Под воскресенье ребята пошли на озеро удить рыбу. Запаслись едой, теплой одеждой: решили ночевать на берегу.
До озера несколько километров. По дороге девочки пели песни, бегали между деревьями, пугая белок, аукались. Они шли без сетей и удочек - какие из девчонок рыболовы! Взяли их, чтобы за костром следили да уху варили.
Одна Мотя несла удочку на плече. Она - как мальчишка, даже стрелять из ружья умеет: отец выучил.
Был погожий день. Солнце, уже не горячее, но по-прежнему яркое и ласковое, плыло над тайгой, пробивалось светлыми полосами и пятнами сквозь чащобу и бурелом, сверкало на полянке.
Павел и Мотя шагали позади всех, о чем-то совещаясь. Яков сначала обиделся, что они не позвали его к себе, потом ухмыльнулся, зашептался с ребятами. Они остановились под старой сосной и вдруг нестройно запели:
Тили-тили тесто,
Жених и невеста.
Тили-тили тесто,
Жених и невеста.
Со смехом сбежались девочки. У Моти мелко задрожали пухлые губы.
- Дураки! Сами вы женихи! - она расплакалась.
Девочки, посмеиваясь, стали ее успокаивать:
- Брось, Мотя, да они же просто так, балуются...
Мотя всхлипывала:
- Они думают... как идем вместе, так, значит... жених и невеста... Дураки! Все пионеры... дружить должны!
Павел, красный, подошел к Якову.
- Это ты придумал?
- Ничего не я...
- Врешь, ты! Вот набью тебе шею, тогда узнаешь, - он сказал это довольно миролюбиво. Ему самому было немножко смешно.
- А у тебя, это самое, секреты от друзей завелись?
- Дурень, да ты знаешь, про что она говорила?
- Про что?
- Вот нарочно не скажу, потому что ты дурак. - Он подумал и прибавил: - На озеро придем, тогда скажу.
Якова мучило любопытство, но виду он не подал и до самого озера шел рядом с Павлом, посвистывая и балагуря: хотел загладить вину. Когда пришли, Павел ничего не сказал - должно быть, забыл. Разъехались на лодках ловить рыбу и купаться.
Вода в озере холодная, чистая. Если всмотреться, можно увидеть илистое дно, зеленые лапчатые водоросли, мелких рыбешек, которые сверкают под лодкой.
Летом из разных лесных деревень на озеро приходит много рыболовов, и на его берегах по ночам горят костры, будто в огромном цыганском таборе. Озеро большое - всем места хватает.
Яков раньше всех вернулся к костру, у которого хлопотала Клава Ступак - она варила уху. Он свернулся у костра и задремал.
Павел окликнул его с лодки:
- Яшк!
- Спит он! - крикнула Клава. - Хоть стреляй над ухом - не проснется.
- Вот соня! - Павел выбрался из лодки, присел возле Якова на корточки. - Яшк!
Клава улыбалась, помешивая уху.
- Его мать жаловалась в прошлом году: утром, говорит, в школу не добудишься.
Павел запел шутливо:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я Яшеньку качать...
Ааа... аа
- Что ни делай, все равно не проснется, - смеялась Клава.
Павел запел громче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошел отец за рыбою,
Мать пеленки полоскать,
А я за волосы таскать!
Он дернул приятеля за волосы. Яков негромко взвыл и встрепенулся.
- Ой!.. Ну, знаешь, это самое... за это можно и по уху дать.
- Вот здоров спать! - расхохотался Павел.
- Это я лю-у-ублю... - потянулся Яков. - Эх, перебил ты мне, Пашк, сон интересный.
- Какой? - заинтересованно спросила Клава. - Люблю я про сны слушать.
- Будто мать клюквенное варенье варит... А сахару, сахару положила! И пенка так и накипает! Мать говорит: «Кушай, Яшка, пенку». Я ложкой-то зачерпнул пенку, а съесть так и не успел: ты как раз тут за волосы дернул.
- А на болоте уже клюква розовеет, - сказала Клава. - Видимо-невидимо!
