За облезлым зеленым забором казарм шла обычная казенная, солдатская жизнь, управляемая окриками и свистками. Цокала о камни железом прикладов и конских подков, громыхала колесами повозок и кухонь, пахла горячей похлебкой.
Когда ворота распахивались, оттуда выезжали крытые брезентом двуколки и фургоны. В такие минуты, очнувшись от ленивой дремы, постовые вскидывали на изготовку винтовки и, надсадно крича, отгоняли от ворот мальчишек, пристроившихся не к месту играть в свои козны-бабки. Военный груз! Глазеть на него заводской голытьбе не положено.
Но Пашка не зря слыл признанным вожаком окраинной ребятни. Оставив дружков у ворот, сажень за саженью, аршин за аршином обследовал снаружи забор, ограждавший казармы, отыскивая между плотно приструганными досками хотя бы узкую щель.
И нашел!
Нет, позади казарм доски были подогнаны одна к другой так же старательно, как и везде, но в одной из них Пашка заметил сквозной глазок, дырку от высохшего и выпавшего сучка.
Дырочка размером с двугривенный светилась невысоко над окружавшей забор канавой, в венчике пожелтелых осенних трав. Чтобы заглянуть в нее, Пашке пришлось опуститься на колени.
Он с жадностью приник к окошечку в незнакомый мир.
Дощатое, недавно побеленное строение виднелось справа, а слева краснел угол кирпичной стены. Постой, погляди, Пашка, да ведь, похоже, здесь и должен быть тот самый барак, куда загнали Андрея? Ну да! Вон и ворота напротив видны! Повезло!
По резкому, щекочущему запаху легко угадывалось назначение строения справа, тем более что к нему то и дело поспешно подбегали солдаты.
- Дяденька!.. А, дяденька! - окликал Пашка тех, кто с виду казался попроще.
Ему пришлось не раз повторить свой призыв, прежде чем его услышали.
То оказался совсем молоденький солдатик с ошалелым, испуганным лицом. Выйдя из уборной, оглянулся на Пашкин голос и остановился, не понимая, кто и откуда зовет. Кругом ни души.
Пашка высунул в дырочку прутик, помахал им.
- Дяденька солдат! Я тут! Подойди, ради бога!
Опасливо косясь, нет ли поблизости начальства, готовый вот-вот броситься наутек, паренек подкрался к забору. Нос и лоб у него блестели каплями пота.
- Кто там? - спросил хрипло, с трудом переводя дыхание. - Чего надо?
- Дяденька, - зашептал Пашка, прижимаясь к пахнущей смолой дырочке. - Тут замоскворецких пригнали! Мне бы Андреева Андрея, который с Михельсона, кликнуть, а? Он аккурат в этой казарме. Пусть бы вышел, словно по нужде. Скажи, будь добрый, а? Он и табачком и хлебцем поделится! Вот помереть на месте, поделится...
- Нам табашное зелье ненужное! - строго насупился парнишка. - Мы к нему не приучены!
- Ну, хлебушек! У братки цельная буханка ситного, по двадцать копеек фунт! На дорогу куплена!
Двор шумел, не стихая. Лязгали железки, гремели по булыжникам колеса, доносились громогласные команды:
- Да куды ты, сено-солома, глядишь? Деревня темная! Как положено солдату ногу в парадном строю тянуть, корова дремучая? Тыщу раз тебе сказано-показано, олух царя небесного! А ну ложись! Встать! Лечь!
Испуганно косясь через плечо, паренек жадно переспросил:
- Ситный? Пшеничный? Не врешь?
- Лопни глаза! Крест святой! Он тебе половину отчекрыжит, ежели передашь! Пашка, дескать, зовет!
- Ладно, скажу, ежель найду... Андреев, говоришь?
- Ну да!
Неумело обтягивая под ремнем гимнастерку, паренек побежал за кирпичный угол. Видно, голодуха на солдатском пайке - не родная тетка!
Пашка протомился возле забора не меньше часа, то припадая глазом к дырке, то прячась в канаве. Не хватает, чтоб застукали тут, - беды от казенных чинов не оберешься!
Хорошо, что забор казарм с этой стороны выходил на пустырь, густо заросший репейником и крапивой. Лишь вдали, шагах в двухстах, серой громадой вздымались стены военных складов. Но вход в них - с улицы, от фабрики Жиро, там голоса, крик, галдеж. А тут, на Пашкино счастье, тишина.
Андрея Пашка все же дождался!
И случилось это под самый вечер, когда мальчишка почти отчаялся. Думал: либо ошалевший от страха деревенский паренек побоялся, либо среди сотен новобранцев не сумел отыскать Андрея.
Пашка не сразу узнал брата. На плечах у того угловато топырилась новая гимнастерка, под ней - такие же серовато-зеленые штаны. Фуражку Андрей нес в руке.
Наголо остриженная голова показалась Пашке незнакомой, чужой, словно видел ее впервые. И лишь пристальные светло-синие глаза, скользящие по забору, помогли Пашке узнать брата. Значит, хоть и запуганный до пота, парнишка сдержал слово. Польстился, видно, на ломоть ситного!
- Братка!
Зыркнув кругом острым взглядом, Андрей подбежал к забору.
- Арбузик, ты где?
Пашка высунул в дырку заранее припасенный длинный прутик, помахал им.
- Вот я, братка!
Шурша по траве сапогами, Андрей присел возле дырки на корточки, выдернул на себя прутик. И, ни о чем не спрашивая, торопясь, заговорил первый - должно быть, боялся: помешают.
- Слушай, Арбузик! Отправляют нынче ночью с Брянского. Эшелон особого назначения. Понял?
- Ага! С Брянского.
- Передай Шиповнику и Алеше! Пусть отыщут в депо слесаря Остафьева, а через него Егора Козликова. Он стрелочник на ближних подъездных. Эти в доску свои. Помогут с листовками. Не позабудешь?
- Ну, дурак, что ли? Да и Витька Козликов у меня из первых дружков. Каждое дежурство обед отцу на вокзал таскает...
Андрей сразу повеселел:
- Еще лучше! Не промахнетесь! - Чуть помолчал, нахмурился. - Мамка как? Не все глаза выплакала?
- Притихла малость. Будто закаменела.
- Отойдет! Еще, Арбузик, прошу, повидай, будь друг, Анютку, она возле бакалейных и колони...
- Знаю! - перебил Пашка: ревнивое чувство все-таки не стихло в нем. Но до конца не выдержал характера. - Она хорошая, братка!
- А нам плохие зачем. Арбузик, а?! Ты с ней ладь! Хотя и с норовом, а вполне подходящая девчонка...