А сбоку копыта стучат. И в голове стучит. И на плече Зыков поминутно вздрагивает.
"Ах, - думаю, - бедняга Зыков! Погиб ты, - думаю, - не за медную пуговицу. И не увидал ты мечту своей жизни, товарища Буденного".
Но я не могу. Я чуть не падаю. Чуть под копыта не попадаю.
Слышу - сбоку смеются:
- Эх, солдат! Мало ты каши ел. Видно, белая каша не очень-то жирная. А?
А я и сказать ничего не могу. Даже выругаться как следует не могу. Я прямо падаю.
Тогда говорит кто-то сбоку:
- Давай, - говорит, - солдат, клади свово друга моему коню на загривок.
Я положил. Я, помню, "спасибо" сказал и взвалил своего бедного Зыкова на теплую лошадиную шею. Ну, он повис и руки свесил. А я дальше пошел.
Уже темно стало. Уж звезды наверху замигали, когда мы въехали в село Бандурово, Марьевской волости, Луганского уезда.
И помню, что мы на каком-то дворе долго чего-то ждали. Тут часовые стоят, тут Зыков лежит на земле у колодца, а я на корточках рядом сижу и плачу.
Может быть, у меня нервы расстроились, может быть, я устал, но мне тяжело было, товарищи, смотреть, как помирает мой друг.
Он дышал еще. Но так, знаете, - невесело и нечасто. Вздохнет, замычит, головой поерзает - и снова молчит. И кровь уже не идет с виска. А это худо.
Я говорю:
- Зыков!
А он молчит. И глаз не открывает. И ушами не шевелит.
Я говорю:
- Зыков!.. Да брось!.. Не журысь! - говорю. - Все ладно будет. Ошибка ведь вышла. Ведь это наши, буденновцы, - говорю, - со звездочками. Завтра мы, - говорю, - Зыков, сами наденем звездочки и пойдем до Буденного знакомиться. Вот я тогда и скажу: "Товарищ Буденный, позвольте вам познакомить мово друга Василия Семеновича Зыкова. Он - первый герой на нашем земном шаре..." Зыков, ты слышишь? А Буденный тебе ответит: "Да, - скажет, хороший ты парень и вид у тебя боевой, но только служить тебе не у белой сволочи, не у Деникина, а в особом отряде товарища Заварухина". И пошлет тебя к нам в часть. Ты хочешь, - говорю, - Зыков, к нам в часть?
Чепуху, конечно, я говорю, потому что Зыков не слышит, молчит и лежит у колодца, как дерево.
Тут отворяются двери, и из дому кричат:
- Пленных!
Это я-то пленный!.. Подумайте только: буденновец к Буденному в плен попал!
Ну, вводят меня в избу. В избе, понятно, и хлебом, и щами, и керосином воняет, под иконами стол стоит, на столе - молока кувшин и английский маузер. А за столом сидит молодой парень в кавказской рубахе. И другой рядом с ним - в кепке. И еще, с бородой - у окна. И еще какие-то - я не помню.
- А ну, - говорят, - ходи, голубчик, сюда, поближе.
Зыкова кладут на лавку, а я подхожу к столу.
Все они разглядывают меня, как будто я не человек, а чудо. Потом они начинают писать акт.
- Фамилия? - спрашивают.
Я говорю:
- Трофимов Петр Васильевич.
- Чего? - говорят.
Я говорю:
- Я не могу вам громко отвечать, у меня горло чернилами смазано.
- Фу, - говорят, - чумовой!
Я говорю:
- Что?
Они говорят:
- Рядовой?
- Да, - говорю, - особого отряда товарища Заварухина боец.
- Как! - говорит парень, который в кавказской рубахе. - Ты заварухинец?
- Ну конечно, - говорю.
- Что за чепуха! Товарищи, где вы его взяли?
А те говорят:
- Заливает, товарищ комиссар. С мамонтовской дивизии чистокровный разведчик. Вот документики.
И кладут перед ним на стол зыковский военный билет.
Я говорю:
- Ну так что ж? Это - Зыков. Он беглый мамонтовец. Это верно. А я Заварухина боец. Я вез, - говорю, - секретный пакет к товарищу Буденному.
- На чем это, - спрашивают, - вез?
- На Негре, - говорю.
- На каком негре? Ты, - говорят, - голубок, не в Африке. Ты, голубок, в Российской республике.