В шаге от бездны - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3

Глава 3

Глава 4

Маркус Альери

— Предательство. Чёрт, чтобы кого-то предать для начала нужно быть верным. Правильно? А если в первую очередь важны личные интересы, то произносить такое громкое слово по меньшей мере глупо. И ещё глупее называть предателем человека, увидевшего неплохую возможность разбогатеть, и подобрать чужое, используя представившийся шанс. Я бы поступил так же. Деловой подход. Ничего личного. Правда в этом случае всегда есть вероятность нарваться на более прожорливого хищника, который накажет тебя за глупость, называющуюся — доверием.

Это я к тому, что Джонг колебался, когда на связь вышел мой «знакомый» и коротко поведал о своём плане. Он сомневался, а мне идея понравилась сразу — затраты минимальные, шансы на успех велики. Должно было сработать.

— Сомневался?

— Именно. Он мыслил по-другому. Когда меня удивляла готовность кого-то жертвовать жизнью ради патриотизма или долга, его удивляла готовность идти на смертельный риск ради денег. Только денег. Больших денег.

— Не встречал человека согласного отдать жизнь за кучу резанной бумаги.

— Поэтому Вы и имеете то, что имеете. Ничего! Уж не обижайтесь. Риск сопутствует большим доходам и чем больше куш, тем больше приходится рисковать. Порой и жизнью… Впрочем, каждому своё… Тогда я был уверен в успехе.

— Так что же это был за план?

— Я уже говорил, что во время войны количество заказов у владельца «транспортной» компании увеличилось в разы. Конечно, он не бросил все дела ради нашего. Бизнес продолжался. Успешный бизнес. Лучшие времена в истории контрабандистов. Столько возможностей, столько желающих урвать кусок послаще, в момент, когда закон и порядок не существуют или существуют, но не функционируют. Добавьте сюда страх, бардак, панику и людскую алчность, вот вам картина того времени. Кто мог или хотел — делали своё дело. Наживались на войне.

Сейчас до сих пор, многие ищут своих близких и родных, пропавших без вести. Списки таких людей бесконечны. Большинство никогда не узнает, где и при каких обстоятельствах их родные сделали свой последний вздох. Это при том что на программы поиска и идентификации погибших, выделяются огромные средства. Государственные и частные «лавочки» без устали прочёсывают списки переселённых, интернированных, бежавших и погибших в боях. Поисковые отряды из добровольцев роются в земле и даже в космосе, обследую места сражений, раз за разом обнаруживая новые и новые «находки». Я думаю, этому делу можно посвятить всю жизнь и её навряд ли хватит.

Но сейчас не о людях. Я говорю о деньгах, о всём, что имеет стоимость. Многие потеряли материальные ценности. Куда по-вашему, девались произведения искусства из захваченных и разрушенных музеев? В любом городе на любой планете существуют банки и хранилища. Что стало с их содержимым? Где сейчас вещи из разграбленных домов? Где украшения и тощие кошельки, что имели при себе беженцы или где накопленные сбережения семей, попавших под оккупацию? Конечно, обе стороны с горькой миной будут рассказывать вам, что на той то или той то территории, находившейся под их контролем «присутствовали» преступные элементы и мародёры. Естественно, они будут убеждать вас поверить в россказни, про «уничтожено пожаром» и «исчезло бесследно». Чушь! За каждым куском золота или милыми серёжками чья цена сопоставима с хорошим загородным домом, стоит человек, ловко упрятавший это в свой карман. Конечно, я не про такие мелочи. Но в той суматохе пропало многое и «резаная бумага» и картины, и брильянтовые кольца.

— Я слышал о подобных делах, даже присутствовал на процессе. Виновных казнили.

— Естественно. Как иначе? Тех, кто попался. Вот и мой «знакомый» получил заказ от человека, пытавшегося нажиться за чужой счёт. Мерзкий, жирный боров, чиновник с Эссена, когда я его увидел чуть не расхохотался. Серое вещество в голове отступило, под натиском жира. Поражаюсь, как у него хватило ума провернуть свои делишки и не вызвать подозрений. А, впрочем, именно от небольшого ума он и действовал так. Жадный, но глупый ублюдок.

Его командировали на Новый Пекин. Отличная должность в новоявленном центре гражданской администрации той части планеты, которую контролировал Союз. Там-то он помимо своих непосредственных обязанностей и занимался поиском всего ценного, что можно упаковать в ящики и вывести с планеты.

— Что вы имеете в виду?

— Обдирал местных. Что же ещё?! Хватал всё, что плохо лежит. Запугивал, угрожал. Под предлогом «на нужды» армии и общего дела, конфисковывал у населения их честно или нечестно заработанное. Кто смел ему противиться? «Сопротивление» в любую минуту могло ткнуть в кого угодно пальцем и крикнуть «предатель» и казнить без суда и следствия. И кому ты пожалуешься? Властям? Там чёрт-те что творилось. У кого сила, тот и прав. Благодатное время для таких, как он. Напыщенных от своей важности, упивающихся властью и возможностями… Терпеть не могу подобных людей. Если хотите спросить, кто приносит больший вред обществу, преступник или вот такие как он, я твёрдо скажу — он. Политики, чиновники, управляющие. Большинство из них заняли свои места не за личные качества, а пройдясь по головам, отпихнув достойных людей, пролезли вперёд благодаря лжи, лицемерию и подхалимству. Система любит таких. Они ей нужны. Не всякий вор заберёт у вас последнее, кодекс чести, если хотите, а у таких козлов и её нет.

Говоря проще, у нас появилась возможность надавить на этого человека, используя самый сильный мотиватор — деньги. Точнее страх их потерять.

— Каким образом?

— Всё награбленное нужно куда-то вывозить. Он, конечно, и раньше делал это, но в тот раз груз был слишком большим и важным для него. Видно, обычные каналы тут не могли помочь. Ему пришлось нанять специалистов, в таком деле.

— И ваш «друг» предложил…

— Сдать его нам горяченьким. Взять плату. Принять груз… Владелец груза прилагался, так как не захотел разлучаться со своим «горшочком с золотом».

— Предать.

— Ой да бросьте… Повзрослейте уже. Если Вам так удобно называйте это так. Я ведь объяснял — деловой подход.

— Вы не боялись такого же… поступка… в отношении вас?

— Нет. Я же умнее того олуха. В чём, скажите мне, выгода? Сдать Сопротивлению парочку дипломатов и беглого преступника? Какой в этом толк? Кому мы нужны? Естественно, об абсолютном доверии речь не шла, но… когда интересы двух предприимчивых людей совпадают, они выполнят условия договора.

— Ли Во Джонг был с вами?

— Дело касалось Нового Пекина. Возможно, это и убедило его прислушаться к моим доводам. Личный интерес. Он согласился на этот план, но я видел, что его мысли занимает не только Борроу, но и что-то ещё. Что-то важное для него.

Мы полетели на Новый Пекин. Точнее, в оговорённую точку пространства рядом с планетой. Там должна была произойти встреча. Всё прошло без затруднений. «Клиент» попал к нам в руки. Вы бы видели его реакцию, когда наши корабли состыковались и в салоне появились незнакомые люди. С ним было всего два человека, то ли помощники, то ли охрана… Экипаж уже держал их троих на прицеле, когда мы появились. Ему потребовалось несколько минут, чтобы поверить в происходящее. Когда привык к подчинению и власти нелегко чувствовать себя комфортно в присутствии вооружённых людей, плевать хотевших на твой статус и звание.

Как я и думал, он испугался. Сначала за свою жизнь, а потом, когда до него дошло, что его шкура никого не интересует и за свои деньги.

— Что именно вы ему предложили?

— Я предложил ему выбор между верностью и богатством. Объяснил, чего мы хотим и что он должен сделать. По сути, ничего страшного. Передать наше сообщение Борроу. В обмен на его груз, который временно побудет у нас. Исполнить роль курьера.

— Он колебался?

— Поверьте недолго. Эта крыса носила партийный значок, разглагольствовала о патриотизме и преданности своей родине… Когда этого требовала обстановка… Но в подобной ситуации его больше волновала собственная судьба. Он хотел не только жить, но и жить богато.

Мы не представляли реакцию Борроу, возможно, он сдаст его тайной полиции, как изменника или отмахнётся как от назойливой мухи, поверив, что тот согласился передать это сообщение только в попытке сохранить жизнь, скрыв подробности нашей встречи. Возможно. Я выполнял свою часть уговора. Политика оставалась за Джонгом. Я разбирался в подобных людях, он уверял, что разбирается в других.

— На чём вы договорились?

— Корабль доставит его на Эссен. Как и планировалось. Только вместо того, чтобы прятать награбленное на Пекине, этот человек встретится и Борроу, передаст сообщение и, если всё пройдёт гладко, вернётся с ответом. Мы остались ждать его на Новом Пекине.

— Мистер Джонг участвовал в этих «переговорах»?

— Хороший вопрос. Он там присутствовал, но мыслями был далеко. Тогда я признаться не обратил внимания на его поведение.

— В чём оно выражалось?

— Волнение. Я считал его причина наше задание. Но оказалось, у него были другие корни. Впоследствии это сыграло свою роль.

Зак Черезку

— Юнхэгун. Затерянное пристанище чокнутых монахов. Точка на карте, которую и разглядишь-то не сразу. Почему они не обосновали свой монастырь рядом с цивилизацией? Или почему цивилизация не проложила туда нормальную, современную дорогу?! Скалы и камни, щебень, обрывы и бездонные пропасти. Не понимаю.

Мы шли, растянувшись в длинную цепь. Тяжёлую технику пришлось оставить, как только нам попался первый обвал. Проход расчистили, но лишь для лёгких машин, при движении многотонных танков вся округа дрожала, камни сыпались нам на головы, угрожая похоронить под собой всю колонну. К тому же толку от бронированной техники не было никакого. Попадались участки дороги, где ей попросту негде было развернуться. Если случится нападение и танк будет подбит, мы окажемся в ловушке. Пришлось оставить всё это «добро» и топать пешком, при поддержке нескольких колёсных транспортов, с лёгким вооружением.

Мы шли туда по наводке «языка», взятого у той обсерватории. Он-то и рассказал нам, что большой отряд Сопротивления, судя по всему, имея много раненых, ушёл по направлению к монастырю.

— Вам было известно о гражданских, прятавшихся там?

— Нет.

— И ваше командование не знало?

— Нет… Не смотрите на меня так! Говорю же, не знало. Никто не знал. А если бы и знали… Думаете, это остановило бы нас?

