558 день после конца отсчёта
«Я покажу тебе твою жизнь вывернутой наизнанку. Я проведу тебя по тем местам, которые ты и сам успел забыть. Я буду менять тебя и другие фигуры на доске местами. Ты умрёшь. Умрёшь за каждого, кого убил».
Голос смерти в его голове. Холодный, равнодушный и мелодичный. Сначала Аластор ощущал прикосновение её руки, проваливаясь в самые глубинные тайники этого голоса. Потом пропало и осязание. Постепенно сквозь туман стали проступать примерные очертания предметов. Они были нечёткие, лишённые ясности. Он стоял посреди белоснежного поля. С одной стороны, вроде бы оставался сам собой, с другой — был кем-то иным, был больше, был сильнее, чем раньше. Потом вдруг в боку родилась странная боль. Он содрогнулся от неё, упал в глубокий снег, попытался подняться, но тут новая вспышка пронзила его горло. Предсмертная агония, боль, страх, попытка выжить, попытка перепрыгнуть эту черту, сбивавшую его с ног. Затем чёрный омут, новая боль, бесконечная, ощущение своей беспомощности, сопротивление стихии, борьба, проигрыш, боль и марево смерти.
Олень был тоже в счёт? — удивился Аластор.
Персефона слегка посмеялась.
«Не твоё дело — выбирать. Этот олень — да. Как ощущения?»
Скажи, ты сама это чувствовала? — спросил он.
«Знает ли смерть, каковы её объятья на вкус? — отозвалась Персефона из глубины его сознания. — И да, и нет. Каждое моё деяние уникально. Ты готов продолжать?»
Один позади. — Ответил он. — Веди меня дальше.
Она ничего не сказала.
Затем были люди. Те два урода из хижины — Хион и Халкей. Пули входили в голову, как раскалённый огонь. Проникали в самые мысли, постепенно стирая всё то, что было личностью, выжигая следы жизни, принося пустоту. Люди умирали пронзительнее, цеплялись так отчаянно за свои воспоминания в последние минуты жизни. Секунда смерти неизбежно растягивалась. Даже для Аластора это стало открытием. Умирание никогда не происходило мгновенно. Тело всегда страдало, а сознание ревело от отчаянья. На то, чтобы погаснуть у мозга уходили порой целые минуты, помноженные на вечность, и даже пуля в лоб не ускоряла их.
Потом были солдаты янтарной армии. Пулевые ранения приносили собой страшный огонь в последние секунды. Тело отчаянно сопротивлялось, боролось, отказывалось поддаваться так легко, но всякий раз они оказывались бессильны, ломались и падали на твёрдый пол. Раз за разом, раз за разом. Аластор пообещал себе выдержать всех их, прежде чем попросить у смерти отдышаться, но он сбился со счету, скольких из армии Акрополя успел положить за последнее время.
Пули — словно мухи. Головокружительная скорость, с которой наступал конец. Ещё и ещё. Свёрнутая шея. Ощущение свербящего неприятия. Его тело становилось раз за разом искорёженным, дырявым, истерзанным. Все они — просто игрушки для Цербера, тогда зверь не вёл им счета, Аластор — тоже, но теперь ему пришлось осознать сколько было тех, кого он уничтожил.
Снова расстеленное до горизонта полотно Белизны. Холод и тошнотворный страх. Со стороны они казались такими обезличенными, наряженные в янтарные формы деревянные солдатики. На деле у каждого из них была своя история, своя судьба, целая жизнь, которая резко обрывалась. Повторяющееся раз за разом чувство обретения конца. И этот протест, это неприятие — Аластор никогда не испытывал страха перед смертью, а теперь переживал его десятки раз подряд. Если бы они застрелили его там — если бы только у кого-то из них хватило на это зубов, Аластор бы умер без сожалений, он тогда искал смерти, звал её, а она не приходила. О нём бы никто не вспомнил, ничего бы не перевернулось в мире, но теперь, снова и снова проваливаясь в сугробы Белизны, каждый раз он ощущал, как крошится вселенная, как друг за другом приходят концы света. Словно фейерверк из сотни маленьких «Пандор».
