Семен Семеныч. Я хожу.
Иван Матвеич. Не ходи. Сядь и дослушай меня до конца. Я еще не все сказал.
Семен Семеныч (садится). Я сел. Говори.
Иван Матвеич. Поскольку, как я тебе это уже сказал, чудовище достаточно вместительно, я даже думаю в крайнем случае выписать сюда Елену Ивановну.
Семен Семеныч (в тревоге). Друг мой, не принять ли тебе теперь хоть слабительного! У тебя жар. Мне кажется, что ты в бреду! Не вызвать ли к тебе врача?
Иван Матвеич. Вздор! Какого врача! Как он до меня доберется? И как потом отсюда выберется? Вздор! А о слабительном не может быть и речи...
Семен Семеныч. Друг мой, а как... как же ты питаешься? Обедал ты сегодня или нет?
Иван Матвеич. Не обедал, но пока сыт. Впрочем, добродушный хозяин решил, что будет на всякий случай каждое утро просовывать в пасть крокодила изогнутую металлическую трубочку, вроде дудочки, через которую я мог бы втягивать в себя кофе или бульон с размоченным в нем белым хлебом. Дудочка уже заказана по соседству, но полагаю, что это излишняя роскошь. Я по горло сыт идеями, которые меня тут озаряют. Стоит только закрыть глаза, идея уже тут как тут! Только запоминай, потому что записывать не на чем и нечем. Ты еще здесь?
Семен Семеныч (мрачно). Здесь.
Иван Матвеич. Что ты делаешь?
Семен Семеныч (с раздражением). Что я могу тут делать? Слушаю тебя и диву даюсь.
Иван Матвеич. Друг мой, сделай мне одолжение: справься завтра в какой-нибудь естественной истории, сколько лет живут крокодилы? Помнится мне, что до тысячи лет, но я мог ошибиться, смешав крокодила с каким-нибудь другим ископаемым. Справишься и сообщишь мне, когда придешь навещать следующий раз. Выполнишь мою просьбу?
Семен Семеныч. Неужто ты тысячу лет в крокодиле просидеть задумал?
Иван Матвеич. Видно будет. Я же теперь с ним почти одно целое.
Семен Семеныч. А если он тебя переварит?
Иван Матвеич. Видишь ли, я одет в сукно, а на ногах у меня сапоги, так что он не сможет меня быстро переварить. Сверх того, я, как видишь, живой и потому сопротивляюсь перевариванию - время от времени меняю положение, верчусь с бока на бок, ибо понятно, что не хочу обратиться в то, во что обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно. Но боюсь одного...
Семен Семеныч. Чего ты боишься?
Иван Матвеич. Сукно моего сюртука да и сапоги могут в конце концов просто истлеть за временем. И тогда я, оставшись без одежды, несмотря на все мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться и хотя днем я этого ни за что не допущу и не позволю, но по ночам, во сне, когда воля отлетает от человека, меня может постичь самая унизительная участь какого-нибудь картофеля, блинов или пельменей. Такая идея приводит меня в бешеней во. Но до этого еще, слава богу, далеко.
Семен Семеныч. А если...
Иван Матвеич. Во всяком случае, надо кому-либо из людей государственных подать мысль: увеличить поставку заморских сукон и кожи, которые крепче наших отечественных. Обязательно подкину эту мысль политическим обозревателям наших ежедневных петербургских газет. Пусть прокричат. Надеюсь, не одно это они у меня теперь позаимствуют...
Семен Семеныч (вскакивает со стула, начинает бегать по помещению). Нет... горячка... горячка... Что он мелет? (Остановившись.) Иван Матвеич! Я тебя не узнаю! В своем ли ты уме? Не лишился ли ты рассудка в недрах крокодиловых?
Иван Матвеич. Наоборот, мой рассудок свеж, как никогда! Я мыслю ясно и чувствую при этом, как я совершенствую свое мировоззрение. В моем уединении одного боюсь: глупцов и завистников. Как бы не осмеяли. Как бы они не подняли вокруг меня шум и свист. Но я приму меры. С нетерпением жду завтрашних отзывов публики, а главное - мнения газет наших и иностранных. О газетах сообщи завтра же поутру. Крокодильник открывается в девять утра, но хозяин пустит тебя раньше, если ты дашь ему полтинник за мой счет. Мы с тобой рассчитаемся. Буду тебе должен семь рублей семьдесят пять копеек, учитывая твой сегодняшний четвертак, который он с тебя слупил.
Семен Семеныч. Хорошо. Завтра же принесу тебе ворох газет.