— Думаю, нет.

— Тогда и говорить не о чем. Знали, не знали! Могли, не могли… Вас там не было. Спросите лучше у Сопротивления, знали ли они!

— Они бы ответили так же.

— Чёрт, да считайте как хотите! Что это? Допрос с пристрастием? Или как?!

— Я не хотел. Простите.

— Да ладно… Проехали… Не знал я тогда о гражданских. Шёл выполнять приказ. Как и обычно. Кто ж мог подумать… А, неважно уже…

Черезку делает короткую паузу. Я вижу, как мои слова задели его.

— Я приехал услышать вашу версию тех событий, — произношу я.

— У меня нет версии. Знаю только то, что видел.

— Расскажите.

— Хорошо, хорошо… Звуки перестрелки — вот что я услышал, как только перед нами показались стены Юнхэгуна. Выстрелы и крики. Истошные крики. Так кричат перед лицом страшной опасности или перед лицом смерти. Поверьте, даже с такого расстояния я отчётливо различал женские голоса и детский плач. Признаться мы опешили. Уж больно неожиданно это было. Я ожидал приказа, а его всё не поступало. На лицах сослуживцев читалось удивление и растерянность. Не смейтесь. Да. Мы растерялись. Сто второй полк — палачи и каратели, как именовало нас Сопротивление, растерялись. А знаете почему? Может, у каждого была своя причина?! Я не знаю. Знаю только как мне вдруг стало не по себе от этих криков… конечно, я видел многое, сам делал не слишком приятные вещи… Но вот тогда, этот крик… Грубые камни монастырских стен скрывали от нас происходящее за ними. И от этого становилось… Чёрт, даже немного страшно. Неизвестность. Пугающая неизвестность. Я готов был услышать что угодно, но недетские крики.

Но приказ мы всё же получили. Не стоять же с разинутыми ртами весь день. На нас никто не обратил внимания и, проломив хлипкие ворота, мы ворвались в монастырский двор.

Те, кто сражались друг с другом внутри, удивились нашему появлению не меньше чем мы, разглядев, кто и в кого стрелял. Мой палец лежал на спусковом крючке, я водил стволом из стороны в сторону и не решался открыть огонь. Две группы разнообразно одетых и вооружённых людей, разделённые пустым пространством внутреннего двора, секундой ранее палили друг в друга, а теперь застыли в нерешительности. Но самое поразительное было то, что по обе стороны, мы увидели людей в форме Сопротивления. Будто гражданская война в миниатюре, если хотите!

— Никто не пытался начать переговоры?

— Куда там! Мгновение мы все таращились друг на друга, а потом дружно, словно по команде, хотя её не было, открыли огонь.

— В кого стреляли вы?

— В тех, кто наводил оружие на меня. Я нырнул за ближайший выступ стены и старался оценить ситуацию. А ситуация складывалась скверно. Падали наши люди, валились на землю гражданские или кто это был, не знаю, на них не было военной формы, я видел, как два молодчика из Сопротивления уложили друг друга выстрелами в упор. Проклятия, вопли и оружейный треск. Пыль, летящие осколки и каменная крошка, выбитая из окружающих нас стен, дым… И при этом, всё тот же нескончаемый животный вопль многих глоток, раздававшийся, как я уже понял, из большого каменного здания с высокими сводами и узкими, не более ладони шириной окнами. Хотя может, это были и не окна. Не уверен. Помню мелькнувшую у меня мысль — «не удивлюсь, если сейчас меня пристрелят свои же».

Зак достаёт ещё сигарету и не спеша закуривает.

— В отчётах было написано про столкновение сил Сопротивления и отряда 102 пехотного полка, при котором погибли гражданские лица.

— Естественно. Кому охота разбираться в произошедшем? Короткая сухая формулировка. Каких на войне сотни и тысячи.

— Что было дальше?

— В суматохе боя я оказался у стены того здания. Со странными окнами. Сквозь дым сложно было разглядеть, что твориться вокруг, но судя по звукам стрельбы основные события переместились в ближайшие здания и галереи, окружавшие опустевший двор. Моя рация не работала. Разбилась. Я выбросил ставшую ненужной гарнитуру. У стены неподалёку лежало несколько тел. Одно шевелилось. Обычный мужик, около пятидесяти лет. Пуля, видимо, прошила лёгкое, жить ему оставалось недолго. Я хотел пройти мимо, но он схватил меня слабеющей рукой за штанину и с булькающим хрипом сказал — «дети» и указал куда-то головой, «там дети».

Не подумайте, что я размяк или расчувствовался. Не из таких… Мне нравилось то, чем я занимался. Возможно, сказалась общая физическая и психологическая усталость. У каждого есть барьер, за которым разум может преподнести тебе сюрприз. Стечение обстоятельств. Место. Время… Детский плач и женские крики, доселе не трогавшие меня, в Юнхэгуне звучали по-новому. Я переступил через тело мужчины, он уже обмяк, и озираясь подошёл к двустворчатой двери, в сторону которой, как мне подумалось, указывал он. Поблизости никого не было. Любопытство тянуло меня заглянуть по ту сторону этой двери. Я и сам не заметил, как крики и плач стихли. Слышалась только приглушённая стрельба. Будто происходящее вокруг больше меня не касалось. Командование, приказы, то, ради чего я здесь оказался…Я распахнул двери. Даже не подумав, что могу схлопотать очередь при этом.

На меня смотрели несколько десятков женщин и детей, они столпились у дальней стены большого зала. Напуганные, заплаканные. У одной тётки в руках был пистолет, она держала его уверенно, но не подняла, не направила на меня. Не мигая, таращилась в мою сторону. Сам не знаю, почему я поднял обе руки вверх. Просто показал, что не собираюсь причинить им вреда. Краем уха я слышал шорох позади себя, но не обернулся. Смотрел на неё. Пухлая рука дрогнула. Пальцы сильнее сжали пистолет. Ствол медленно стал подниматься. Я не опускал руки, знал, что успею в случае необходимости выстрелить первым. Следил за его направлением. Видел, что он направлен чуть в сторону, так в меня она не попадёт. Возможно, ещё пару секунд, и я бы решил стрелять, но она нажала на спуск первой. Пуля просвистела в стороне от меня и вошла во что-то мягкое, ну понимаете, не было звука рикошета от твёрдого предмета. Был звук падения. Боец Сопротивления повалился на пол чуть дальше, за моей спиной. Понятия не имею, почему он не стрелял. По идее я должен был быть мёртв. Потом она бросила пистолет на пол и разрыдалась.

Я стоял как истукан у этих дверей и не знал, что мне делать. Повторюсь, не растерялся и не воспылал любовью к ближнему. Во мне не проснулась, как говорят, совесть. Просто привыкнув убивать людей, привыкнув воевать, драться за свою жизнь, я не знал, что делать с этими гражданскими. Тем более, среди них не было ни одного мужчины.

— Вы не хотели им помочь?

— Чем? Что я мог сделать? Собрать их в кучу и как пастух провести своё стадо в безопасное место? Мне и в голову такое не пришло. Кругом стреляли. Стреляли все и во всё, что движется. Там за воротами оставались наши, те, что стояли в тыловом охранении. Вести их к ним? Нам не нужны гражданские! Мы здесь не для этого! Сто второй не занимался спасательными операциями!

— И что же вы сделали?

— Я ничего не успел сделать. Здание зашаталось. Посыпалась пыль с потолка. Это походило на землетрясение. Так, я и подумал в первые секунды. Потом послышался нарастающий рёв, сопровождающийся ярким светом, проникающим через узкие окна. Красным светом. Дрожь переросла в сильные толчки, будто кто-то огромный принялся раскалывать окружающие горы и перекраивать ландшафт… А потом пришла ударная волна. А с ней невероятный жар… Посыпались обломки стен и меня погребло под ними. На календаре было 15 мая.

Том Линк

— Удивительно, но мы дошли. И подумать бы не мог, что смогу преодолеть такое расстояние на своих ногах, да ещё и с такой скоростью. Возраст… мне уже давно не двадцать. Но я смог. Янис планировал дойти до Юнхэгуна за пять дней, так и получилось. Про дорогу и рассказывать нечего. Разве что места для меня необычные — горы, долины, леса… В наших степях такого нет. Непривычно и красиво. Мы не знали ищут ли нас, не знали, что происходит впереди, просто шли со всей возможной скоростью. Вернее, с моей скоростью, Янису переходы давались легче… Молодость.

Главная дорога к Юнхэгуну шла севернее. Мы побоялись идти вдоль неё. У нас был снимок со спутника, я нашёл и изучил его ранее, когда маялся безделием, ожидая «отмашки» Яниса. На нём хорошо была видна ещё одна дорога к монастырю. Точнее не дорога, а тропа, насколько можно было судить. Но она точно существовала и вела прямиком к цели.

Четырнадцатого мая мы увидели монастырь во всей красе. Те, кто там находился, не теряли бдительности. Нас заметили со стены. Подняв руки и закинув оружие за спины, мы медленно подошли к воротам. Нам навстречу вышло два человека. Отобрали рюкзаки и винтовки. И повели к какому-то зданию во внутреннем дворе. Янис и я всем своим видом показывали покорность. Нас завели в помещение, похожее на склад, усадили на жёсткие стулья и стали задавать вопросы.

— На вас была форма правительственных войск?

— Нет. Обычная куртка и штаны. Янис переоделся в гражданское, когда мы бросили машину. Так всё же безопаснее.

— К вам отнеслись с подозрением?

— Никакой враждебности не было. Подозрение и осторожность, да. Это легко понять, чужаки всегда вызывают недоверие. Я рассказал им, что ищу сына, назвал его имя. Пожилой мужчина, молча стоявший в углу комнаты, еле заметно кивнул одному парню и тот вышел. Тогда я подумал — хороший знак. Вслух спросил, был ли он здесь, слышали ли они это имя. Улыбнувшись, всё тот же человек мягко произнёс «терпение, потерпите». Нам предложили воды. Мы бы и от пищи не отказались, но пока довольствовались только водой. Я поинтересовался есть ли тут военные, Сопротивление. Мне утвердительно кивнули в ответ. Надежда и страх сковали мне сердце, если сын тут… Боже… Это было бы невероятно. Я отгонял мысли, что могу потерпеть неудачу. Боялся услышать фразу " вашего сына в монастыре нет". Больше искать его было негде. Это конец, и я это понимал.

