд на компас. Стрелка указала ровно на то место, где стоял человек. Тогда он решил просто пойти вперёд, к нему навстречу, к золотистым цветам, что покрывали ещё одну долину вдалеке. Интересно, как скоро он мог дойти до неё? Едва тронувшись с места, он понял, что расстояния здесь играли не менее вторичную роль, что и время. Быстро идти почему-то не получалось, да и не хотелось, но он словно мог проходить через пространство, если хотел. Нужно было только сосредоточиться на долине, заставить своё обленившееся сознание действительно захотеть попасть туда, как он оказывался на месте. Вообще любые осознанные действия требовали больших усилий. Никому казалось, что он может и вовсе расслабиться, отпустить зрение, слух и мысли на свободу, позволить им уйти куда угодно, рассеяться в этом пустом измерении, стать не больше и не важнее травы или цветов, но он боялся не вернуться, опасался, что у него не хватит сил собрать себя заново.
Долина была пустой, он не нашёл в ней незнакомца. Жёлтые цветы, названия которых он не знал, медленно цвели, но не благоухали. Никто не увидел ни одной пчелы или бабочки. Казалось, они были здесь по умолчанию, словно нарисованные на холсте, но не живые. Он даже прошёл по ним, желая растоптать очередную обманку ненастоящего мира, но и это не удалось. Цветы и не заметили его, ботинки Никого не могли причинить им вреда. Тогда он схватил пригоршню рукой и вырвал их из земли. Цветы в его руке сразу же разлетелись в прах, а на месте сорванных появились новые, стоило ему ненадолго отвести взгляд.
Цветы даже сумели вызвать в нем злость. Никого начали раздражать безысходные правила пустого мира, к тому же от стараний ещё больше захотелось пить. Но прежде чем он придумал, что делать дальше — продолжить уничтожать цветы, продолжить идти за тем незнакомцем, или возобновить поиски воды — его окликнули.
— Эй! Курить есть у тебя? — он оглянулся. На поляне среди жёлтых цветов сидела девушка. Разглядеть её было не просто, приходилось сильно присматриваться, так что, возможно, она уже была здесь, когда пришёл Никто.
Он подошёл ближе к ней, сверился с компасом и вдруг понял, что стрелка указывала именно на неё. Никто попытался понять, как она выглядит, но черты лица больше походили на танцующие блики на воде. Никто убрал компас и достал портсигар из кармана, хотел показать ей, что там пусто, но вдруг удивился — внутри лежала последняя сигарета, хотя он точно помнил, что скурил её.
— Последняя, — пояснил он.
— Покурим? — спросила девушка. Сначала он хотел отдать всю сигарету, но потом передумал. Сел на траву рядом, закурил и протянул ей.
— Спасибо… — сказала она, выдыхая блеклые облачка дыма, повисавшие над травой. — Давно здесь?
Никто задумался. «Давно» было странным понятием. Сложно делить время, если его просто не существовало. «Никогда».
— Не знаю. — Признался он.
— Ага… никто не знает. — Сказала она, не убирая сигарету от губ.
— Я видел здесь кого-то… на этом холме, — объяснил он. — Было похоже, что он зовёт меня за собой. Это была ты?
— Чего? — поморщилась она. — Нет, я сидела себе здесь… а потом ты пришёл. Никого не видела. И я не звала тебя, я тебя знать не знаю. — Заявила она.
— Я — Никто, — сказал он. Девушка удивлённо посмотрела на него, может, тоже пыталась разглядеть. — Ты помнишь своё имя?
Она тихо усмехнулась.
— Я только помню, что оно было. И это уже круто. А если бы помнила, меня бы здесь не было.
Она указала ему рукой в сторону.
— Посмотри, — приказала она.
Никто прищурился так же, как когда пытался прочесть надпись на компасе. По долине бродили люди, он мог видеть их, но не их лица, лишь размытые силуэты. Некоторые были совсем прозрачные, выглядели они задумчиво, отрешённо, другие метались в поиске чего-то, или просто останавливались и вечность смотрели на какой-нибудь цветок или на натянутый свод неба. Никто мог видеть и понимать, как долго они будут тут стоять. В Никогда не было временных рамок, ничего не происходило, чтобы можно было почувствовать хоть какой-то промежуток.
— Это всё тени? — спросил Никто, уже зная ответ.
— Мы все тени, — сказала она и передала ему половину сигареты. — Некоторые из них отчаялись. Они уже не вспомнят. Может, даже не хотят помнить.
— Я хочу пить. — Сказал Никто. — Здесь есть река?
Она посмотрела на него так, что он почти мог увидеть её глаза, но это всё ещё давалось слишком тяжело.