Битва возле поезда, кажется, наконец, завершилась. Он не выдержал: Персефона, дай мне минуту…
Она прервала свою экзекуцию. С задором посмотрела на него: «Уже готов сдаться?»
Нет… дай мне немного времени.
«Мы даже не дошли до того периода, когда ты работал смертью».
Я знаю. Мне нужно немного отдохнуть.
Она согласилась. Задумчиво смотрела на него, словно хотела испытать, на что ещё он способен.
«Тебе интересно узнать, скольких всего ты убил за свою жизнь? — спросила она. — Хочешь знать, через сколькое тебе ещё придётся пройти? Может, лучше сразу отказаться?»
Я — калека, Персефона, — ответил ей Аластор. — Когда ты хромаешь на одну ногу и тебе надо подняться по лестнице, самое главное — не смотреть наверх, иначе не сможешь идти. Ты смотришь под ноги… и медленно взбираешься.
Она довольно улыбалась. Подождала ещё немного. «Готов продолжить?»
Да… пойдём, — согласился Аластор.
И они пошли дальше. От уже пережитого наёмник и забыл, что ещё ждало его впереди, кто должен был стать следующим. И тут он почувствовал страшный жар и тёплые объятья смерти у себя в груди.
Алкиона… — прошептал он.
Она была так слаба, теряла сознание, падала в круговорот своего скорого конца. Аластор прошёл чуть дальше необходимого, он понимал, что от этого будет только больнее, но ему ужасно хотелось дотронуться до неё, понять её, прочувствовать, он был согласен вынести большую боль лишь ради того, чтобы облегчить её мучения, не столько физические, сколько сердечные.
Алкиона, с ними все будет хорошо… — прошептал он.
Этот горячий лихорадочный страх. Высокие волны алой агонии. Шершавые языки лживого сна. Скоро она провалится в него, окажется взаперти. Эта порабощающая слабость. Лавина, что скроет её под собой, но ещё долго не отпустит.
Вдруг смерть резко вонзила пулю им в голову. Быстро, молниеносно, пронзительно. Ещё больший жар, только теперь проходящий прямо через лоб, порождающий такие страшные саднящие ожоги.
Всё сейчас закончится. Я найду их, я позабочусь о них. Они будут жить, — сказал он ей, сказал самому себе.
«Она не услышит тебя», — холодно изрекла Персефона.
Я хотел ей помочь. Не хотел убивать её просто так…
«Никакой разницы для меня, — ответила смерть. — Не нравится — уходи сейчас».
Нет. Я пойду до конца. — Упорно повторил Аластор. — Кто там дальше? Мантикор?
Едва он успел спросить, как вновь оказался в том подвале. Хаос жуткого безумия, желание идти прямо навстречу гибели. Они стояли лицом к лицу, держали револьверы под челюстью. В нём трепетало предчувствие. О, как он хотел смерти! Как он ждал её… ждал чего-то возвышенного, исполненного смыслом. Чтобы всё было правильно, чтобы они оба пали одновременно. Мантикор обожал Аластора, он любил его всеми осколками своего разбитого сердца. Он хотел стоять с ним плечом к плечу. Хотел, чтобы они убили друг друга, чтобы сделали это вместе, чтобы объединили свои судьбы в едином броске в пропасть.
Выстрел. Неожиданный. Предательский. Странное осознание подножки, подставы, обмана. Беспомощность. Всегда эта зудящая беспомощность. Он упал сразу, упал прямо навстречу смерти и провалился в её кипящий чан.
Я смогу найти его в Аиде? — спросил Аластор, оторвавшись от Мантикора, когда всё завершилось. — Он серый? Где он?
Персефона задумалась на миг, словно проверила невидимые списки.
«Нет. Он сразу ушёл в Тартар, — ответила она. — В его жизни не было жалости. Он просто убивал».
У него не было выбора. Так же, как и у меня, — возразил Аластор.
«У каждого есть выбор. И он свой сделал».