Вскоре вернулся гонец, нас повели по коридорам и переходам монастыря и привели в слабо освещённую комнату, вернее, пещеру. Большая часть Юнхэгуна вырублена в скале. Страшно представить, сколько же труда было вбухано во всё это строительство. Я увидел стоящие в ряд койки… на одной лежал мой сын.

Хорошо помню, как облегчённо выдохнул Янис, как хлопал меня по спине. Помню улыбку на лице того старика — его звали мистер Пэн. Я справился. Не смотря, ни на что. Смог. Столько времени, столько безумных, нелепых случайностей и чертовского везенья и вот передо мной мой сын. На руке белая повязка, штанина разрезана, и нога забинтована, но в остальном… Здесь, жив!

Тут бы в моей истории можно было бы поставить точку. Цель достигнута, все счастливы, опускается занавес… но не мы решали свою судьбу в те дни. Силы, что выше человеческих не хотели упускать возможности поиграть нашими жизнями, а может быть и душами. На самом деле развязка была впереди. Короткая, безумно тяжёлая… горькая.

Не смогу описать вам чувства и эмоции, что я испытал, общаясь с сыном, которого не видел долгие месяцы. Поверьте, слёз было немало и у меня, и у него. Он так вообще посчитал моё появление бредом и наваждением, вызванным лекарствами, которые ему давали. Первые минуты он и рта раскрыть не мог от изумления, а потом, клянусь вам, попросил его ущипнуть.

Том прерывается. Поправляет очки. Сокрушённо вздыхает.

— С того дня я почему-то постоянно ломаю голову, как мы смогли бы вернуться домой. Я имею в виду ту часть плана, которую мы с Янисом никогда не обсуждали. Возвращение. Реально ли это было? Получилось бы? Иногда это кажется мне очень важным, найти ответ. Порой я ловлю себя на мысли, точнее, чувствую, что хочется прийти к выводу, что не смогли бы. Ушли из монастыря, но домой не вернулись. Все… Жена говорит мне, что таким образом я хочу найти утешение. Повод сказать себе «успокойся, судьба уже всё за нас решила, не в тот день, не там, но Джейк всё равно бы не вернулся домой», а с ним и ты, добавляет она. Утешение, горькая пилюля под названием «не получилось бы». Может, от этого мне легче. Её там не было…

И если подобные рассуждения успокаивают возбуждённый мозг, даруют на секунду облегчение, то другая вещь не даёт мне покоя никогда, раз за разом заставляя испытывать чувство вины. Я виню себя, понимаете?

— За что?

— За смерти тех людей.

— Но Лучевое оружие…

— Да, не спорю… Не только оно, в Юнхэгун пришла смерть до него. Метрополия. Сопротивление. Это всё равно случилось бы. Череда событий. Я понимаю. Но мне не легче. Первые выстрелы и первые жертвы случились до прихода 102 полка и до разрушительной ударной волны.

— Как это произошло?

— Я не слышал и не видел, как разгорелся спор. Мы с Джейком остались вдвоём, остальные ушли. Нам столько всего хотелось рассказать друг другу. Уже наступил вечер, а я всё сидел у его кровати и болтал о своих приключениях. Янис был там, среди "друзей". Эти мальчишки не очень уютно чувствовали себя в Юнхэгуне. Их командир, не помню его имени, ждал когда такие, как мой сын, тяжело раненые смогут передвигаться самостоятельно. Тогда они ушли бы. У них даже оружие забрали. Разрешили остаться, но не поддерживали. Дали кров и пищу, относительную безопасность, передышку, но не разделяли их взглядов, не сочувствовали. Им претило такое отношение, они привыкли к другому. А тут какие-то фермеры… Ставят условия. Одни очерствели. Часть были истинные фанатики. Те, что яро верили в свою правоту. Людей, не примкнувших к ним, они считали такими же врагами, как и граждан Метрополии. До нашего появления, послужившего катализатором последующих событий, они терпели, терпели гражданских, по сути спасавших их, только кто в этом признается…Тот спор разгорелся на фоне усталости одних и ярости других. Конечно же, Янису задавали вопросы. Он честно отвечал. Ведь эти люди сражались рядом с ним. Как я понял Янис бесхитростно признался, что его война закончилась, что он пришёл помогать мне и мы хотим забрать Джейка. Что для него и моего сына всё кончено. Хватит. Другие могут поступать как им заблагорассудится.

Естественно, многим это не понравилось, такое признание, да ещё и в таких условиях. Я не видел, что там произошло. Потасовка, ругань, угрозы… Наверное, всё вместе. Не будь среди тех бойцов горстки здравомыслящих, меня бы здесь точно не было.

Янис не на шутку испугался. Прибежал к нам. Выпалил, что у нас мало времени, лучше уходить. Но как? Джейк мог с моей помощью встать. Даже сделать несколько десятков шагов, но не скакать по скалам. Куда бы мы дошли? В лучшем случае до ворот. Да и без лекарств и медицинской помощи его рана могла вновь воспалиться. Я надеялся, у нас будет время. Но нет.

Ну а потом началось. Группа ребят отказалась выполнять приказы командира. Они хотели остаться в Юнхэгуне, дождаться окончания войны. Раскол. Представьте мою реакцию. Конечно, я понимал, Джейка не отпустят так легко, но надеялся… сам не знаю на что. Там были другие люди, отринувшие войну, женщины, дети, монахи Юнхэгуна. Пусть кругом был ад, но здесь островок спокойствия и надежды. Мы могли бы остаться с ними. Конечно, война не закончится завтра, но возможно…

Ирония. Война всё же закончилась. Но в ту ночь она показала, какой она бывает, словно напоследок. Братоубийственной, беспринципной, глупой.

— Бойцы Сопротивления начали стрельбу?

— Те, кто оказался самыми преданными и злыми. Они захватили оружие. В монастыре не было арсенала с массивной дверью и охраной. Гражданские просто сложили их оружие в отдельной комнате и заперли обычную деревянную дверь. Она, естественно, не могла остановить этих людей.

Они напали на своих сослуживцев и на мужчин из числа гражданских, которые охраняли монастырь. Началась бойня. Представьте себе ночь, узкие едва освещённые коридоры, пустые залы, спящие люди. Шум борьбы, выстрелы и грохот взрыва ручных гранат, эффект от которого усиливался в каменных стенах. Ни какой организации, ни какого плана, только стрельба во всех, кто попадается на пути. Заплакали и закричали проснувшиеся дети, замельтешили миролюбивые монахи. Стреляли и по ним. Мужчины, гражданские, без оружия кидались на стрелявших в них. Гибли. Кому-то стреляли в спину. Без сожаления. Поддавшись ярости и страху. Я даже не могу сказать, на чьей стороне был перевес, кто пытался спастись сам, а кто спасал других. Наверное, многие просто хотели спрятаться. Укрыть близких. Переждать. Янис помогал мне тащить Джейка. В руке у него уже была винтовка. Мы инстинктивно поспешили на улицу, выбраться из этих давящих гулких переходов, глотнуть свежего воздуха, а там видно будет.

Коридор поворачивал, за несколько шагов до поворота, прозвучал взрыв. Нас окатило жаром, с потолка посыпались камни, обломки деревянных балок. Я задыхался от пыли и дыма. Янис выглянул за угол и крикнул, что коридор завалило. Нам не пройти. Толкнул плечом соседнюю дверь и затащил туда Джейка вместе со мной. Мы отдышались. Вокруг столы и пластиковые стулья. Шкафы с посудой. И три тела. Мужчина, сжимающий кухонный нож, женщина и ребёнок лет десяти, мальчик. Они лежали рядом. Вокруг уже расползалась лужа их смешавшейся крови. Как такое могло произойти? Кому они угрожали?

В дальнем конце столовой была ещё одна дверь. В неё вбежал боец Сопротивления. Янис инстинктивно выстрелил, но слава богу, промахнулся. Тот закричал «не стреляй Янис, это я». Знакомый, один из тех, кто послал к чёрту преданность Сопротивлению. Его форма местами была перепачкана кровью и своей и убитых им людей. В глазах огонёк боевого бешенства. Но, как и все они ещё такой молодой… мальчишка. Позже он погиб, мы вчетвером пробирались через обвалившуюся часть стены, когда откуда-то сверху упала граната, он попытался её отбросить, но не успел, его тело закрыло нас от взрыва и осколков.

Вам, возможно, хочется услышать более связный рассказ. Юнхэгун, короткий и не самый знаменательный эпизод той войны. Я знаю, что там были и другие «герои». Пэн Вэйдун, например, скромно улыбающийся при моей встрече с Джейком, взявший на себя бремя заботы о тех людях. Тот человек, по фамилии Майер, спасавший детей, я так и не познакомился с ним. Не только они, были и другие. Кое-кто из того самого 102 полка… Я лишь один из участников и видел не многое. Я спасал себя и своего сына, не более…

— Вы сделали больше чем всё возможное. Разве нет?

— Так и есть. (молчит)

— Где вас застала ударная волна от лучевого оружия?

— Не могу сказать, где-то под открытым небом. Над нами возвышалась отвесная скальная громадина, я видел часть монастырской стены, мы были у одного из бесчисленных входов в пещеры. Кругом стреляли. Кричали женщины. Многие, вместе с детьми и пожилыми, прятались в большом здании неподалёку от нас. Я видел, как группа мужчин, среди которых были и бойцы Сопротивления, отстреливаются от нападавших, неподалёку. Слышал голос, кричавший «не пускайте их к детям». Потом увидел солдат Метрополии. Обломки разлетевшихся вдребезги ворот. Помню паузу, наступившую после их появления. И вновь стрельбу. Теперь уже все и во всех. Мы спрятались у деревянного домика, рядом с колодцем. Колодец не совсем подходящее название. Отверстие в земле, облицованное камнем. Внизу установка для перекачки воды из подземных источников. Там-то мы и лежали, я Янис и Джейк. Там мы были в относительной безопасности, переводили дух. Боялись высунуться.