Девушка поднялась с травы и взяла его за руку, повела за собой, и они сразу же оказались возле широкой мирной реки с чёрными покойными водами. Никто бросил окурок в траву и уже хотел пойти к берегу и напиться, но девушка удержала его за руку.
— Лучше не пить. — Сказала она строго. — Я иногда тоже очень хочу… такая страшная жажда… но когда пьёшь, забываешь то, что было. Если всегда пить, никогда ничего не вспомнишь, а пить всё равно будешь хотеть.
Никто вгляделся. Он увидел многих, кто подходил к реке и прикладывался к её спасительному боку забвения. Не помнить было хорошо. Может, кому-то из них удалось напиться так, что они забывали о жажде. Но почему-то этот выбор показался ему неправильным. Может, он ничего и не помнил, но пока ещё ощущал обрывочные миражи где-то глубоко в себе, ещё помнил, что он Никто, помнил Харона и то, как сюда попал. Не хотелось потерять и эти жалкие крохи.
Она, кажется, глубоко задумалась. Её тело чуть склонилось ближе к реке, и он уже подумал, что она сейчас поддастся искушению и выпьет отравленной воды. Никто взял девушку за руку, та сразу же отвлеклась, обернувшись к нему.
— Пойдём лучше отсюда, — предложил он.
Она согласилась, стараясь больше не смотреть на воду. И они ушли куда-то. Казалось, что далеко, но в любой момент можно было вернуться назад к реке. Какая разница, если нет пространства и времени?
На новой поляне цветы были красные. Сначала Никто снова попробовал сминать их, но вновь ничего не вышло.
— Бесполезно, — сказала она. — Их никто не может сорвать.
— Я и есть Никто. — Ответил он.
— Что ещё это за имя? — спросила она сердито. — Если бы ты себя помнил, то уже ушёл бы куда-то.
— Мне кажется, я помню тебя, — сказал он, не переставая разглядывать девушку. — Вдруг я знал тебя раньше?
— А ты помнишь что-то обо мне? — спросила девушка, сразу же заинтересовавшись. — Как меня звали? Кем я была?
Он напрягал память, выхватывал из нее какие-то отголоски забытых имен и размытые лица чужаков, но никак не удавалось вспомнить правильно.
— Не знаю… — признался он. — Мне только кажется, что мы знакомы. Больше не могу вспомнить ничего.
— Обидно. — Призналась она. — Жаль, у тебя не осталось сигарет. Я долго вспоминала что-то о себе, и сейчас мне кажется, что я курю. А больше ничего вспомнить не выходит.
— Что нужно делать, чтобы вспомнить? — спросил он.
Она пожала плечами.
— Ты ничего здесь не можешь делать. Думать, ходить, разговаривать с другими. Но сколько я ни пыталась, все разговоры выходят глупыми. Ни о чем. И все эти иногда пьют из реки. Думаю, я тоже не выдержу и как-то попью. А может, уже пила не раз… Потому что больше нечего делать.
Вдруг он задумался.
— А уснуть можно? И спать, и видеть сны?
Она покачала головой.
— Только смерть спит. Больше никто не спит.
«Спит она среди цветов, Белых, в царстве вечных снов. Кто разбудит смерть? Кто? Кто? Но ответ один — никто».
Он сам не знал, откуда в его пустой голове родились эти строки.
Никто взглянул на красные цветы. Жёлтые — нарциссы, красные — маки. Какой же цветок был белым?
— Ты видела здесь белые цветы? — вдруг спросил он.
Девушка удивлённо посмотрела на него.
— Белые? — она задумчиво взглянула на маки. Огляделась, встала, пошла куда-то, и он пошёл за ней. Они обошли ещё несколько полян, но везде цветы были синие, фиолетовые, розовые… Потом она остановилась. — Не знаю. — Призналась она. — Я не помню.
— Мне нужно найти белые цветы. — Повторил Никто.
— Иди ищи. Я не хочу. — Кажется, ей стало немного скучно. А может, она вспомнила про жажду.
Он вновь достал компас из кармана. Посмотрел на панель, и стрелка опять указала на тень девушки. Никто решил удостовериться точно, отошёл в сторону, повернул прибор, но стрелка была непоколебимой, всякий раз она поворачивалась так, чтобы устремиться точно на девушку.
— Что ты делаешь? — спросила она, с сомнением наблюдая за ним.
— Это странно, но я думаю, мы должны держаться друг друга, — сказал он. — Я хочу найти тебя потом, ладно? Может, я смогу помочь тебе что-то вспомнить.
— Зачем тебе это надо? — нахмурилась она. — Ты же и себя не помнишь.
— Не пей из реки, ладно? — попросил он вместо ответа. — Я найду тебя потом.