Они шли дальше и дальше. Аластор видел их всех. Видел старика у вокзала — отца Лаэртеса, сумасшедшую Лиссу, мальчика-газетчика. Он чувствовал каждого из них. Раз за разом, чувствовал на себе их боль, иногда покорное смирение, но чаще всего нежелание и непонимание. Страх. Постоянный страх перед смертью и всегда этот нелепый вопрос: «И это конец?», он не успевал прозвучать в их умирающем сознании, но Аластор успевал услышать то, как он поднимался откуда-то изнутри. Были бесчисленные бедняки, бродяги, проститутки, полёгшие от руки Убийцы Обреченных. Иногда он просил смерть остановиться, но больше она не предлагала ему прекратить. Они прошли с ней рука об руку сквозь «Чёртово Колесо» и несколько сотен тех, кого он убивал в «Скиесе», казалось, им не будет конца. Аластор не помнил уже и половины своих жертв, и уж точно тогда не мог представить, каково им было умирать. В те годы он был моложе, он воспринимал убийство, как своё ремесло, и никогда не сожалел о содеянном.
«Ты чувствуешь раскаянье сейчас?» — спросила его Персефона.
Да… — он едва находил в себе силы отвечать ей. — Я признаю твоё главенство.
«Это ни к чему. Для меня важнее, чтобы ты признавал свою вину». Она проводила его вперёд и вперёд, всё чаще позволяя отдыхать. Аластор знал, что с ним ничего не случится. В конце концов, он был уже мёртв. Значит, ни одна усталость не могла вылиться в пагубные последствия. Но он чувствовал, как слабел. С каждым разом переживать их смерти становилось всё сложнее. В конце концов, они добрались до его первой жертвы — до связанного человека в «Скиесе».
Я посмотрел ему в глаза, — вспомнил он. — Но ему от этого было лишь страшнее. Он видел, что его убивает ещё мальчишка. И он не мог смириться с этим поражением.
«Теперь он тоже мой, — ответила Персефона. — Смерти позволено убивать любого».
Я искупил их всех? — спросил он. — Теперь все закончится? Ты откроешь мне двери в Элизий?
«Ещё не все. — Сурово отозвалась она. — Остался один. Твоё первое убийство».
Бред! — заявил Аластор. — Я не убивал до «Скиеса» никогда. Это и был первый.
Она тихо засмеялась.
«Может, ты и не до конца вернул себе память. Может, ты сам убедил себя в этом. Но меня ты провести не сможешь».
Сцена выросла перед ним. Старая сцена, из такого глубокого прошлого, которое Аластор точно предпочёл забыть ещё при жизни.
Сначала, ещё до того момента, как Аластор понял, где находится, он увидел тело женщины, распростёртое на полу. Она лежала неподвижно на одном боку, вся покрытая ударами, бессчётными кровоподтёками, но лежала она мирно, не дышала уже какое-то время. Он возвышался над ней. Он был пьян и держал в руках ножку стула, отбросил её в сторону, отошёл от тела. Аластор не чувствовал в нём ни капли сожаления, лишь пустоту и страшную усталость. Мужчина, в котором он находился, подошёл к столу, внутри него свербела дрожь, и он хотел успокоить её сигаретой. Тут Аластор содрогнулся от увиденного. Перед ним лежал старый портсигар с аквамариновыми камнями на крышке. Мужчина достал из него сигарету и закурил.
«Теперь вспомнил?» — спросила Персефона, но Аластор не нашёл, что ей ответить, он мог лишь следить за сценой, сидя внутри своей первой жертвы, глядя на мир её глазами, ощущая всё так же, как и она. «Это было очень глубоко внутри твоей памяти. Теперь я тоже это вижу, — сказала Персефона. — Но если хочешь пройти очищение, ты должен отдать его убийство мне».
В подвале горел огонь. Он всегда гнал там самогон. Иногда продавал, иногда пил сам. Что она сделала ему? За что он убил её? — спросил Аластор, едва находя в себе силы оставаться в теле этого человека, от отвращения ему хотелось сбежать оттуда.