Павел предложил:
- Айда, сходим в то воскресенье? Как раз дозреет.
- Сходим... - снова потянулся Яков. - Люблю я клюквенное варенье... Постой, нельзя в то воскресенье.
- Почему?
- В пятницу - первый день занятий, в субботу - второй, а в воскресенье - третье сентября.
- Ну, так что?
- Зоя Александровна говорила, что третьего сентября утренник. Будем рожи сажей красить.
- Если на зорьке встать, то к утреннику как раз поспеем.
- Не люблю я на зорьке вставать, - зевнул Яков. - А может, в этом году еще и не будет в нашей школе пятого класса?
- Будет! - уверенно сказала Клава. - Уже три новые учительницы приехали. С виду симпатичные... Только лучше Зои Александровны, по-моему, никого нет!
Один за другим у костра собирались пионеры, рассаживались перед огнем, грелись.
- Осень... - вдруг печально сказала Клава. -Листья желтеют... Жалко лета, ребята. А на Черном море, Зоя Александровна говорит, еще розы цветут.
- Там и в декабре цветут! - оживился Павел, - Ребята, вот я думаю, какая же страна наша большущая! На одном конце еще морозы бывают... снег! А на другом - уже хлеб сеют и деревья зеленые!
Помолчали. Яков проговорил:
- Мой папанька в Красной Армии был - в этой... в Средней Азии. Там они с басмачами дрались - такие бандиты есть... Вот жарища там! Шестьдесят градусов! И песок. Едешь день - песок, едешь два - песок.
Клава пояснила:
- Каракумы. Пустыня такая.
- А Зоя Александровна говорит, что такое время будет, когда и пустыня родить хлеб начнет, - прибавил Павел.
- Начнет, - согласилась Мотя. - Если речку провести... Орошение сделать.
Павел продолжал, тщательно помешивая хворостинкой угли в костре:
- А еще, наверное, такие машины сделают, что бы тучи собирали, и когда надо - дождь будет идти!
Яков подскочил, весело сморщился, захохотал:
- Вот загнул! Какая ж это машина на небо полезет?
- Может, самолет такой будет...
- Гром как жахнет, так твоего самолета и нету! - рубанул по воздуху ладонью Яков.
- Никогда ты, Яшка, ни во что не веришь, - недовольно проворчал Павел. - А может, еще через радио! Знаете, ребята, радио какое, наверное, будет? Зоя Александровна рассказывала: сидим в Герасимовке - и Москву видим!
- Красную площадь! - мечтательно сказала Клава.
Яков спросил недоверчиво:
- И Кремль?
- И Кремль!
Все придвинулись к костру, посмотрели на Павла заблестевшими глазами.
- Неужто увидим?
- Ну, это мы не доживем... - покачал головой Яков.
- Доживем! Вот посмотришь, доживем!
К костру подбежала запыхавшаяся Мотя.
- Ребята, за мной Петька Саков идет!
Павел вскочил, сжал кулаки. Клава удержала его за рукав:
- Паша, не надо.
- Пусти! - он резко высвободил руку. - Все равно сейчас опять драться будем. Ну, я ж ему!
Яков поднялся рядом с ним.
- Пашк, ты не бойся... Если что - я подмогну...
К костру подошел Петр и молча остановился.
Молчали и пионеры. Все вдруг увидели, что глаза у Петра совсем не злые и смотрит он очень жалобно и смущенно. Это было так не похоже на него, что Павел растерялся.
- Ну, - передохнул он, - ты чего стоишь? - Но в голосе Павла не было угрозы.
Саков молчал.
- Ну?
Петр шевельнул рыжей головой и сказал тихо:
- Вы меня за человека не считаете, а я... - он запнулся, и Павел увидел, что на его ресницах блеснули слезы.
- Ты про записки знаешь?
- Про какие записки? - насторожился Павел.
- Что в Иерусалиме бог против колхозов говорил... Ну, голос его, что ли, был слышен...
- А что?
