Пашка оглядел "принцессу", спросил:
- А наябедничал кто?
- Кому? Про кого наябедничал?! - Танька так искренне таращила глаза, что Пашка засомневался: а не правду ли говорит девчонка?
- Папане твоему! Про Лопуха, вот про кого! Что кормлю его! Донесла, да?! Куда вы его дели? На живодерку отвели, а?!
- Сам сбежал. И не виновата я ни перед тобой, ни перед твоим Лопухом! Зря зверем на меня глядишь! Да и разве сказать правду - ябеда? Врать-то, кому ни соври, грех великий, всегда и всем правду говорить надо! Об том и батюшка Серафим на уроках закона божия...
- У вас, у пузатых, одна правда, у нас - другая! - буркнул Пашка и зашагал прочь.
22. ВОЗВРАЩЕНИЕ АНДРЕЯ
А жизнь, хотя она и без колес, по выражению Андреича, катилась и катилась дальше.
Введенное Грузиновым "положение второй охраны" начало действовать. Для его поддержания начальнику военного округа пришлось стянуть в Москву воинские части из соседних губерний. Но, как Пашка не раз слышал в "красной", самой надежной опорой Временного правительства во второй столице России были юнкерские училища. Их в Москве насчитывалось порядком, и в каждом - несколько сот юнкеров. Сейчас из них ускоренно выпускались юные офицеры, которым предстояло сложить голову в боях "за веру и отечество" - царя больше не упоминали. Пополнялись училища из военных и зажиточных семей, на них временные правители могли положиться. "Нет, траурные странички "Нивы" не будут пустовать!" - однажды горько пошутила Люсик.
Да, царя не стало. Но проходили день за днем, и все возвращалось в прежнюю, наезженную колею. Ничто не изменилось - те же богатые заправилы заседали в городской думе, в земстве, в военно-промышленном комитете.
Так же ревели по утрам гудки Бромлея и Михельсона, Гужона и Листа, так же маялись у горнов кузнецы и подручные. Непрерывным потоком вывозились с заводов пулеметы и мортиры и те орудия, которые Николай Обмойкин называл "гаубийцами". И газеты снова трубили о войне за святую Русь, за веру православную до победного конца.
После занятий кружка Пашка любил провожать Люсик до дому, но так получалось не часто: то подружки торопили ее куда-нибудь, то провожали девушек ребята-студенты. Но сегодня Люсик задержалась в столовой, пошла домой одна - Пашка увязался с ней. И снова спросил ее о "нашей республике". Люсик ответила не сразу.
- Обязательно будет, Павлик! Уж если народ царя скинул, то с десятью министрами-капиталистами как-нибудь справится!
Несколько шагов прошли молча. Тихая апрельская ночь висела над уснувшим городом. Несмотря на то что солнце давно скрылось, с сосулек на карнизах крыш со звоном падали капли.
- Сейчас, Павлик, я открою тебе маленький секрет, - сказала Люсик у подъезда дома на Большой Дворянской. - Завтра я уезжаю.
- Совсем? Навсегда?! - испугался Пашка.
- Нет-нет, Павлик! В Петроград на неделю. Товарищи посылают меня на партийную конференцию! Я ведь в партии с шестнадцатого года. В Питере я, наверно, увижу и услышу Ленина. Он вернулся недавно в Россию...
- Когда приедете, расскажете о Ленине? - спросил Пашка.
- Конечно! Но смотри, Павлик, никому пока не говори... Хорошо?
- Слово! Разве я подводил вас когда-нибудь, Люсик-джан?
- Нет-нет!.. Вернусь - мы такие дела завертим, увидишь! Хотя Костя Островитянов и шутит про "дырку от бублика", нам все же кое-чего удалось добиться. Вернусь, и мы вместо кружка организуем на вашем заводе молодежную ячейку в помощь партии...
Люсик не было в Москве целую неделю. Вернулась такая веселая и бодрая, какой Пашка никогда ее не видел. Дел у нее стало, как она выражалась, "выше головы". Без устали бегала по фабрикам и заводам, по институтам и рабочим общежитиям, рассказывая об "апрельских тезисах" Ленина: "Война войне!", "Мир без аннексий и контрибуций!", "Вся власть Советам!"; рассказывала о жизни Владимира Ильича. О том, как царские судьи сослали его в далекую сибирскую ссылку, как жил он в изгнании, за границей, как боролся всю жизнь за счастье простых, обездоленных людей.
- Это человек необыкновенный, - сказала Люсик Пашке при первом же разговоре. - Иногда кажется, что в нем какая-то молния спрятана, вот-вот вспыхнет и ударит! И в то же время удивительно простой, - добавила девушка. - Глаза у него на редкость добрые и такие живые - вот уж и правда как молнии...
Занятия молодежного кружка Люсик с помощью Островитянова перенесла в завком михельсоновского завода, и назывался кружок теперь громко и звучно: "Молодежная ячейка имени Коммунистического Интернационала", первая в Москве!
