Он очнулся от боли в груди. Мать положила Грея на лежбище в их части логова, и Сестра была тут же, и младшие Сёстры, и двое братьев.
— Надо лизать! — возмущённо кричали те. — Двуногая не лижет и нам не даёт!
— Она знает, что делать, — ответил Грей и обессиленно закрыл глаза.
Мать пальцами и тонкой штукой больно ковырялась в ране, и штука была длиннее и твёрже языка мустов. Ею мать подцепила и достала кусок твёрдого камня, засевшего в Грее, выбросила его. Затем намазала вонючей дрянью и прилепила куски липкой шкуры, а лапу примотала к палке, как раньше делала, и вытерла его тёплым и мокрым, вроде большого языка. Грей ждал молока, но его больше не было, наверное кончилось. Конечно кончилось, ведь Мать теперь ходила непраздной. Он попил предложенной воды, вздохнул и вырубился. Когда очнулся — показалось, что долго спал, но нет, всё ещё длилась ночь. Рядом стояла вода в твёрдой лужице, её по очереди пили все и он тоже попил, тогда стало легче.
На лежбище было полно мустов, Сёстры грели его боками, даже Мать Матерей сидела рядом, Грей увидел её и обрадовался.
— Твоя двуногая хороша, — сказала Матриарх. — Она достала пальцами твёрдый камень из Редхи, такой же, как сидел в тебе, который мы не могли вылизать сами.
Редхи лежал тут же, он уже содрал кусок шкуры, прилепленный Матерью, и теперь лизался с презрительным видом воина — ерунда, царапина.
Сестра в углу пыталась бросать лёгкий шар младшим братьям, но те не понимали как играть, сторонились и щерились, отбегая. Эх, глупые, Грей бы показал, как надо! Да не может, совсем ослаб, и лапа сломана.
— Где Мать? — спросил он.
— Ащщ! Я здесь, глупец.
— Двуногая моя Мать?
— Она делает странное, — ответила Матриарх. — Мы ходили за ней, смотрели, не понимаем, для чего. Не ест и не охотится. Что ты видел? Что ты узнал, сын мой?
Брат по имени Йел взобрался на лежбище, ткнулся лбом.
— В той части логова, где мы заели больную самку патра, — сказал он, — она закрыла морду шкурой и поливает вонючими слюнями землю, и сыплет зловонным песком, я не смог подойти, так едко пахнет.
— Двуногие?
— Двое живых сидят за твёрдой водой, их видно, но не достать.
— Ащщ! — с досадой воскликнула Матриарх.
— Ещё двое в холодной пещере, куда их загнала самка, но открыть нельзя, мы рыли лапами. Многие ушли через воющий выход, туда тоже не забраться, слишком твёрдо, лаз не прорыть.
— Ащщ!!! Значит, они вернутся с громовыми палками, трескучками и новым ядом.
— Двуногих очень много, — вставил Грей и все повернулись к нему. — Они приходят через визжащие входы и уходят. Где-то далеко, за лесом, есть логово, огромное как муравейник, и всех не перебьёшь.
Матриарх задумалась, мусты утихли.
— Эта война никогда не закончится, — сказала она наконец. — Болотная и горная семьи отказались сражаться вместе со мной, а наша семья слишком мала, чтоб сражаться в одиночку. Сегодня мы потеряли как пальцев на лапе Матерей и воинов, ещё столько же ранены. Надо уходить. Встань, мой сын, ты пойдёшь с нами.
— Нет, — отказался Грей. — Мать спарилась, мы вернёмся в старое логово.
— Ащщ!!! Твоё место с подобными тебе…
— Там поле, ельник за ним, дневные крыланы летают, — заговорил Грей, мечтательно закрывая глаза. — Цветы и растения, трава мягкая, как шёлк, желудок чистить, кусты и низкие деревья — лазать. Там соты раньше бились, но потом сдохли, можно входить и выходить. Есть где рыться, где спрятать молодняк. Там много мяса, чистая вода и рыба без костей, о-о-о, как она вкусна!
— Без костей не бывает, — возразила старшая из Сестёр.
— Вот увидишь, — твердил Грей. — Мать даст вам столько рыбы, сколько сможете съесть.
— Мы много едим! — фыркнул брат-разведчик.
— В холодной пещере еда никогда не кончается. Идёмте со мной.
Мусты умолкли и стали глядеть на Мать Матерей. Та сидела неподвижно, словно изваяние — думала.
— Она терпелива, полезна пальцами и носит плод во чреве, — произнесла наконец. — Непраздность — добродетель Матери.
Затем опять умолкла, семья ждала её слов.
— Мусты не могут выбить всех двуногих, но семья может завести своих, подобно тем двоим, котрых ты завёл, мой сын. Пусть служат как сторожа от остальных своих сородичей. А чужаков станем гнать. Я посмотрю на ваше логово.
***
Мозгоеды крутились повсюду, куда не сунься. Сколько их было в стае? Двадцать? Больше? Она поставила миску с водой в их с Капелькой бывшей комнате, настрого велев никуда не выходить. Насмотрится ужасов, станет кричать по ночам. В медкапсуле Лана взяла несколько ампул Глобала и впрыснула в воду для зверей — мало ли.