- Эти записки... моя тетка с Кулукановым сочиняла.
Павел смотрел на Петра широко открытыми глазами.
- Врешь!
- Право слово... Тут нищенка ходила, так они и научили ее эти записки бросать...
Павел сделал шаг вперед и вдруг широко улыбнулся, хлопнул Петра по спине.
- Петька, дружище, ох, молодец!
Пионеры наперебой заговорили:
- Петя, садись!
- Садись, Петька, у костра!
- Вот здесь посуше!
Петр робко поежился.
- А вы меня в пионеры примете?
- Ну ясно, примем! - Павел повернулся к Якову. - Расскажем Зое Александровне... Вот она напишет про таинственное письмо!
- Сколько сме-еху будет! - протянул Яков.
Клава язвительно заулыбалась:
- Ты же сомневался, думал, что правда!
- Кто-о? Я? - возмущенно вскрикнул Яков. - Да я, это самое, и в бога-то совсем не верю! Это ж курам на смех! Бог речь о колхозах держал!
- А на пасху куличи святить ездил!.. - вспомнил кто-то.
Все засмеялись.
- Так это ж мать заставила! Больше не поеду! Нипочем не поеду!
Ему очень хотелось, чтобы ребята убедились в том, что он не верит в бога. Притопывая ногой, он громко запел «безбожную» шуточную песенку, которую часто пели пионеры в те годы:
Пионеры, в бога вы не верите,
А где ваша пасха?
И все дружно подхватили:
Наша пасха - выдумка и сказка,
Вот где наша пасха!
Потом все уселись у костра и с аппетитом поели ухи. Огромная луна всплыла в облаках и залила чудесным светом лес, живой серебряной дорожкой протянулась по озеру. Неясно поблескивали в сумраке огоньки дальних костров. Мальчики сушили у огня одежду, хвастались уловом.
Невдалеке послышалось:
- Эй, пионеры! - По голосу все узнали Данилу. - Рыбачите?
Яков ответил неохотно:
- Рыбачим.
Данила вышел на свет. Его узенькие глаза забегали по лицам ребят, на секунду встретились с глазами Павла и снова скользнули в сторону.
- Ну, ну, рыбачьте. - Он с усмешкой поправил на плечах куртку, медленно отошел.
- Носит его здесь... - проворчал Яков. - Всегда он насмехается.
- Девочки, - зашептала, понижая голос, Клава, - а вы видели, какая у него рубашка?
- Какая?
- Кулукановская! На груди зеленым вышитая. Ей-ей! Я запомнила, как Кулуканов носил.
- Подарил, наверное, - сказала Мотя. - Чего-то он часто стал в гости к Кулуканову ходить... Паш, и дед Серега к нему ходит, я видела.
Все умолкли. Петр сказал в тишине:
- Данилка ему хлеб помогал молотить. Еще и из другой деревни Кулуканов батраков нанимал. Из нашей нанимать боится! По ночам молотили. Ох, и хлеб у него хороший!
- В сельсовете сказал - град побил. Хлеб государству сдавать не хочет, - возмутилась Мотя.
- Мотя, дай-ка ту бумажку, - нахмурился Павел.
Мотя порылась в кармане и протянула ему свернутый листок. Он взял его, не глядя.
- Вот ей, - Павел кивнул на Мотю, - сегодня в сельсовете список дали, кто не хочет хлебозаготовок выполнять. Она мне в лесу рассказывала... вот. А вы, дураки, запели: «Тили-тили тесто...»
- Да ведь мы пошутили, - Яков виновато кашлянул.
- Ладно. Яшк, ты завтра будешь в избе-читальне объявление писать.
- Что за объявление?
Павел развернул листок.
- Тут первым Кулуканов помечен. Вот ты и напишешь: «Здесь живет зажимщик хлеба Кулуканов». Возьмешь старую газету и напишешь чернилом.
- Не чернилом, а чернилами, - поправила Клава Ступак. - Сколько раз Зоя Александровна говорила!
- Ну, чернилами... А потом на кулукановские ворота приклеим. Пусть все знают!