Когда с цепи спустили лучевое оружие, появилось огромное облако ярко-красного цвета. Там не было горизонта, я просто увидел его на фоне соседних скальных гребней. Представляете его размеры? На таком расстоянии, в окружении горных вершин, а его всё равно было видно. Ничего похожего с атомным взрывом, с этим грибовидным облаком. Это походило на воздушный пузырь, растущий почти идеальной полусферой и вверх и в стороны. И адский грохот, пугающий не своей громкостью или мощью, а расстоянием до его источника. Увеличивающийся. Шедший со всех сторон, будто кто-то крутит регулятор громкости к максимуму, медленно, но и пугающе неотвратимо. Тогда застыла вся округа. Всё что двигалось и издавало звук до того, перестало существовать. Затихло перед мощью накатывающейся волны, с которой шёл горячий, обжигающий ветер. А затем затряслись сами горы. Единственным нашим спасением была та дыра в земле…

Не скажу, как мы очутились в ней. Лестницы там не было точно. Прежде чем кусок неба над нашими головами потемнел, и я потерял сознание, я успел посмотреть в глаза Джейку — в них стояли слёзы.

Ли Во Джонг

— Новый Пекин, промышленный и сырьевой гигант по меркам многих колоний. Сосредоточение усидчивости и технического потенциала. Но для меня покинутый дом. Совсем не знакомый, даже чужой. Но всё же дом. Родина. Спустя столько лет судьба привела меня к нему.

Николай рассказал мне перед своей гибелью о расколе внутри властных кругов Нового Пекина, назвал некоторые имена, должности, объяснил позиции членов правительства, всё, что знал сам. Комитет проделал там хорошую работу, честно, это незаметно со стороны, но результаты были, жаль наше руководство не смогло набраться терпения, возможно всё сложилось бы по-другому. Пока шли переговоры, пока у нас были аргументы, тех людей можно было убедить не поднимать знамёна Сопротивления, но потом появился Союз, ему нужен был Пекин, как и нам, кстати. И те, и те решили действовать наверняка силой оружия.

— Вы смогли узнать что-то о своём брате или отце?

— Я навёл справки, Чжимин работал в министерстве финансов, одним из заместителей его главы. Он сделал головокружительную карьеру, если учесть его происхождение. Николай слышал о нём, но ничего конкретного. Ну а про отца я вообще ничего не мог узнать. Я даже не подозревал, где он может находиться.

Когда мы оказались на Новом Пекине, планета пылала, нет, действительно пылала, с орбиты хорошо были видны многочисленные пожары и дым, застилающий половину континентов и островов. В серой пелене оставалось так мало зелёного цвета, даже океаны, казалось, стали серыми. Представьте, что творилось на поверхности. Мы до сих пор не знаем, сколько там погибло людей. Я бы мог отправить кого-то на поиски отца, мог воспользоваться своей должностью, убедить военных или кого-то из спецслужб, что Пэн Вейдун нужен комитету и для этого можно рискнуть подразделением армии или несколькими агентами, но не мог на такое решиться. Одна жизнь против… А если бы кто погиб, разыскивая моего отца? Я этого не хотел.

— Значит… совсем никакой информации?

— Ну не совсем. После того как мы «поймали» чиновника Сопротивления и предложили ему сделку, вновь оставалось только ждать. Не люблю подобные ситуации, лучше действовать, общаться, договариваться, спорить в конце концов. Я привык к постоянным переговорам, обменом мнениями, я мог часами по пунктам разбирать условия и договорённости. Выслушивать нёсших откровенный бред оппонентов, только для того, чтобы одной-двумя правильными фразами разрушить их неуклюжие аргументы и требования. Быть терпеливым и уметь принимать чужую точку зрения… Но ждать… Это выводило из себя. Теряешь контроль. Не чувствуешь нити происходящих процессов. Становишься наблюдателем, чей удел — случай, возможность, везение. Альери наоборот, привык к такому, там он был в своей стихии. Как партия в детской настольной игре, бросок, удар…Ожидание. Он получал от этого своеобразное удовольствие. Но приходилось принимать такие правила.

— Вы верили в успех?

— И да и нет. Слишком просто и сложно одновременно. Альери верил. Это меня утешало.

— Так что же с вашими родственниками?

— Да… Простите. Я связался с властями, на оккупированной Метрополией территории. В базах данных была фамилия Пэн, были записи, документы, место регистрации. Он жил в маленькой деревне Юкчин, в провинции Янтао. В записях указывалось, что он был старостой деревни. Всё что мне могли сказать, она находится на нейтральной территории. Сведений о жителях нет. Служащий, с которым я общался, сказал «таких селений десятки, мы понятия не имеем что случилось с их ними». В это легко было поверить. Беженцы, сотни тысяч, может, миллионы. Пропавшие, точнее, получившие такой статус только потому что, никто не знал, как сложилась судьба и где могут находиться люди, жившие в каком-либо из районов или городе или маленькой деревушке. Там, где боевые действия не велись, был хоть какой-то порядок, даже с учётом огромных масс людей, передвигающихся с места на место. Но там, где шли бои, где территории переходили из рук в руки или оставались ничейными… В общем, ими никто не интересовался. Других дел по горло. Да и возможности никакой.

— А ваш брат?

— О нём я тоже попытался узнать. Наш комитет ещё продолжал работу на планете. В основном контакты существовали с теми людьми, кто работал при старом правительстве. Разногласия развели бывших коллег по разные стороны баррикад, многие остались лояльны Метрополии, из-за страха или по политическим мотивам, одни хотели больше власти, другие лишь искали выгоду. Поддержавших Сопротивление тоже было немало, они сотрудничали с Союзом и руководили регионами, подконтрольными ему. Одна планета, но два правительства. И каждый считал мятежниками других.

Так вот, комитет всё же пытался организовать переговоры, договаривался о прекращении огня, ох как на это реагировали военные… на нас смотрели как на предателей. Одно упоминание о снисхождении к врагу вызывала ярость у генералов и старших офицеров. Думаю, у другой стороны были те же проблемы. Обмен пленными самый налаженный механизм взаимодействия, хоть тут военные были заинтересованы в договорённостях. На этом всё и строилось. Вся политика враждующих сторон. Тут можно было найти понимание, в отличие от судеб гражданских — они никого не интересовали.

Мы с Маркусом поселились в маленькой гостинице, в Чунцине. Комитет расположил там свой офис и там же жили его работники. У нас было время. Перелёт до Эссена и обратно… Не знаю, как там всё могло получиться. Мы просто остались на Пекине и ждали. Маркус сидел в номере и по большей части пил. Выходил редко. Служба безопасности приглядывала за ним по моей просьбе, он это знал, но не подавал вида. Я же старался занять время ожидания работой, изучением здешних дел. И, конечно же, судьбой отца и брата.

Чжимин остался верен старому правительству. Его имя иногда упоминалось в документах Комитета. Не известно, что за должность Чжимин занимал в то время, но, судя по всему, он мог принимать решения. При обмене пленными его подпись стояла среди остальных. Видимо, финансами он больше не занимался, или занимался не только ими. Кто знает как построено взаимодействие «старых» властей Нового Пекина, Сопротивления и Союза в целом. У меня была надежда, что он сумел позаботиться о нашем отце. Если бы я тогда знал… об их отношениях… если бы я знал, на что он способен…

Но полученные знания важны в моменте, после — это лишь упущенные возможности и память, съедающая изнутри. Бесполезная и горькая. Ценности никакой. Самая обидная фраза, указывающая на полную беспомощность — «если бы я знал тогда…». Та война закончилась, но попробуйте найти человека, который не сказал бы вам, вспоминая о ней, «если б я знал».

— Он был членом Сопротивления?

— Высокопоставленным, да. Я так и не выяснил его мотивов. Да и важно ли это сейчас?! Он работал с ними задолго до начала войны. Получил власть, доверие и покровительство. Взамен отдал жизнь и душу.

Я всего лишь увлёкся личными интересами, послушал свою мать. Надеялся узнать судьбу отца, возможно помочь, в случае необходимости. А получилось, что оказался в нужном месте, не скажу, что в нужный момент, но возможно… Опять же «если бы».

Чжимин при других обстоятельствах был бы главной целью Комитета, моей главной целью, но тогда он был всего лишь моим сводным братом, от которого я надеялся узнать судьбу отца.

— Вы с ним встретились?

— Да.

— Расскажите подробности.

— Комитет планировал большую встречу. В этот раз не обмен военнопленными. Совсем другое. Вспышка неизвестного заболевания. Тревогу подняли военные медики, принимающие пострадавших в одном из полевых госпиталей. Как обычно, сначала никто не обратил внимания на рапорты местного начальства. Высшее командование сосредоточилось на ведении боевых действий и отмахивалось от назойливых тыловиков, с их проблемами. Раненый боец — выбывшая единица, если сможет вернуться в строй «отлично», нет, придёт пополнение. В тылу ими занимаются и ладно. Но вскоре им пришлось обратить внимание на поступающие отчёты военных медиков. Высокопоставленный генерал посетил с инспекцией госпиталь в Лачане, на его вопрос, почему там задействовано так мало персонала и кто отвечает за кадры, ему ответили, что множество врачей больны и находятся в карантине, как и большинство пациентов, к которым его отказались пускать. Важная шишка, многозвёздный генерал пришёл в ярость от подобного заявления, он готов был поставить к стенке начальника госпиталя. Но тот смог убедить его в серьёзности происходящего. Показал копии отправленных рапортов, списки поступивших и умерших за последнее время. В общем, высокое начальство увидело наконец то, о чём ему твердили работающие на местах. Неизвестный вирус косил бойцов, поступающих с передовой, и они же становились его носителями. Если ситуация выйдет из под контроля, может случиться настоящая эпидемия. Нужно было принимать меры.

Началось расследование. Вирус имел природное происхождение. Естественно, все подумали о биологическом оружии или что-то в этом роде, но доказательств этому не нашлось. Заражённые обнаруживались только в определённом месте, на других участках фронта или в тылу подобных случаев не нашли. Пока военные ограничились выводом войск с потенциально опасной территории, где появились очаги и приняли меры по нераспространению заболевания. Короче говоря, установили санитарную зону и строгий карантин в районе Лачана. Кое-кто опасался, что противник воспользуется моментом, боялся оголения линии соприкосновения, но как оказалось, они не предприняли попыток прорыва или массированного удара на том направлении, активность войск Союза снизилась и практически сошла не нет.

Тогда же и стало ясно, что Союз столкнулся точно с такой же бедой. Теперь уже военные обратились за помощью к Комитету. Они понимали, что война войной, но когда солдаты погибают не от снарядов и пуль, дело плохо. Они хотели конкретики. Что это? Откуда взялось? И что происходит у противника? Им понадобились контакты и консультации. Обмен информацией… Упрямцы! Сколько всего можно было бы сделать, сколько жизней спасти, если бы они шли на уступки.

— Болезнь была на столько опасной?