«Это не твоё убийство, а его, — холодно ответила смерть. — Если тебе интересно, он ушёл за него в Тартар».
Там ему и место! — прорычал Аластор в ответ.
Потом он увидел себя. Ещё совсем ребёнка, сколько ему было тогда? Пятнадцать? Может, меньше? Аластор мог находиться в двух сознаниях одновременно. Он был пьяным мужчиной, убившим свою жену, и он был ещё совсем мальчиком, только что потерявшим мать. И он чувствовал его гнев, его яростную ненависть, неуправляемого зверя, который пробудился в нём в тот вечер. Теперь он точно знал. Вот как Цербер появился на свет. «Скиес» вскормил его, научил охотиться, но породил его только этот человек. И это была лишь его вина.
Останови это, Персефона! — потребовал Аластор немедленно. Он видел, как близко было убийство. Он вспомнил эту сцену от начала и до конца, именно так, как она происходила, именно так, как она снилась ему в кошмарных снах не один год после этого.
«Ты через столькое прошёл. Ты не можешь отступить сейчас, — строго сказала она. — Отдай мне свой грех, и я отпущу тебя».
Нет! Ни за что! Нет! — закричал Аластор.
Мальчик поднял одну из бутылок, разбросанных на полу. Он кинулся к мужчине. Им правила ярость, сиюминутное решение, перечеркнувшее его жизнь после этого, заставившее сбежать из дома, скитаться по улицам, воровать… всё ради того, чтобы попасть потом в лапы Гектора и стать его золотым чудовищем.
«Аластор, смирись, ты не можешь попасть в Элизий, не испытывая раскаянья за своё убийство».
Мне не нужен Элизий, если ты отберёшь у меня это! — разозлился он. — Ты что, не видишь! Он убил мою мать! Он заслужил это! Заслужил умереть от моей руки!
«Твой грех останется на тебе. Грех за его смерть. Тебе нужно отпустить его, если хочешь измениться».
Мне ничего не нужно, слышишь? Я отказываюсь от твоего очищения! Это сделал я, это моё убийство!
Мальчик разбил бутылку о край стола… ещё секунда, и он совершит то, что должен. Сколько решительности в глазах, полыхающих огнём, как эпицентр ядерной бомбы. Сейчас она разорвётся, и мальчик никогда не будет прежним. Теперь он вспомнил. Это и была точка отсчёта. День, определивший его навсегда.
«Аластор… — голос Персефоны звучал отчаянно. — Ты останешься обречён только из-за своего принципа. Он все равно уже мёртв. Что это меняет?»
Меняет все в корне! Я убил своего отца, и я поступил правильно!
Он занёс разбитый край бутылки для удара и вонзил в щетинистое горло. Аластор уже был готов ощутить, как стекло врезается в кожу, рвёт её, выпуская кровь наружу, но этого не произошло. Он оставался этим мальчиком. Он оставался собой. Он вонзал и вонзал разбитое горло бутылки. И ощущал слёзы и горячую кровь на своём лице. Это тоже было сродни опьянению, гнев полыхал в голове, сердце стучало так громко, как никогда раньше. Он чувствовал дичайшее, сбивающее с ног ощущение освобождения. Сладкую, почти приторную месть, где-то во рту, он давился своим превосходством, видя, как мужчина скатывается на пол, ещё шевелится, но недолго. Он не останавливался, всё бил и бил его разбитой бутылкой, и Кербер выл, рычал, вопил в его душе от непревзойдённого восторга.
Смерть шагнула в сторону, не произнося ни слова. Всё вдруг развеялось. Мальчик, стоявший над телом своего отца, пропал. Они вернулись к краю реки. Никого из душ видно не было, они остались одни, и Аластор не мог найти в себе сил удивиться этому. Он чувствовал невероятную слабость и дикую боль в ноге. Сел на траву, достал портсигар, долго рассматривал его, затем всё же открыл, взял последнюю сигарету и закурил.
Персефона стояла рядом. Вид у неё был равнодушный, но нотка разочарования всё же проскальзывала в бездонных глазах.