Иван Матвеич. Почитаешь мне вслух, а я потом буду диктовать тебе мои мысли и давать поручения. Каждый день чтоб были здесь все европейские телеграммы. Не исключаю, что мировая общественность выступит в мою защиту, будет требовать моего освобождения, но это будет мне только на руку. Моя известность пересечет все границы, и я стану мировой знаменитостью. Обо мне узнает весь континент, заговорят короли и президенты многих стран! Нет, каково? Ты здесь? Ты еще не ушел?
Семен Семеныч. Да не ушел еще. Хозяин меня тут запер и куда-то вышел. А без него я не выйду из крокодильника.
Иван Матвеич. Вероятно, ты уже хочешь спать? Я тебя утомил. Который час? Я оставил дома часы.
Семен Семеныч (устало). Час десятый.
Иван Матвеич. Иди домой и не думай о том, что я сейчас говорил о критике: я не боюсь ее, ибо она сама находится в критическом положении.
Появляется Крокодильщик.
Крокодильщик. Поговориль с ваш друк?
Семен Семеныч. Поговориль, поговориль.
Крокодильщик. Ваш друк ошень умна шеловек.
Семен Семеныч (отводя Крокодильщика в сторону). Простите, герр...
Крокодильщик. Шульц. Карл Шульц.
Семен Семеныч. Так вот, Карлуша, сколько бы вы взяли за вашего крокодила в том случае, если бы вы вздумали его продать?
Крокодильщик. Я? Продайт мой крокодиль? Никто не смейт покупаль мой крокодиль! Не смейт! Он не продаваль! Я не хотим продавайт! Я сегодня сто тридцать талер браль за посмотрель на мой крокодиль! Завтра будет много публикум, и я совсем много, зер много талер буду положиль мой касса. Я десять тысяч талер буду собираль, а потом сто тысяч каждый таг!
Семен Семеныч. Погодите! Погодите подсчитывать! Поймите, что если каждый день вы будете с публики собираль по стольку денег, то за неделю у вас перебываль весь город, и потом уже не с кого будет собираль ваши талеры. И вообще: крокодиль ваш может лопнуль не перевариль моего друк, который собираль вам капиталь, да и мой друг может заболель и померель во чреве вашего крокодила. Штербен! Поняли? Мой друк штербен в ваш крокодиль! Что тогда? Вас, я вас спрашиваю?
Крокодильщик (помолчав). Я буду ваш друк капли из аптек даваль. И ваш друк не будет помираль!
Семен Семеныч. Капли каплями, но возьмите и то, что может начаться судебный процесс.
Крокодильщик. Зачем процесс? Варум процесс?
Семен Семеныч. Варум-дарум! Начнется - и все! Супруга Ивана Матвеича Елена Ивановна может потребовать от вас законного супруга - ее манн! Поняли? Вот вы намерены богатеть, а намерены ли вы назначить хоть какую-нибудь пенсию... пенсион Елене Ивановне, - пенсион цум фрау майн друк?! Итак, не лучше ли вам взять за все разом? А потом - полиция! Ее ведь тоже интересует, кто, где и как сидит... С ней шутки шлехт! Плохие шутки с полицией! Ферштейн, герр Шульц?
Крокодильщик (напрягая свою память, думает, затем неожиданно заявляет). Карашо! Я согласиль.
Семен Семеныч. Сколько же?
Крокодильщик. Каменный хауз и аптек на Гороховой и хочу бить русски польковник!
Семен Семеныч. Господи! За что вам полковника-то? Какой вы подвиг совершили? Какую службу царю и отечеству сослужили? Какой военной славы добились? Ну, не безумец вы после этого?
Крокодильщик. Безумны? Феррюкт? Нет, я ошень умна ше-ловек-менш! Их бин зер клюг! Я заслужиль польковник, потому что показаль крокодиль, а в нем ганц живой русский гоф-рат! Я чрезвычайно умны шеловек и ошень хочу сталь русский польковник! Я не хочу больше с вами говориль... (Отходит в сторону.)
Иван Матвеич (из крокодила). Видишь, Семен Семеныч! Хоть ты и шептался с хозяином, но я все слышал, через ухо крокодила. Кроме последнего безумного желания производства в полковники, он совершенно прав, ибо вполне понимает теперешнюю ценность своего чудовища. Это - его банк!
Семен Семеныч. Как только пускают таких в Россию!
Иван Матвеич. Я лично не разделяю твоего мнения, Семен Семеныч! Не разделяю. И если хочешь знать, то я, понимая твою обо мне заботу, все же просил бы тебя не торопиться с моим выходом на свет божий. По службе у меня сейчас отпуск, и кому какое дело, за границей я или тут... в крокодиловых недрах. А мне здесь не так уж плохо, тем более что я познаю счастье самоутверждения!