— Медики говорили о резком ослаблении иммунитета среди заражённых. Представьте себе условия на передовой. Грязь, антисанитария, питьевая вода, пища. Всё это не способствовало здоровой атмосфере. Организм человека устаёт, становится более беззащитным. То же самое и с гражданскими — стресс, недоедание, отсутствие нормальной медицинской помощи, загрязнённая атмосфера, плохо очищенная вода. Много чего. Да, болезнь могла выйти из-под контроля. Не настолько опасная сама по себе, но опасная в той обстановке.

— А что Союз?

— Они ответили согласием на консультации. У них происходило то же самое. Они также теряли людей. Решено было создать совместную комиссию. Первая встреча была назначена на ближайшие дни, и я получил возможность присутствовать на ней. Комитет имел список участников со стороны Союза. Там было имя моего брата. Это был мой шанс.

— Как он отреагировал на ваше появление?

— Мы же никогда не встречались. Не знали друг друга в лицо. Когда шло представление присутствующих, он только слегка кивнул, услышав моё имя. Дальше мы занимались работой. Лишь после, закончив дела я смог поговорить с ним наедине. Он был сдержан. Конечно, удивлён, но старался не показывать этого. Всё же мы чужие друг другу люди.

— О чём вы говорили?

— Я коротко рассказал о себе. О своей работе, о маме. Спросил про его семью. Он ответил, что у него никого нет. Занимаясь карьерой, он так и не нашёл на это времени. Странный разговор. Я чувствовал себя неуютно. Всё откладывал задать вопрос про отца. А он, спокойно отвечая мне, не поднимал эту тему. Мне показалось, специально её избегает. Сами понимаете, столько лет мы совсем не интересовались друг другом, не контактировали, а тут стоим и разговариваем… я всё же спросил про отца. Ответ меня удивил. Они не общались. Уже давно. Как он выразился «по политическим мотивам». Где наш отец Чжимин не знал…

Я стоял перед ним и не находил нужных слов, хотя привык полагаться на свои навыки общения. В голове крутилась мысль «как ты мог?». Мне казалось, он бросил его. Оставил именно тогда, когда был нужен. Хотя я сам не лучше. Вокруг шла война, его… наш отец мог нуждаться в помощи, мог быть мёртв, в конце концов. А он ничего не сделал. Не искал его, не помогал.

Там я понял, насколько человечество очерствело. Как разногласия в «политических» вопросах сделало чужими близких людей. Какие мы разные. Война должна была произойти. Это было неизбежно. Альери был прав.

«Ты за этим сюда прилетел?» — спросил он.

«Я ищу лучевое оружие» — машинально ответил я.

«Уверен скоро ты его найдёшь» — бросил он и ушёл.

Я рассказал Маркусу об этом разговоре. Мне нужно было с кем-то поделиться. Выплеснуть досаду и разочарование. Я потерял контроль… Даже не придал значения его просьбе повторить последние слова Чжимина…

Маркус выслушал меня. Немного помолчал. А затем неожиданно сказал:

— Он знает где оно.

Александр Борроу

— Самым верным решением могло показаться бегство. Плюнуть на всё, взять семью и сбежать. Возможно сдаться властям Метрополии. Стать перебежчиком. Предателем. Уверен, статус позволил бы нам, я имею в виду мою семью, обосноваться где-нибудь в центральных мирах, подальше от Эссена и войны. Конечно, в обмен на сотрудничество. Безопасность вдали от родины, новая жизнь с оглядкой на происхождение и память. Простой путь, правильный. Я мог так сделать, и супруга поддержала бы меня, но…

Вы хорошо знаете историю, мистер Фишер? Если да, вы должны вспомнить двадцатый век — Вторая мировая война, чудовищное событие по меркам того времени. Память о ней жива до сих пор. Как жива память о её героях и злодеях. Одних приводят в пример, других… тоже не забыли, но их имена стали синонимом страшных преступлений и бесчеловечности, безумия и жестокости. Они вошли в историю, они её неотъемлемая часть. Как и малочисленная группа людей, живших в то время, участников тех событий — не столь известных, но заслуживающих уважения и понимания их поступков. Я говорю о тех, кто принял сложное решение, кто понимал, куда ведёт выбранный путь их соотечественников. Кто ценой своей жизни попытался остановить тирана и стать для многих предателем. Об истинных патриотах. Они также могли покинуть родину, бросить её на произвол судьбы, отдать в руки безумцам… Сказать, «я ничего не мог сделать», «я был бессилен». Но они выбрали другой путь, скользкий, ненадёжный, опасный, и что самое обидное — так похожий на измену.

— Вы имеете в виду Германию и её правителя?

— И заговоры против него. Попытки настоящих патриотов остановить войну, чтобы спасти то, что осталось от их страны.

— Вы сравниваете себя с ними?

— Я их понимаю. И знаю, с чем им пришлось бы жить. Я пытаюсь объяснить насколько это тяжёлый выбор. Пойти против толпы, зная, что тебя многие не поймут и заклеймят. Возненавидят. Но он единственный верный. Я не жалею. Поэтому тогда я не помышлял о бегстве. Я хотел спасти, что ещё можно было.

— Тот человек, Франц, если бы его…

— Допрашивали, пытали?

— Да.

— Его могли арестовать за что угодно. В те дни подобные вещи стали нормой. Донос или откровенная подлость, личная неприязнь, зависть… Неважно. Если они взяли его за то досье, то, конечно, он бы признался кому передал его. В подвалах тайной полиции заговоришь быстро. Я не знаю этого до сих пор. Знаю только, что за мной не пришли, а значит, он нашёл способ опередить их. Уверен, он принял яд. Естественно, никто не знает, что с ним случилось на самом деле. Живым его больше не видели.

— И что вы решили делать?

— Искать поддержку. Поймите. Я не собирался войти в кабинет Самуэля и обвинить его… Не знаю даже в чём. В измене? В развязывании войны? Нет. Как и не собирался тайком пронести навстречу оружие и… Кто я, по-вашему? (улыбается) Я и пистолет-то в руках никогда не держал. Убить человека? Моего давнего товарища? Немыслимо!

Да и бесполезно. Его авторитет, его последователи, население, вознёсшее его выше облаков. Это превратило бы его в мученика. Волна фанатизма как на Эссене, так и в других колониях поднялась бы с новой силой. Ещё более разрушительной. Он был стержнем Сопротивления, фактически главой Союза, но с его смертью война не закончится. Маховик раскручен. Не будет его, место лидера займёт другой. Да и плевать мне было на Союз и колонии, меня интересовала судьба родины. Эссен должен был выйти из войны. Стряхнуть с себя военщину и милитаризм. Проснуться в конце концов.

Мне требовались люди, желательно обладавшие властью и возможностями, думающие так же, как я. Без поддержки МОЙ мятеж обречён на провал. Отстранить Рангози от власти ещё полбеды, дальше эту власть нужно удержать. Сделать её легитимной, показать и убедить общественность в ошибочных действиях партии и её главы… Легко сказать, правда? Вы спрашивали, были ли недовольные. Были. Франц это доказал. Ведь и он действовал не один, собирая документы и свидетельства о Лучевом оружии. Только как их найти? Кому можно верить? В ком появилось понимание тупика? В обществе, которое мы создали, голос против, даже голос сомнения звучит для остальных как открытое осуждение партии и её решений. Гласность забыта. Свобода слова есть только на бумаге. А права… тайная полиция лучше знает, что думать гражданам, в её застенках тебе с радостью объяснят, как нужно любить родину. А если полиция вдруг не удостоит тебя такой чести, так твои же соседи растолкуют тебе, как должен мыслить настоящий гражданин Эссена. Если в ход пойдут кулаки, если тебя за несогласие или пацифизм найдут мёртвым у дверей твоего дома, уголовное дело даже не откроют. А бдительных соседей похвалят и приведут в пример остальным. Вот как мы жили. Вот что я хотел остановить.

Так что понять кто из твоего окружения или даже просто прохожих на улице носит партийный значок искренне, а кто лишь притворяется «благонадёжным» невозможно. Страх. Банальный страх за свою жизнь затыкал потенциально несогласным рты. Вы спросите, сколько их было. У меня нет ответа. Очень мало.

Самое страшное, что я даже не мог сказать наверняка, есть ли у меня друзья. От былых посиделок и обсуждений политики, от шумных застолий до утра, не осталось и следа. В моём доме всегда были рады гостям. Всегда находились интересные темы для бесед. Коллеги, знакомые, знакомые знакомых… Дружба связывала меня со многими, но теперь они приходили всё реже и реже, разговоры всё более осторожнее и скучнее. Партия, законы, война, страх… На всём присутствовал налёт страха. Сболтнуть лишнее, поднять щекотливую тему, огласить свои мысли… Я бы сказал, мы стали чувствовать себя неуютно в окружении когда-то близких людей. Об этом мне как-то напомнила жена. Безопасность без посторонних. В семье. За её пределами возможно всякое. Я тоже это чувствовал.

— Неужели не осталось никого, с кем вы открыто могли поговорить?

— Гнетущая атмосфера всеобщей слежки и наблюдения сделала нас осторожными. Я не мог предугадать реакцию друзей из близкого круга. В одних не верил, других не хотел впутывать. К тому же требовались особенные люди.

— Особенные?

— Ну конечно. Я планировал государственный переворот. Отстранение действующего президента от власти. Президента, чей авторитет выведет на улицы столицы сотни тысяч его почитателей, достаточно им лишь узнать, что ему угрожает опасность. Количество замешанных в этом людей не имело значения. Я не собирался устраивать уличные бои и взятие президентской резиденции отрядами повстанцев. Только не так. Это путь в никуда. Слишком большая вера, слишком много фанатиков, слишком шумно и предсказуемо.

— Кого же вы привлекли на свою сторону?

— Я выбрал шестнадцать фамилий, ну точнее изначально их было больше, но мне помогала супруга, психолог по образованию, она умела «видеть» людей. Да не удивляйтесь. Действительно, помогала. Вечерами, после работы я вместе с ней набрасывал контуры будущего плана и рассматривал возможных его участников. Мы листали досье, личные дела, обсуждали заслуги и ошибки «кандидатов». Их высказывания, публичные выступления, даже семейное положение и круг знакомых. Пытались найти еле заметные признаки, как мы это называли «неблагонадёжности». Конечно, с оглядкой на пользу от того или иного человека, в зависимости от его должности и авторитета.

— Например.