— Ты осуждаешь меня? — спросил он, боясь посмотреть в её сторону.
— Я — смерть, а не судья. — Ответила она ровно. — Ты сделал свой выбор.
— Он был не человеком. Просто скотом, — ответил Аластор, выпуская дым и глядя, как тот напряженно повисает в воздухе густой тучей. — Он должен был умереть от моей руки. По-другому неправильно. Это убийство я тебе не отдам никогда. Оно было полностью моим. Это не «Скиес», это не выживание, не мои глупые попытки найти смысл жизни. Он должен был умереть, и я это сделал.
— Твой выбор. — Повторила она отрешённо.
— Что теперь, Персефона? — спросил Аластор только после того, как докурил сигарету до конца и бросил в упругую траву. — Мне идти пить воду из той реки? Я бы с удовольствием выпил за его здоровье. Или ты дашь мне немного времени побродить здесь и пообщаться с тенями?
— Здесь нет времени. — Сказала Персефона. — Ты уйдёшь в Тартар, как того и заслуживаешь. Одно убийство остаётся убийством.
— Скажи мне сначала, как сестры? — попросил он. — С ними все хорошо?
Персефона отвела глаза в сторону. Не хотела отвечать.
— Всё будет так, как было запланировано, — упрямо сказала она. — Скоро одна из них присоединится к тебе.
***
С самого утра дирижабль швыряло от резких порывов ветра. Казалось, что они влетают в какой-то новый воздушный поток. Ника не покидала кресла пилота, пытаясь выровнять судно, но все её попытки были тщетны. Вдруг Вестании пришлось схватиться за ручку кресла. Внезапный толчок сменил курс дирижабля, и тот пошёл на снижение.
— Мы на месте, — объявила Ника голосом, в котором скопилось слишком много эмоций для того, чтобы выделить какую-то одну.
Вестания бросилась к ней. За лобовым стеклом их взгляду открылась огромная скала, полая внутри. Чем ближе они приближались, тем глубже казалась пещера, вскоре стало возможным рассмотреть разные уровни, на некоторых остались следы пребывания людей — звериные шкуры, остатки старых палаток, оленьи рога, подвешенные на стенах пещеры. Только людей видно не было.
— Это Ууракулис. — Пояснила Ника. — Вернее, зимняя стоянка Блуждающего города. Тут дирижабль опять повело в сторону, и Вестания чуть не налетела на Теру от толчка.
— В порядке? — спросила она сестру. Та кивнула в ответ и тогда Веста взяла её за руку. Так они и стояли вдвоём, глядя, как подлетают к своей мечте. Страх, смешанный с необъятной радостью. Предвкушение вкупе с опасением. Восторг и неуверенность. И лишь неизвестность.
Вестания обняла Теренею и могла думать лишь о том, что они добрались сюда. Уже не важно, с кем они начали этот путь… они вместе, и они…
Аластор… — вновь повторила она. — Мама… спасибо вам. Без вас мы бы никогда сюда не добрались. Ей хотелось благодарить всех — живых и мёртвых, тех, кто стоял рядом с ней, и тех, кого уже давно не было в известном ей мире. И тебе тоже, Серый, — добавила она, зная, что и он купается во всех этих эмоциях, именах и нескончаемом водовороте мыслей, который порождала близость Океании. Мы с тобой дошли сюда. Сколько мы вместе? двенадцать лет?
«Неразлучно», — подтвердил он.
И теперь у самой цели…
Как только «Икар» приземлился, Ника тут же вскочила с места и бросилась к дверям. Вестания не знала, что делать, потому взяла сестру за руку и потянула туда же.
— Держитесь. Лёгкой посадки не обещаю. — Сказала Ника, потянув за рычаг.
«Икар» ушёл вниз носом вперёд, заметно накренившись. Вестания вцепилась в поручень и почти повисла на нём вместе с сестрой. С пронзительным звоном и грохотом на кухне посыпалась посуда и прочая утварь. На миг Веста испугалась, что они разобьются, но в последний момент «Икар» выровнялся, чтобы затем врезаться в заледеневший снег. Вестания и Тера рухнули на пол, не выдержав толчка.
