***
Он решительно ничего не понимал.
Грей думал, что уж теперь-то, когда он доказал, что не бесполезен, что полноценный член семьи, Мать будет довольна. Вот проснётся, отойдёт от слюней усса или в чьих там ещё слюнях извозили пёрышко, и сразу поймёт, что Грей защитил логово — да куда там, даже не вылизала, хотя он по всякому показывал себя и хвалился добытыми в бою ранами. Пока она спала, Грей надеялся, что Мать станет его вылизывать, а он презрительно скажет как настоящий воин — ерунда, царапина! Но даже этого удовольствия его лишили.
Вместо этого Мать испугалась не меньше, чем он сам поначалу. Целое утро в её голосе бился страх и пахла она страхом, Сестра плакала, а его никто не слушал, хотя Грей пытался объяснить, что бояться больше нечего, ведь он победил чужаков и весь в их крови, что он теперь воин семьи и его можно брать на охоту. Мать закрыла его в логове для странных дел с Сестрой, а сама занималась невесть чем, может ела, а им с Сестрой, как детёнышам, дала фрушей, и это было крайне унизительно. Во-первых потому, что Грей уже настоящий воин семьи, что и доказал, а во-вторых потому, что этих фрушей съесть никак невозможно было, только посмотреть. Грей так и сяк пытался, но фруши не брались, не пахли и даже не шевелились. Зачем такое давать?
Вскоре пришли другие. Он сперва решил, что новые чужаки напали, но прислушался и распознал укушенного старого самца, а старую самку ещё не знал, так узнал к своему несчастью. Кто же так раны вылизывает, чтоб эти двуногие все опустели?! Мать двумя лапами держала Грея за голову и морду, а самка его щупала за ноги, вытягивала хвост, совала в уши мох и трогала раны жгучей палочкой, не просто неприятно, а отвратительно и совершенно неправильно, о чём он честно сразу говорил. Но, наверное, это была Мать Матери, иначе зачем бы та являла Грея пред её глаза и нос? И Грей терпел все издевательства и крики, которые развели двуногие. А те кричали, и лопотали, и махали лапами. Ему казалось, что он слышит негодование и злость, если, конечно, не сам себе придумал, потому что чего на Грея теперь-то злиться?
Потом вообще случилось плохое — Мать закрыла его в маленьких сотах и вынесла из логова в другое, тесное, тёмное и тихое, где стояли молчаливые зверюги, хорошо хоть не ревели и его не трогали, а то как бы он смог отбиться? Никак. А сами-то ходили по логову, лопотали, стучали и гремели большими сотами, в общем, делали странное и, наверняка, важное, а его не пустили смотреть! Грей ужасно настрадался от мыслей, что сделал неправильное, знать бы хоть что. «Наверное, едят чужаков без меня», — подумал сперва, но быстро опомнился: ведь мусты не едят других мустов, просто бьют и гонят, наверное и двуногие делали так же. Надо было и ему не есть. Вот в чём крылась беда. Ну а как не есть, когда они тёплые, с горячей кровью, и оно всё само по себе произошло, Грей и не заметил. Да, надо было не есть.
Потом опять пришли чужаки, тогда он уже сидел тихо и слушал, как те ходят и лопочут. Он уже устал догадываться и путаться в своих догадках, что бы ни придумал — выходило не так, и Грей твёрдо решил не думать — пусть всё идёт само по себе.
Вечером Мать его выпустила. Она стала тихой и странной, еду давала и порой говорила с ним о чём-то на непонятном своём, птичьем языке, а на лежбище больше не брала, и Грей, без вины виноватый, жил сам по себе. Вроде в семье, а вроде и нет.