— Например… командующий столичным гарнизоном, полковник Хофманн. От него в некоторой степени зависела наша безопасность. Его авторитет среди солдат был не таком уровне, что они выполняли его приказы не задумываясь. Настоящий лидер, из уважаемой семьи. Требовательный, но готовый отдать собственную жизнь ради последнего рядового. Ещё задолго до войны и всего этого безумия, считалось большим везением попасть на службу под начало этого подающего надежды офицера.

Или скажем сенатор Ланге, глава судебного комитета Сената в почтенном возрасте, он помнил о временах, когда был молод мой отец. Многие в министерстве юстиции считали его своим учителем. Человек необычайно старомодный и что очень важно влиятельный.

Остальных я выбрал сам или они пришли по приглашению тех, кто поверил мне.

— Кто был первым?

— Рон Шепард Бекер, мой заместитель. Затем остальные. Признаюсь, с Роном было страшно, страшно начинать, ведь назад уже не повернёшь. Потом уже проще. Это заняло много времени. Больше, чем я рассчитывал, но итог меня устроил. Я нашёл достойных людей, они всегда останутся для меня примером мужества и самопожертвования. Сейчас рано говорить, но хочу верить, что эти имена останутся в истории, когда пыль уляжется и утихнут страсти.

— Какой у вас был план?

— Сразу скажу, о физическом устранении не было и речи.

— Я не хотел…

— Нет, понимаю, но это действительно так. Мы пришли к выводу, что можем объявить о недееспособности президента, сослаться на его физическое здоровье и предъявить сначала Сенату, а потом и всему «миру» план «Эссен».

— План «Эссен»?

— Пожалуй, наш единственный козырь в этой игре. «Эссен» упоминался в документах, переданных мне Францем. Там говорилось о возможном поражении в конфликте с Метрополией и об ударе Лучевым оружием по собственной территории. Мне сложно представить того, кто выполнил бы этот приказ Самуэля, но, судя по всему, к такому готовились. Это и был наш шанс. Убедить людей в безумии президента, в его неадекватности и психическом расстройстве. И как следствие, невозможность выполнять свои обязанности.

Ещё нам требовались контакты с Метрополией. В случае ухода Рангози и выхода Эссена из Союза, мы хотели получить гарантии прекращения боевых действий и отказа Центра от оккупации нашей планеты. Проще говоря дипломатические договорённости.

Днём Х мы назначили пятнадцатое мая, сенат должен был собраться на очередное заседание, на котором также будут присутствовать представители нескольких союзных колоний, дипломаты надеялись получить от нас дополнительные меры поддержки их экономик, а так же убедить правительство направить к ним соединения флота, находящиеся в резерве, для укрепления границ. На фронте не всё шло так гладко. Они боялись ударов по своим планетам. Я хотел, чтобы и они узнали о Лучевом оружии, узнали правду о своих союзниках.

— Это должно было произойти прямо на заседании правительства?

— Да. Вильям Ланге готовился произнести речь, в которой раскрывались бы подробности плана «Эссен». Мы надеялись на страх перед Лучевым оружием. Хотели указать им, на то, что, спустив с поводка оружие Судного дня, назад дороги не будет. Метрополия ответит тем же. Это будет конец всему. Ну и главное — обнародовать доказательства безумного плана уничтожения собственной колонии, в случае поражения в конфликте. Далее отставка Рангози. Инициировать вотум недоверия и распустить правительство, назначить временно исполняющего обязанности президента, сенатора Ланге, лишить полномочий и упразднить Тайную полицию, начать переговоры с Метрополией…

— А если бы вам не поверили?

— Мы всё продумали. В это же самое время, когда Сенат слушал бы правду, гарнизон столицы, должен был занять ключевые правительственные учреждения, блокировать выезды из города, взять под охрану президентский дворец, здание самого Сената, министерство внутренних дел ну и так далее. Наши протоколы предписывали в случае экстренной ситуации подобные действия военных. Им только нужно было получить приказ, приказ, подписанный мной и генералом Кохом, командующим резервной армией. Он был с нами. Вместе с этим, полковник Хофманн и несколько его офицеров, должны были арестовать президента и вывести его сначала из столицы, а потом и с планеты. И в зависимости от реакции Сената, от действий партийной верхушки и позиции вице-президента держать Рангози подальше от Эссена какое-то время. Там бы мы действовали по обстановке. Как обычно, любой план хорош только на первых порах. Дальше его приходится корректировать.

Вы должны понимать, что мы не хотели впутывать сюда Метрополию, хотели сохранить как можно больше свободы действия, это наши внутренние дела, повторюсь, мы не были предателями, нет. Мы заботились о своей родине. Так как это понимали…

Только в случае провала… Конечно же, нас ждала смертная казнь за мятеж, но… решение далось нелегко, всем претило пойти на такой шаг…

— О чём вы?

— Эта идея появилась позже. После того как со мной связался Комитет. Верные нам люди должны были сдать Самуэля властям Метрополии, если удача отвернётся от нас. Пусть нас ждёт печальный конец, но была надежда, что геноцида собственного народа удастся избежать, если он попадёт в руки Метрополии. Преступный приказ отдавать будет некому. Это самое малое, что мы могли сделать.

— Что они вам пообещали?

— В обмен на информацию о нахождении Лучевого оружия, на заверения, что Эссен выйдет из войны, они обещали подключить дипломатию и убедить своё руководство начать мирные переговоры, а также… доставить Рангози на Землю, в качестве доказательств серьёзности наших намерений.

Сид Майэр

— Я находился в помещении радиостанции. Лениво крутил переключатель частот, фиксировал каналы на которых долгое время не было активности и записывал их в журнал. Последнее время передачи по многим из них практически прекратились. Всё реже и реже можно было настроиться на приём сообщений от любительских радиостанций и передатчиков. Делал это скорее от скуки, чтобы хоть чем-то заняться. Был поздний вечер, Сара вместе с другими детьми улеглась спать. «Большая детская» как мы её называли, находилась неподалёку, там размещались дети постарше, те что хотели спать отдельно от родителей. Вместе им было интереснее. Они чувствовали себя взрослее. У них был собственный уголок, который можно обустроить на свой вкус. Иногда кто-то из взрослых заглядывал к ним, убеждался, что всё в порядке и уходил. Так было каждый вечер, родители — чьи дети там спали, могли на время побыть наедине, отдохнуть или заняться своими делами.

Я думал посидеть ещё немного, проверить Сару и лечь спать. Днём нам пришлось потрудиться. На складе, где хранились продукты, появилась сырость и плесень, некоторые ящики и коробки оказались подпорчены, вода просачивалась через трещины в стене пещеры. Возможно, из-за прошедших недавно сильных дождей. Нам пришлось перетащить всё, что там хранилось в другое место.

Первые выстрелы я услышал около полуночи. Не скажу, что был готов к ним, но тело среагировало быстрее разума. Со скоростью спринтера я вылетел из помещения и бросился в «детскую». Это сработало как привычка или реакция на уровне мышечной памяти, ноги несли меня по коридорам, а разум отставал, пока, даже не пытаясь найти объяснение происходящему. Главное — оказаться рядом с дочерью, прижать её к себе, ощутить её руку в своей и не отпускать. Главное — быть рядом. Наверное, мне потребовалось минуты три, чтобы добраться туда. Дети спали. Мой топот и скрип двери разбудил некоторых из них, кто-то привстал, кто-то сонно тёр глаза, раздались слабые голоса. В этот момент где-то далеко прогремел взрыв. Ручная граната. Эхо прокатилось по гулким коридорам и пещерам монастыря. Этот звук разбудил уже всех. Сара подскочила ко мне, прижалась. Остальные смотрели на меня. Я чувствовал их страх, но и решимость тоже. Ни криков, ни плача, только готовность выполнять приказы взрослого, который наверняка знает, что нужно делать. Они повзрослели за эти месяцы и в отличие от более младших понимали, как изменился мир, приняли новую жизнь и внутренне готовились к борьбе с враждебной реальностью. Вопрос — был ли я готов принимать решения?

Я позаботился о Саре, бегство привело нас сюда, в Юнхэгун, дало временное ощущение безопасности, крышу над головой, надежду… Но есть ли в этом моя заслуга? Способен ли я позаботиться не только о себе и о дочери, имею ли я право говорить другим, пусть даже детям, что им надлежит делать? Я никогда не принимал решений. Скорее поддался панике, покидая дом. Затем судьба свела нас с мистером Пэном, и он взвалил на свои плечи бремя принятия сложных решений, я лишь подчинялся. Теперь на меня смотрело двадцать пар глаз, а я молил Бога, чтобы появился кто-то ещё из взрослых, уверенным голосом прокричал «прячьтесь» или «бегите за мной» или что-то в этом духе и стал «главным». Отдал приказ, чёткий и верный. Но почему-то, кроме меня, здесь были только дети. Где же все? Вертелось у меня в голове. Прошло уже довольно много времени. Им пора появиться…

Юнхэгун не строили, больше подойдёт слово «долбили» или «рыли». Всего несколько зданий, сложенных из камня, теснились на уступе скалы, обнесённые такой же каменной стеной, остальные помещения монастыря были, по сути, пещерами, выдолбленными в скальной породе, в глубине горы. Когда мы сюда попали, нам даже пришлось краской делать указатели на стенах, ориентиры и подсказки, чтобы не запутаться в переплетении переходов и залов. Стрелка или условное обозначение направления и функции помещения помогали нам ориентироваться. Ума не приложу, для чего строители изрыли внутренности горы и создали уйму пустых пещер. Живущим тут монахам столько не требовалось. Они пустовали, создавая подземный лабиринт, где с лёгкостью можно потеряться. Возможно и сами обитатели этого места не знали точного плана расположения всех ходов и коридоров. Они пользовались основными, обжитыми и функциональными, остальные никто не посещал, многие двери, ведущие к ним, не открывались долгие годы, если вообще открывались с тех пор как, Юнхэгун покинул последний строитель.

Так уж случилось, что я оказался первым, кто добрался до «детской». Единственным, кто был рядом в это время, кому не пришлось вскакивать с постели и впопыхах натягивать одежду, тратя время на непослушные штаны или поиски рубашки. Единственным, кто мог помочь этим детям. Из коридора появился дым, едкий, густой. Он клубился вдоль потолка и повалил в комнату. Я машинально закрыл дверь, но он просачивался сквозь щель между дверным полотном и откосом. Звуки стрельбы стали тише. Нужно было действовать. Вот только как? Это не мои дети, я не в ответе за них. И дело не в том, что я не хочу им помочь. У каждого из них есть родители, они наверняка спешат сюда, на помощь им. Что бы ни произошло, они придут. Кто бы на нас ни напал, как бы смертельно опасно это ни было, взрослые их не бросят. А дыма было всё больше и больше, кто-то из детей закашлялся. Конечно, нужно было уходить отсюда. Но тогда их родные не будут знать, где они и появившись обнаружат пустые кровати и брошенные вещи. Запаникуют. Бросятся на поиски и, возможно, потеряют драгоценное время.