Сказка завыла от ужаса в гостиной, а потом пронзительно залаяла. Прошла почти минута, прежде чем Вестания нашла в себе решимость подняться на ноги.
— Все целы? — Оглянулась к сёстрам Ника. Она выглядела совершенно непринуждённо.
— Видимо, да… — Теренея растерянно осмотрела себя.
— Одевайтесь. Пошли. — Решительно сказала Ника, после чего накинула на голову капюшон своей зимней куртки.
Снаружи действительно бесновался ледяной северный ветер, но после многих дней в кабине аэростата, Вестания почувствовала, как мороз очищает мысли и поднимает её боевой дух. Удивительно, что совсем недавно этот ветер чуть не стал погибелью для неё. Но как же хорошо было добраться до конца пути! Особенно, вместе с сестрой. Встретить Нику было удачей, о которой они не могли просить.
И она покажет нам дорогу. Она знает, как туда попасть.
Ника со знанием дела провела их пустой внутрь пещеры. Скала изнутри действительно походила на целый город, вот только…
— Куда делись жители? — спросила Теренея. Она немало вдохновилась рассказом Ники о северных племенах, и ей не терпелось познакомиться с ними.
— Должно быть, ушли в Океанию. — Ответила Ника. — Я бы поступила именно так на их месте.
Они шли за своей проводницей всё глубже и глубже, пока не достигли очень узкого туннеля, в котором им приходилось протискиваться внутрь. Вскоре проход сузился так сильно, что даже маленькой Теренее пришлось идти боком и, чуть прижав голову. Сказка отказалась следовать за людьми вглубь скалы. Сколько Тера не упрашивала собаку, та вскоре посеменила назад в широкий зал.
— В пещерах живут летучие мыши. В подземных реках водится рыба. Она не пропадёт.
Тера едва не плакала, но, должно быть, понимала, что не сможет увести с собой собаку через силу.
В конце туннеля они добрались до тупика, который заканчивался чёрной узкой дырой в стене.
— Это и есть «курчен тар». Туннель смерти. — Сказала Ника, разглядывая лаз с ужасом. — Нужно считать до пятнадцати, пока ползёшь. Ровно на счёт пятнадцать нужно вылезти на другой стороне.
— А если не получится вылезти? — с ужасом спросила Вестания.
— Вылезешь на этой стороне. И да, не спрашивай. — Остановила её Ника. — У меня были некоторые… сложности с этим местом. Наверное, в этот раз будет чуть проще. Лучше ползите вперёд, я пойду последней.
Вестания и Теренея переглянулись. Ей было страшно за сестру, но выбора у них не было. Дорога была только одна и вела вперёд.
— Неужели это то, как можно преодолеть разницу в пятнадцать секунд, разделяющих миры? — воскликнула Тера.
— Да. — Ответила Ника. — Если храм — это междумирье, то туннель — граница, последний порог. Считайте достаточно медленно, чтобы прошла ровно секунда между счётом. Не слишком долго, не слишком медленно.
— Я пойду первой. — Сказала Вестания Тере. — Ты ползёшь следом за мной.
— Хорошо, — согласилась младшая, с ужасом поглядывая на чёрный беспроглядный лаз.
Вестания и сама испытывала смешанные чувства, глядя в эту воронку ужаса. Что ж, уже вызвалась идти первой.
«Будь осторожна, — посоветовал Серый. — Законы мира могут быть против того, чтобы тень входила в другой мир. Они могут попытаться остановить тебя, не дать пролезть».
Меня или тебя?
«Не знаю. Может, нас обоих».
Вестания глубоко вздохнула, чтобы успокоить сердце. Ничего, она точно справиться со всем, что её ждёт. Главное не напугать своей реакцией Теренею. Веста ободряюще поцеловала сестру в макушку, когда та приникла к ней.
— Ползи сразу за мной, — сказала она младшей. Та покорно кивнула.