В дубильне нашла мешок негашеной извести и контейнер с концентрированной перекисью — следовало непременно подумать о грибке, как она, возможно ошибочно, идентифицировала зелёную дрянь, поразившую ксенокошку. Но оставлять на арене зелёные обрубки, клочки и всё ещё шевелящую челюстью голову однозначно не следовало.
Яйцеголовый сидел на прежнем месте и при виде неё обрадовался.
— Вас так долго не было, Светлана, я уже стал тревожиться, — льстиво начал он. — Вы не могли бы открыть?
— Сейчас открою, — ответила та. — Я пришла убираться. Утилизация отходов.
И хладнокровно разрядила пистолет Павора ему в грудь. Отдача заставила отшатнуться. Яйцеголовый с лязгом лёг на ринг и больше не шевелился, Лана для верности послала в вытянутую голову последнюю пулю. Эта сволочь и завершила превращение Павора в скота, и здесь не было дочки, нервы которой требовалось пощадить. «Просто необходимая часть уборки…» — подумала она.
А утилизация предстояла серьёзная. Лана залила всю арену концентрированной перекисью и та забурлила, погнав шапки пены. Она дождалась, пока шевеление утихнет, затем совком и веником собрала в железную бочку большие и малые куски побледневшей, выцветшей брокколи. Сверху засыпала негашеной известью. Подумала и щедро посыпала яйцеголового сквозь экзоскелет и весь пол, стараясь попасть в каждую щель. Известь кончилась — и она притащила другой мешок, распылила порошок по всем проходам зала. Ещё раз осмотрела трупы — на них зелёной поросли не нашлось, наверное, грибок поражал только живые организмы. Уставшая, с поникшим лицом, вернулась в комнату и даже вздрогнула — та кишела мозгоедами.
— Мамочка, эти Серые не играют! — сердито сказала Капелька. — Они глупые и не дают погладиться.
— Они дикие, — вздохнула Лана. — Я же сказала их не трогать. Где твой рюкзак?
Она надела на плечи свой, с ценностями и собранными деньгами, пистолет сунула в карман, ружьё поставила на предохранитель и тоже взяла с собой — на всякий случай. Как ребёнка завернула в одеяло Серого, да так и пошли: они с Капелькой впереди, мозгоеды, переговариваясь на своём наречье, следом. Прощай, колыба.
Лана решила взять один из охотничьих пикапов, выбрав тот, что смотрелся понадёжнее, с полным аккумулятором. Посадила дочку, вручила ей в руки Серого, выгнала мозгоедов из кузова, обошла вокруг машины и села за руль, выгнала мозгоедов из-под ног, захлопнула дверь, посмотрела в зеркало, снова вышла. Аплодисментами — браво, суки, бра-аво!!! — ещё раз выгнала мозгоедов из кузова, вернулась за руль и уронила голову на руки, потому что стая опять сидела в кузове, а двое — даже на капоте.
— К-к-к-к, — тихо сообщил Серый из одеяла.
— Да я уже поняла, что к-к-к, дай мне время смириться.
Уставшая дочка уснула, едва машина тронулась, но Лана радовалась, что перед боем закапала глаза — только это держаться и помогало. Ехала она медленно и дважды свернула не туда, отчего пришлось возвращаться. Слава богу, аккумулятора хватило до самой станции.
— Вставай, малышка, — мы приехали, — тихонько сказала Капельке, трогая её за руку, но та не проснулась, и Лана выбралась первой.
Всходило солнце. Край неба розовел над полем, светлела, размягчаясь, ночная тьма над чёрным ельником, а у реки перекрикивались первые птицы. Зияли широко распахнутые ворота станции, словно Лану тут ждали. Розы оказались вытоптаны какими-то животными, фруктовые саженцы объедены и уничтожены, а виноград разросся и одичал. Сперва она занесла вовнутрь Серого, затем — спящую дочь, уложила на своей кровати. Рядом, на тумбочке стоял будильник — его Лана по привычке отключила.
Пошла в командный пункт, распихивая ногами мозгоедов, чтоб не лезли в двери и, наконец-то, повернула рубильник, пуская по станции ток. Везде, кроме забора. Затем сняла телефонную трубку, с замиранием сердца услышала гудок. Набрала единицу — инженера по ТБ, и заплакала, когда на том конце, в далёком и желанном мире, прозвучал заспанный голос не кого-нибудь, а Марьи Ивановны.
— Живая? — быстро спросила куратор. — Слава Линнею!
— Живая, — солгала она.
Прежняя Лана скончалась в болезненных ранах, интимных и глубоких. Вместо неё с куратором говорила какая-то другая женщина, мстительная, жестокая, сомнительной нравственности. Нет, этой женщине тоже нет места на свете. Лана слепит себя заново.
— Зверь с тобой? — продолжала куратор. — У меня все планы на нём построены…
— Со мной, — вздохнула Лана. — Но есть один нюанс…