Всякий у кого есть дети, сможет привести вам хоть один пример их сообразительности и удивительной решимости, в моменты, когда взрослые, отягощённые опытом прожитой жизни, слишком подверженные стереотипам, страхам и сомнениям, не способны принять решение. Их мозг не затуманен лишними мелочами и привычками. Он работает быстро и прямолинейно. Находит нужное решение легче. Простое. Незамысловатое, но верное. А ещё они — всё понимают, как бы ни думали о них взрослые.

Честно признаюсь, в ту ночь правильное решение принял не я, а парнишка четырнадцати лет, крикнувший остальным «одевайтесь» и указавший мне на шкаф, стоявший у дальней стены. Когда я к нему подошёл, он открыл дверцу, часть задней стенки держалась на одном гвозде или шурупе. Он легко отодвинул её в сторону. За ней был узкий проход, уходящий в темноту. Он посмотрел на меня снизу вверх, коротко кивнул и бросился помогать остальным. Его «решение» прочистило мне мозги, избавило от сомнений и придало сил действовать. Теперь я не колебался.

Через несколько минут мы шли по тёмному и пыльному коридору, освещая себе путь единственным ручным фонариком. Оказалось, они давно нашли этот проход, прикрытый шкафом и тайком от взрослых «изучали» эти заброшенные катакомбы.

— Вам не пришлось их уговаривать? Они просто пошли за вами?

— Не пришлось. Вы бы видели их суровые, решительные лица. Они прекрасно понимали грозящую опасность. Естественно, хотели оказаться рядом со своими семьями, но в данной ситуации, приняли решение позаботиться о себе самим. В конце концов, мы убегали от стрельбы и дыма, спрятаться не самая плохая идея. А там взрослые разберутся с проблемами и найдут их.

— А вы не пытались выяснить, что происходит?

— Я думал об этом, конечно же, хотел. Меня беспокоило, что стрельба раздавалась в помещениях самого монастыря. Если на нас напал внешний враг, то как он смог так быстро очутиться в самом центре нашего прибежища? Нападение извне, не могло пройти так молниеносно, пусть мы и не солдаты, но уж заметить приближающегося противника, по единственной дороге к Юнхэгуну наши люди смогли бы. Значит, враги были внутри монастырских стен. Только кто? Вывод очевиден! Сопротивление. Но почему? И зачем? Этого я не знал. Чтобы узнать, что происходит, нужно было идти туда, где стреляли, найти мистера Пэна или остальных, но сделать это можно только в одиночку, а бросить детей я не мог.

Я спросил у того парнишки, как далеко они заходили, есть ли здесь выход наружу, он ответил, что скоро мы упрёмся в запертую дверь, открыть которую они пытались, но не смогли. До этого мы проходили мимо коротких ответвлений коридора, заканчивающихся запертыми дверьми, я инстинктивно дёргал за ручки, но они не поддавались. Всё заперто. На замки. Не вспомню, как долго мы шли. Часто останавливались. В полной темноте сложно ориентироваться, сложно следить за минутами, единственный источник света лишь слабо указывал путь, дети жались поближе к этому дёргающемуся жёлтому кругу в голове нашей колонны. Я сказал им держаться за одежду впередиидущего и посматривать за тем, кто идёт следом. Думаю, наше путешествие длилось не более двадцати минут, но могу ошибаться. Как и предсказывал мальчик, наш путь закончился у совершенно такой же двери, какие мы встречали ранее. Сколоченная из толстых досок, массивная, с внушительным замком. Я тогда подумал, сколько же весит связка ключей от всех этих дверей, уж больно много их было в монастыре. Да ещё и все заперты, видимо, кто-то из монахов питал особую любовь к порядку и правилам — если есть замок, он должен быть закрыт.

Скорее ради приличия я дёрнул за ручку. Дверь неожиданно поддалась, чуть слышно скрипнула и сдвинулась. Немного. Тот же мальчик, державший фонарик, вопросительно посмотрел на меня. Когда нам в глаза, привыкшие к темноте, ударил луч света, я отстранил его в сторону и заглянул в образовавшуюся щель. Ярко освещённая комната, кровати, несколько тумбочек, одежда. Я узнал это место. Здесь мы расселили людей из Сопротивления. Некоторых из них… То, что на первый взгляд я принял за кучу одежды, оказалось телами. Глаза привыкли к свету, и я понял, что вижу перед собой мёртвых людей, лежащих на придвинутых друг к другу кроватях. Я отшатнулся и захлопнул дверь. Испугался. Этим резким движением испугал детей. Наверное, на моём лице, даже в полутьме они увидели страх. Неизвестность пугает, пугает больше, чем самые ужасные зримые опасности. Разум рисует дикие картины, которых, может быть и нет, на самом деле, но так уж мы устроены. Им хотелось знать, что я увидел, и не знать одновременно.

Я выдохнул, собрался с силами и попросил детей отойти немного назад. Бросил, моему помощнику «стойте здесь» и проскользнул в ту комнату, прикрыв за собой дверь… Не нужно быть специалистом криминалистики, чтобы понять, что тут произошло. Стреляли со стороны входа, противоположная стена вся в отметинах. Три мёртвых человека не успели среагировать и лежали там же, где их настигли пули. Видимо, они сидели на кроватях, двое лицом к стрелявшим, один спиной. Их расстреляли зло, коротко не целясь. На всех форма Сопротивления, что самое удивительное. Значит, всё же я ошибся. Здесь солдаты Метрополии! Как ещё это объяснить? Внезапное нападение! Скрытое проникновение! Наверняка обученные люди способны на такое. То, чего мы боялись, произошло, наша доброта привела к нам беду. Война и кровь, от которой мы бежали, пришла в Юнхэгун.

За этими мыслями я и не заметил, что снова слышу ружейную стрельбу, едва различимые крики и грохот боя. Где-то там, вдалеке… Потом меня подхватил водоворот событий, подробности которых я не помню до сих пор. Некоторые моменты просто вырезаны или стёрты. А может, и вообще привиделись мне. Помню, как решил не покидать тот заброшенный ход, что привёл нас сюда. Остаться там как минимум до утра. Подтащил что-то из мебели к двери. Сам… не хотел, чтобы дети видели тела, и подпёр её. Мы устроились на полу, у стены. Я объяснил им, что нужно вести себя тихо, дождёмся тут утра, а потом всё как-то разрешится… Но не получилось.

Появился свет, много вооружённых людей. Они светили фонарями на своих винтовках. Я так и не понял, откуда они пришли. Только их не было и раз, меня поднимают на ноги, орут, толкают. Детей тоже заставили встать. Кто-то указывает на нас и кричит «чёрт с ними», в ответ доносится «пригодятся». Я даже не могу разглядеть их лиц. Заплакал кто-то из детей, грубый голос приказал ему заткнуться. Опять мы идём. Точнее, нас ведут. Уже не темно, коридор освещён. Я вижу бойцов Сопротивления, ещё больше удивляюсь этому. Почему они ничего не объясняют? Почему так грубы с нами? Ладно я, но эти дети… Вы же не воюете с детьми! Там ваш враг, Метрополия! Для чего всё это?

Ворох мыслей, вперемежку со страхом и накатывающейся усталостью. Хорошо, хоть Сара рядом, безмолвная, держит меня за руку. Не плачет как другие. Другие тоже не плачут, скорее всхлипывают и утирают слёзы. Плач раздражает наших конвоиров.

Нас привели в помещение, где я увидел знакомые лица, мужчины и женщины, сидящие на полу. Понурые, напуганные, грязные, некоторые со следами побоев. Тут же несколько семей воссоединилось, ничто не смогло удержать мальчиков и девочек, бросившихся к своим родителям, ни крики солдат, ни их сильные, цепкие руки. Полились слёзы, и радости, и отчаяния, всё вместе. Заплакали и те, кто не увидел среди этих взрослых своих родителей. Меня толкнули на пол. Сара прижалась ко мне.

— Что им от вас было нужно? Я не понимаю для чего?

— Я слышал их разговоры. Обрывки фраз. Мне кажется, они обезумели. Я знал, что Сопротивление состоит из ярых фанатиков, но эти зашли ещё дальше. Что-то настолько выбило из них всю человечность и рациональное мышление, что фразы «они готовы на всё» тут было мало. В их рядах произошёл раскол, я так и не понял почему. Просто догадался, что виденные мною убитые солдаты, пали от руки своих же товарищей. По коротким фразам понял, что некоторые из них взбунтовались и отказались подчиняться, самые преданные устроили резню, попутно напав и на нас, гражданских, давших им кров и пищу. Думаю, они не хотели просто уйти, они хотели уничтожить своих бывших сослуживцев, осмелившихся на поступок, который не могли сделать они сами. Остановиться. Уверен глубоко в душе, эти люди хотели прекратить войну, забыть её как кошмарный сон, не все, но кто-то… вполне возможно. Однако их реакция и ожесточённость была тем выше, чем сильнее они понимали, что это можно сделать, можно прекратить борьбу, сложить оружие, отказаться от своих взглядов. Это только придавало им сил. Злило. Выводило из себя. Что называется, «слетели с катушек»…

Может, я зря их оправдываю? Может, там остались только действительно испорченные люди, без надежды на пробуждение. Те, про кого говорят «безнадёжный». Не мне судить. И не в том состоянии. Но ярость возникает во мне, когда я вспоминаю, с какой лёгкостью они убивали людей, часто безоружных, слабых, и даже… не жалели детей. Пока мы там сидели, один мужчина рассказал мне, что Мистер Пэн и другие, а также, примкнувшие к ним бойцы Сопротивления, контролировали ту часть монастыря, в которой находился склад с нашими припасами и водой. В суматохе и неразберихе многие погибли, многие разбежались, спасая жизни, кто-то взял оружие и сопротивлялся. Большинство, особенно семейные, защищали своих детей. Другие хотели пробиться туда, в «большую детскую», в надежде, что с их чадами всё в порядке. Кто-то, как он, попал к ним в руки. Его жена и дочь прятались в обеденном зале, вместе с остальными женщинами и детьми, а также, стариками. Он сказал — «я не знаю, как это могло случиться». Не знал и не понимал этого и я.