Глаза Теренеи — такие огромные тихие озёра в рассветном утре. Сколько же любви в них таилось, сколько чистоты и открытости. Ведь только благодаря ей, они дошли так далеко. Это Теренея хотела попасть в Океанию, это она их привела — сила её большой веры. Её сестра была свечой в непроглядном лабиринте Некрополя, островком чистого неба в тяжёлых атомных тучах, пятном ярких красок посреди Белизны. Вестания вдруг поняла — Теренея была противоположностью всего, что уничтожало Эллас, она была самой жизнью.
Вестания решила: она обязательно дойдёт до Океании вместе с Теренеей, ни один туннель не остановит её на этом пути.
Мы справимся, Серый. — Сказала она призраку и бесстрашно протиснулась в щель.
Раз.
Туннель внутри был чёрным и сырым, нижняя его стенка была покрыта талым снегом из-за чего руки и носки ботинок неизбежно скользили.
Два.
Вестания не видела ни зги. «Курчен тар» также отрезал и любые звуки, ей показалось, что она провалилась в нору без дна и сторон света. Космический вакуум, в котором не существовало никакой материи вовсе.
Три.
Главное не сбиться со счёта. Она слышала только своё дыхание, напористое и рваное. Ползти было тяжело и довольно страшно. Веста представила, что будет, если она застрянет здесь. Ведь в этом случае, застрянет и Теренея тоже. Это ведь она велела ползти следом за ней.
Четыре.
Казалось, что в туннеле действительно можно потеряться. Секунды, которые она считала, оборачивались долгими минутами. Ей бы очень хотелось позвать хотя бы Серого, но она боялась сбиться со счёта.
Пять.
Колено упёрлось в выступающий острый камень. Кажется, ободрала об него ногу, но останавливаться было уже нельзя. Слишком многое зависело сейчас от Вестании, она просто не имела права сдаваться.
Шесть.
Однако чернота и духота туннеля давили на неё психологически и давили невыносимо. Её отравляла мысль о том, что она не видит никакого просвета впереди. С её перспективы туннель казался бесконечным, а ещё казалось, что он неизбежно сужается.
Семь.
Она помнила, как страшно ей было, когда они ползли по туннелю, ведущему в Некрополь, но он не шёл совершенно ни в какое сравнение с «курчен таром». Туннель смерти, казалось, высасывал из неё всякую надежду. Она была готова заплакать.
Восемь.
Слёзы уже подкатили к горлу и сжали его своими колючими терньями. Она же знала, что никогда не сможет спастись. Теренея — да. Она была достойна спасения, но не Вестания.
Девять.
Не Вестания, носящая в своём сердце тень. Самый худший и самый страшный из возможных вариантов. Это ведь означает, что её душа достаточно тёмная, чтобы принять в себя горсть зла. Это означает, что она никогда не попадёт в Элизий. И в Океанию тоже и вообще…
Она взорвалась слезами, пропустив ещё один рывок вперёд по туннелю. Весте уже показалось было, что она проиграла, сбившись со счёту, как вдруг в её голове донеслось поспешное:
«Десять».
Серый изо всех сил толкнул её тело вперёд. Против своей воли она переставила руку дальше по туннелю. Нога оттолкнулась и протянулась вперёд вне желания Вестании.
«Одиннадцать».
Вестания смутилась, но сил сопротивляться у неё не было. Она продолжала ползти, вернее, Серый продолжал толкать её вперёд до тех пор, пока она не смогла выровнять дыхание и собраться с духом.
«Двенадцать».
Двенадцать.
Сосчитали одновременно. Это было странно. Вестания уже примирилась с присутствием Серого в своей жизни, но вот то, что он будет так откровенно помогать ей вызывало в ней удивление. Она была рада внезапной поддержке.
«Тринадцать».
Тринадцать.
Продолжили они счёт. Теперь Веста и сама могла ползти вперёд. Ей показалось, что какая-то высшая сила недовольна сложившейся ситуацией. Что-то в туннеле противилось её успеху. Что-то пыталось удержать её. Но вдвоём с Серым они справились.
«Четырнадцать».
Четырнадцать.