— Если не забудешь, — бросила она равнодушно. — Я вот тебя совсем не помню. Жаль. — Заключила девушка. — Удачи в поисках. — И она ушла куда-то.
Никто бродил из стороны в сторону. Золотые цветы, оранжевые цветы, сиреневые цветы… Он почти не помнил их названий и уж точно не мог вспомнить ни одного белого. Иногда он заговаривал с другими тенями, но те тоже никак не могли ему помочь. Вскоре ему начало надоедать. Он оказался на очередной поляне с голубыми цветами и от злости принялся топтать их, но ничего не вышло. «Лучше пойти к реке и напиться чёрной воды, чтобы забыть о белых цветах, — подумал он. — Может, я никогда их не найду».
Никогда.
Никогда — это ледяное слово.
Он опять вынул компас из кармана. Перевернул обратной стороной, там, где была надпись.
«Никогда…»
Только бы разобрать, что там дальше…
Никто долго вглядывался, вложив все свои силы. Буквы расплывались, разбегались в разные стороны, словно играли в чехарду. Он даже принялся водить пальцем по гравировке, но уловить слова было сложно.
«Никогда не…»
Последнее слово было долгим. Таким же долгим, как «никогда», маленькая вечность на поверхности компаса.
«Никогда не теряйся», — вдруг прочитал он и содрогнулся от этих слов.
Он отвёл глаза от компаса и удивился. На горизонте стоял всё тот же силуэт, что и в первый раз, но теперь он показался значительно ближе. Никто даже почти смог рассмотреть его. Судя по росту и фигуре, это был ребёнок, просто мальчик, зазывавший его за собой. Никто бросился к нему навстречу. Он не знал, как долго он шёл, просто продолжал идти всегда вперёд, но силуэт так и не приближался к нему, оставаясь всегда на черте горизонта. Иногда он терял его из вида, но всегда неотступно замечал снова. Может, если бы Никто шёл в привычном ему мире, то давно бы состарился, может, за это время сменились бы тысячелетия, но только не здесь, да и мало чего он помнил о своей прошлой жизни и о её законах.
Компас и этот мальчик напоминали ему о чём-то важном. Он не мог понять, о чём именно, но согласился играть по правилам этой запутанной игры. Никто видел все цветы мира, некоторые названия он даже сумел вспомнить, но, когда добрался до поляны из белых цветов, всё равно оказался ошарашенным от их красоты и тотчас забыл и о мальчике, и о компасе, и обо всём остальном.
Эти белоснежные мягкие лепестки, что стали ей периной. Ему даже почудилось, что он может слышать сонное благоухание из их чашечек, что он способен тоже лечь прямо здесь и уснуть подле неё. Бескровные губы были плотно сомкнуты, как и веки с чёрными длинными ресницами. Её кожа напоминала известняк. Лицо, не тронутое ни солнечным лучом, ни румянцем, было спокойно и божественно прекрасно. Длинные светлые волосы расплескались по обеим сторонам её тела, и ни малейшее дуновение ветерка не смело их потревожить. Под скромным шёлковым платьем покоились округлые груди, такие же неподвижные, как и время. Она тщательно спряталась. Сделала так, чтобы никто не нашёл белых цветов. Не просто цветов — асфоделей, символов смерти. Асфодели. Как он мог забыть их название? Они росли на могилах умерших. Они росли в Аиде. На них спала смерть. Волшебные цветы вечного забвенья.
Никто нашёл её. Нашёл смерть. Он не понимал, зачем должен был это сделать. Просто идея о том, что в его силах что-то изменить, кажется, очень давно была посеяна в его голове. Словно это была его загробная миссия, о которой он никогда не знал. Найти смерть — за этим он здесь. Но вот отыскав её, наконец, он не знал, что делать дальше. Уснуть он не мог. А как разбудить её — просто не знал.
Кто разбудит смерть? Никто.
Никто подошёл к ней. Не смея возвышаться над властительницей жизни, он наклонился, сел подле на белоснежные асфодели и ещё долго сидел и смотрел на бесподобное лицо. Он даже боялся её потревожить, но знал, что должен. Иначе, зачем ещё он её искал? Он и есть Никто. В его силах всё исправить. Исправить мир живых и мир мёртвых.
Но как разбудить её? Нельзя же просто взять и потревожить. Нельзя заговорить, закричать, чтобы она проснулась. Он не мог так поступить. Она же была совершенной, она стояла и над живыми, и над мёртвыми. Одна единственная, воплощённое божество.
Он наклонился ниже над мирным неподвижным лицом, ещё недолго рассматривал ровные, правильные линии, плавные изгибы, а затем нагнулся ещё ниже и поцеловал её в губы.