- Здорово! А не намылят нам, это самое, шею?
- А ты не трусь! Тут немного - человек пять. - Павел посмотрел в список и внезапно смутился, нерешительно провел рукой по затылку. - Тут, ребята, одна фамилия помечена... Слышь, Яшк? Второе объявление будешь так писать: «Здесь живет зажимщик хлеба Ступак».
Все посмотрели на Клаву. Она сидела у костра, растерянно открыв рот, держа в поднятой руке ложку. Глаза у Клавы замигали все быстрее и быстрее, и вот из них разом брызнули слезы и струйками покатились по веснушчатым щекам.
- Не хочу я... не хочу... Это мой дядя...
Пионеры переглядывались. Мотя тихо сказала:
- Чего разревелась? Вон Паша отца разоблачил, а ты...
Павел вдруг вскочил, с яростью глядя на Мотю, над бровью его задергалась родинка.
- Дура! - крикнул он, но голос сорвался, задрожал: - И чего вы все: отец да отец...
Он круто повернулся, зашагал в темноту, шурша травой. У самой воды прилег на бугорке, завернулся в куртку.
Неслышно подошел Яков.
- Пашк...
- Отстань!
Яков опустился на корточки.
- Давай не будем про Ступака писать...
- А мне что за дело!
- А то Клавка, это самое, ревет. Она говорит - сама уговорит дядьку хлеб сдать. Хорошо?
- Хорошо.
Яков помолчал, вздохнул.
- Пашк, идем еще ухи поедим.
- Не хочу. Я спать буду.
Яков вернулся к костру.
- Ну что ж, спать так спать... - Он потянулся так, что захрустели суставы. - Это тоже дело хорошее... Ложись, Петька, поближе.
Павел долго ворочался в траве, смотрел на редкие, слабо мерцающие в вышине звезды. С озера наползал серый, мохнатый туман, в темной воде по временам шумно плескалась рыба.
В лесу было тихо, пахло хвоей. Изредка шелестело что-то в чаще да издалека доносился раскатистый крик филина, похожий на кашель: «кга-а...»
...Среди ночи Павел со стоном проснулся от жгучей боли и дыма. Кто-то подсунул под шею горящую головню. В ужасе вскочил, держась за опаленное место, и лицом к лицу столкнулся с Данилой.
Над лесом низко висела чуть ущербленная луна, и в ее желтом свете мальчик ясно увидел непонятную, застывшую усмешку на лице двоюродного брата.
- Что, жарко? - хрипло спросил Данила и вдруг стремительно схватил Павла за горло и, рванув, опрокинул в озеро.
Холодная вода сомкнулась над мальчиком. Теряя сознание, он все еще пытался слабеющими руками отцепить тяжелые железные пальцы, сжимавшие горло.
Но пальцы вдруг сами разжались. Задыхаясь и кашляя, Павел вырвался из воды и не сразу понял, что происходит вокруг. Вода клокотала и плескалась от груды барахтающихся тел. Ребята, бросившиеся на выручку, теперь крепко держали Данилу. Рядом с Павлом по пояс в воде стояла Мотя и что-то кричала, размахивая руками. Потом он увидел Петра и Якова, вцепившихся в Данилу.
- Пустите, - хрипел Данила, - пошутил я... Ну, пустите...
Его не отпускали.
- Пустите... вода холодная...
Его повели к догорающему костру. Но вдруг он рванулся, прыгнул через тлеющие угли и побежал не оглядываясь, шелестя мокрой одеждой.
До самого утра никто не спал.
- Да что ж это такое?! - всхлипывая, говорила Мотя. - Да чего ж ему надо от тебя, Паша?
Яков размахивал над костром руками.
- Ты скажи завтра отцу, Мотя! Пусть он, это самое, Данилку в сельсовет вызовет!
- Нельзя, ребята! - негромко сказал Павел. - Никому не говорите!
Все умолкли.
- Почему?
- Маманька узнает - беспокоиться будет сильно... Жалко мне ее, ребята.