Пашка оставался верным помощником Люсик. Все свободное время проводил в "красной", бегал с поручениями, относил рукописные листочки в типографию Сытина, где с марта печаталась большевистская газета "Социал-демократ". Редакция газеты и работала в то время в "красной". Редактор ее, Иван Иванович Скворцов-Степанов, тоже привязался к Пашке, относился к нему, словно к родному сыну.
Была у Люсик еще одна радость, о которой она не уставала рассказывать. На апрельской конференции в Питере она встретилась с любимой учительницей, Еленой Стасовой. Перед февральской революцией Елене Дмитриевне удалось добиться разрешения приехать в Петроград на свидание с родителями. Революция застала ее здесь, и в ссылку Стасова не вернулась. С приездом Ленина стала одной из самых деятельных его помощниц.
- Для меня, Павлик, эта встреча, - как-то сказала Люсик, - была самым драгоценным подарком, какой я могла получить. Помнишь, я говорила тебе о книгах и людях-колоколах. Так вот Елена Дмитриевна и есть для меня один из таких колоколов!.. Ты представь: я думаю, что она томится в минусинской ссылке, а вхожу во дворец Кшесинской - и навстречу мне... Кто? Она... Елена Дмитриевна! Когда я была совсем девчушкой, она учила меня справедливости и добру, учила бороться за торжество правды на земле. И поверь, Павлик, эта старая большевичка, прошедшая тюрьмы и ссылки, заплакала, когда здоровалась со мной! Да-да! И добавила: "Я ведь всегда верила, Люся, что мы обязательно встретимся!"
А через три месяца из Питера пришел страшный слух о расстреле третьего июля на Невском рабочей демонстрации и о намерении временных правителей предать суду Ленина!.. Ленина, который всю жизнь боролся за освобождение рабочих от кабалы, за справедливость на земле!
В начале осени - самое радостное в Пашкиной жизни событие: возвращение брата.
Вернулся Андрей не так, как его с трепетом ожидала семья: не с пустым шинельным рукавом, не на деревянной ноге-култышке, а живой и невредимый, хотя и ужасно похудевший. "Ну, чисто шкелет!" - сказала о нем соседка Никитична.
Произошло это так.
Андреевы уже поужинали, мамка убирала со стола, батя крутил цигарку. Пашка принялся читать вслух статью из "Социал-демократа". Теперь по утрам он вскакивал задолго до первого гудка и, схватив приготовленный матерью завтрак, торопился в сытинскую типографию. Как и прочим добровольным газетчикам-мальчишкам, ему вручали пачку пахнувших краской листов, и он мчался с ними к проходной завода.
Газету во всех цехах ждали - ведь только из нее и можно было узнать, что творится на измаявшейся Руси. Один номер газеты Пашка всегда оставлял себе, чтобы перед сном прочитать самое главное своим старикам.
В тот вечер он успел прочитать лишь заголовок:
- "Жертвы Керенского - солдаты-двинцы объявили голодовку, выставив лозунг: "Свобода или смерть!"
В эту минуту с улицы постучали в дверь. Стук был незнакомый, чужой. Переглянувшись с отцом, отложив газету, Пашка пошел открывать.
За порогом стоял солдат в замызганной шинели. Седоватая бородка, рука на перевязи.
- Мне бы Андреевых повидать, - сказал он.
- Мы и есть Андреевы, - ответил Пашка. И сердце заколотилось во всю силу: от брата! Поспешно отступил в сторону, давая гостю дорогу. Проходите, дяденька солдат!
- Бывший, однако, солдат, - поправил седоватый, перешагивая порог и снимая армейскую фуражку. - Списали по чистой, милый, за непригодностью. Четыре пальчика, ровно ножом, осколком срезало... Письмишко у меня к вам...
- От Андрюши? - Задохнувшись радостью, мать выронила жестяную миску. Та со звоном покатилась по кирпичам пола. - Живой он? Живой?
Андреич встал, поддержал жену.
- Сядь, а то свалишься, - с грубоватой лаской проворчал он. Проходите, служивый! Павел! Подогрей самоваришко! Мать, ишь, вовсе не в силах. Да успокойся ты, милая! Весть-то какая счастливая: не отлита еще на нашего Андрейку пуля!.. Садись, служивый, сейчас мы с тобой покурим, чайку попьем со встречей! Шинелку-то скидывай. Павел, пособи раненому!
Пашка помог солдату снять шинель, повесил ее и вернулся к самовару. А сердце радостно стучало в груди: жив Андрей, жив!
Мать нетерпеливо всматривалась в солдата. Тот аккуратно оправил гимнастерку, пригладил ладонью бородку и лишь тогда сел к столу.
- Воюет наш-то? - не выдержал Андреич.
- Отвоевался! - коротко бросил солдат.
- То есть как отвоевался?! - вскинулся Андреич. - В госпитале, что ли? Иль, может...
И оглянулся на побледневшую жену.