Сердце наполнилось проникновенным теплом. Странно, она научилась доверять Аластору. Она нашла в себе место для любви к нему. Она смогла принять свою сестру, которая вот уже одиннадцать лет вызывала в ней только раздражение. А теперь Серый. Почему-то ему тоже хотелось довериться. И Нике тоже. Вестания успела обжечься об людей на этом пути, но в самом конце оказалось, что её окружают друзья. Это было приятно. Чувство плеча.
«Пятнадцать».
Пятнадцать!
Они выбрались на свежий воздух, и Вестания тут же распласталась на снегу. Она пыталась отдышаться, но чувство триумфа преобладало. У них действительно получилось!
Придя в себя, Вестания оглянулась и увидела его… место, куда они так хотели попасть.
Только посмотри на это, Серый, — подумала она. Огромные, взвивавшиеся к самым небесам, пики древних столбов словно пронзали реальность. Каждый камень выдыхал вечность, заточенную посреди отменённых земель в том месте, где смыкалась спираль, где, казалось, время уже опережало реальность на пятнадцать секунд. Они стояли прямо там, где должны были быть. Мы искали её. Мы нашли её.
Вдруг из лаза вылезла Теренея. Она действительно ползла следом за Вестанией, не прошло и минуты, как Тера стояла рядом с ней.
— Как ты? — спросила Вестания обеспокоенно.
— Нормально, — улыбнулась младшая. Было немного страшно по началу, но… ничего особенного на самом деле.
Конечно, её сердце чистое. С ней ничего страшного не случилось бы.
Нику им пришлось подождать. Кажется, ей тоже «курчен тар» давался с трудом, впрочем, она сказала об этом у входа в него. Наверное, музе пришлось сложнее, чем Весте. Когда она вылезла, то рухнула на снег и ещё долго вытирала лицо о снег. Вестании даже показалось, что та не в себе, но как только она хотела предложить помощь, Ника сразу же очнулась и поднялась с земли.
— Всё в порядке, — заверила она Вестанию. — Просто… не люблю этот коридор.
Как только Ника оклемалась, она немедленно побежала вглубь развалин, куда-то к центру древнего строения. Девочки последовали за ней. Они были в состоянии невероятной эйфории. Вестании хотелось смеяться, хотелось вновь ощутить себя маленькой девочкой, может, такого же возраста, как Теренея, быть беззаботной, быть свободной, потому что теперь всё будет хорошо. Ей хотелось обнимать сестру, хотелось обнять Нику, а может, даже и Серого, если бы это было возможно.
— Что теперь, Ника? — спросила Теренея, когда они, наконец, остановились у огромной плоской плиты с незнакомыми им символами.
Ника с задумчивым видом взошла на помост, подошла к самому его центру, с интересом оглядывая камень и древние письмена. Потом, наконец, оглянулась и посмотрела на них. Тут у Вестании остановилось сердце. Она замерла на месте, не добежав до плиты, загородила рукой дорогу Теренее.
Что происходит, Серый? — спросила она, едва успев понять, что по неосторожности они все успели ступить в ловушку.
В глазах Ники застыли слезы, но взгляд не выражал радости, это было отчаяние, стыд, раскаяние, смешанные воедино. Глаза были красными. Ника выглядела подавленной. Вестании вдруг захотелось сбежать, но тут муза вынула руку из кармана и направила на них дуло «агоназа». Как он оказался у неё? Где он был? Что происходит? — но Серый не успел ответить на её вопросы, когда Ника заговорила.
— Простите, девочки… — странно, но извинение прозвучало искренне. — Я не была с вами полностью откровенна…
— Ника… — воскликнула Теренея, но не смогла закончить фразу.
— Сложите оружие. — Приказала она. — Всё, что есть… трость с клинком, ваши сумки с ружьями… всё.
Вестания, молча, разоружилась. Она не могла понять, что происходит и почему.
— Это ловушка? Что вы хотите от нас? Почему? — сумела пролепетать она.
— Прости, девочка, но да… это была ловушка. — Призналась Ника. — Но поступить иначе я не могу.