Простите меня за бессвязный рассказ. Я обычный человек, не привыкший к таким стрессовым ситуациям. Не герой.

— Всё в порядке, я слышу главное.

— Да. Конечно…

— Продолжайте. Правда, всё хорошо.

— Ну… мы всё ещё были там. Стрельба то нарастала, то стихала. Суетились солдаты. Двое из них схватили девочку лет десяти, сидящую недалеко от нас и потащили куда-то, трое мужчин вскочили и попытались им помешать. Но что сделаешь голыми руками против тех, у кого оружие? Одного ударили в живот, а другого и вовсе застрелили, пока он пытался бороться с ними. Тело, оставили где есть. Всё это на глазах у детей. Я попытался прикрыть Саре глаза, но…

Потом вокруг закричали «правительственные войска, метрополия». Ещё больше суеты, ещё больше пальбы. Если я думал, что страшное уже случилось, то это было только начало. На нас перестали обращать внимания. Оставили двух или трёх охранников, остальные убежали. Что же там твориться, думал я? Что теперь будет?

Солнечный свет проник в узкие окна нашего помещения. Наступил рассвет. Где-то далеко или совсем рядом шёл бой. Понятия не имели мы кто одерживает верх и есть ли вообще этот верх. Просто сидели и жались друг к другу.

Ну а потом, чтобы показать, что судьба играет в Юнхэгуне свою жестокую игру, появился последний участник тех событий, не разбирающий кто свой, а кто чужой, глухой к мольбам и крикам — яркий свет, горячий ветер и гром, от которого хотелось закрыть уши.

Янис Анил

— Мне понравилось в монастыре. Аура спокойствия и безмятежности, окружала его. Люди просто жили в своём маленьком затерянном мирке. Пусть лишённые многих благ современной цивилизации, пусть обособленно и скромно, но спокойно и размеренно. Бегала детвора, работали взрослые, что-то чинили, таскали или просто беседовали. Я видел маленький, ухоженный цветник, яркое пятно среди угрюмых скал и камней. Обычные радости, скромная красота, на которую эти люди находили время и силы. Оттого, наверное, и слышался смех, появлялись улыбки, люди шутили. Как же я отвык от этого, там мне ярко представился дом, давние друзья, университет…родители. Как они там? Понимаете, я перестал выходить с ними на связь. Сам не знаю почему. На Самуи во время лечения, как-то появилось мимолётное желание связаться с ними, но быстро прошло. Я так и не позвонил. Жалел себя, копался в своих проблемах, начисто позабыв о тех, кто меня любил и ждал. Страдал сам, не задумываясь, как спится матери и как болит сердце у отца, живущих в полной неизвестности о моей судьбе. Эгоистично. Даже подло… Я забыл, что существует другая жизнь, а здесь увидел, как она может прорости и окрепнуть даже на голых скалах.

Радости Тома не было границ. Наше фантастическое везение воссоединило его с сыном. Вот как желание побеждает обстоятельства, вера и стремление, способны творить чудеса, а иначе как чудом это не назовёшь. Джейк здесь, живой. Он справился. Есть ли более весомое подтверждение отцовской любви?! Думаю, нет. Наш рассказ, его рассказ о приключениях и сложностях, встреченных на пути сюда, приводил слушателей в умиление, даже вызывал восхищение. «Поступок сильного человека» — говорили они. «Я всего лишь отец» — отвечал он скромно.

Ну а я встретился там со своими товарищами. Как бы ни изменились мои взгляды на происходящее, они всё же оставались «братьями по оружию», нас связывало нечто большее чем кровное родство. Такое не забывается. Не знаю, чего я ожидал от этой встречи. Почему решил, что меня поймут? Полагаю, мне хотелось встретить их поддержку.

— Как они отреагировали?

— Сухо. Настороженно. И причина не только в моём «дезертирстве», а в их усталости. Попробуйте сохранять крепость духа, терпя неудачи. Под усталостью я подразумеваю не физическую, с этим всё было в порядке, а скорее моральную. В роли загнанного зверя теряешь надежду, опускаешь руки, злишься и нервничаешь. Удача окрыляет, а сидение в норе, высасывает из тебя силы, даёт время на размышления, опасные мысли и некстати нахлынувшие чувства. Лучше бы я там не появлялся. Смело награждайте меня орденом за глупость, да ещё и с лентой в придачу… Убаюканный своим решением, наслушавшийся за время знакомства, от Тома «лестных» фраз о «моём» Сопротивлении. С мыслями о Марии, об идиотской надежде, что, увязнув по уши в этом дерьме, я смогу лишь силой воли сказать «хватит» и от этого всё само собой прекратится, я сглупил. Решил, что люди, с которыми я проливал кровь, вдруг станут другими, забыл о причинах, заставивших их, встать на этот путь. Забыл о фанатичной вере, живущей в них. И уж конечно, не подумал о реакции на откровенное предательство, которым веяло от моих слов. Кто-то увидел в них надежду и поплатился за это жизнью, а кто-то потерял разум, выплеснув на окружающих ненависть и злобу. Конфликт не случился бы, не расскажи я свою историю.

— С чего он начался?

— Конечно, меня засыпали вопросами. Как я тут очутился? Что происходит на фронте? И так далее. Я честно отвечал, что знал. Сказал, что помогаю гражданскому найти сына. Поначалу они не обратили на это особого внимания, уж больно хотелось услышать о положении дел в мире, но потом спросили, что значит помогаешь, что это за приказ такой я получил — помогать, и кто этот гражданский. Тут я и объяснил кто такой Том, что Джейк Линк его сын и мы хотим забрать его. Что нет никакого приказа, да и не выполняю я больше ничьих приказов.

— При этом разговоре присутствовали все ваши «товарищи»?

— Нет. Когда Том остался с сыном, я спросил, где мне найти сослуживцев. Меня повели к ним. По пути мы встретили Питера, моего давнего товарища, ещё по лагерю на Кои. Он чуть не задушил меня в своих объятьях и повёл к остальным. Мне не нужно было представать перед командованием, докладывать о прибытии или что-то объяснять начальству, поэтому я оказался в одной из комнат, где жили рядовые бойцы, обступившие меня, жаждущие новостей и историй. Им-то я всё и рассказал. Слух о нашем появлении вскоре разнёсся по Юнхэгуну и достиг ушей командира отряда и его ближайших помощников. Я уже, наверное, в третий раз пересказывал свою историю, когда он появился.

По идее я должен был вскочить, отдать честь. Субординация и всё такое. Но я не сделал этого. В гражданской одежде, без оружия… я уже считал себя демобилизованным, своим же собственным приказом. Он не потребовал этого. Уселся на один из стульев и вопросительно посмотрел на меня. В четвёртый раз я пересказывал то же самое. Но в этот раз заметил, что взгляды окружающих то и дело обращаются на нашего командира. Его звали Марино, капитан Лоренцо Марино… Так вот, опять же по собственной глупости я как на духу был честен. Слушатели молчали, молчал и Марино. Когда я закончил, он ничего не сказал. Посмотрел на остальных, скривил губы и ушёл.

— Странно, что он не приказал арестовать вас.

— Да. Дисциплина на первом месте, само собой. Только они слишком долго прожили в Юнхэгуне, чересчур много общались с гражданскими, расслабились. Вспомните, сколько времени я отсутствовал. Сколько они здесь прожили. Не знаю, что творилось в его голове. Он был хорошим командиром, он берёг своих людей. Поэтому они и не уходили из монастыря. Он не хотел бросать ни единого солдата.

Такое спокойное поведение моих сослуживцев я воспринял как нечто само собой разумеющееся. Снова вернулся к Тому и Джейку. Нам предложили ужин, мы с радостью согласились и ели вместе, у кровати Джейка. Шутили, болтали и пытались придумать, как нам выбираться от сюда. Джейк хвалился, что через пару-тройку дней сможет передвигаться самостоятельно…

Позже, вечером я вновь вернулся к Питеру и остальным. Один парень, я его не знал, случайно услышал разговор капитана и двух его лейтенантов, состоявшийся не более получаса назад. И рассказывал им об услышанном. Он говорил, что те двое уговаривали Марино, действовать. Восстановить дисциплину. «Взять» меня в назидание остальным. Овладеть оружием. Уходить из монастыря, бросить тех, кто не способен передвигаться сам. «Довольно сидеть без дела, довольно жалеть слабых» — говорили они. «Они нужны Сопротивлению». Капитан колебался. Отвечал, что нужно ещё время, люди сейчас не готовы. Его «обвинили» в бездействии, в том, что слишком много позволяет подчинённым. Что вот-вот солдаты откажутся выполнять его приказы, если он будет и дальше проявлять мягкосердечие. Офицеры требовали от него приказа вооружиться, забрать у «этих» монахов продукты и всё необходимое для перехода и пробиваться к своим. «Сэр, отдайте приказ или будет поздно!» — кричали они. «Приказ сэр!».

Тот боец не слышал, чем закончилась их перепалка. Поспешил рассказать остальным, и сейчас они обсуждали, что будет. Питер спросил меня, действительно ли я ухожу, я ответил да. Не помню, кто первым сказал "предатель", мгновенно поднялся гвалт, кто-то ушёл, кто-то кричал «это его дело», слышались возгласы «присяга» и «должны». Всего и не упомнить. Мысли, скрываемые внутри каждого присутствующего, прорвались в форме слов поддержки, обвинения, угроз, упрёков и уговоров. Как цепная реакция, запущенная и набирающая обороты. В ход пошли кулаки. Крики и проклятия. Одни пытались образумить дерущихся, другие молча ждали развязки, скрывая свои мысли. Конечно же, я испугался. Я-то думал, всё будет так просто. Наивный. Мы с Питером выбежали из комнаты, он бросил мне «уходите как можно скорее» и скрылся за поворотом коридора.

— Вы можете объяснить, почему произошёл раскол?

— Потому что многие задумались. Сопротивление взрастило нас и бросило на вражеские амбразуры. Но были ли мы готовы к этому? Не все. Слишком долго, слишком сложно, слишком много лишений и страданий. Красивые картинки маршей по захваченным городам Метрополии, про блеск знамён Союза и символики Сопротивления, развивающихся над «освобождёнными» колониями, праздничные парады и грохот свергаемых со своих постаментов свидетельств нашего угнетения, померк перед грязью, страданиями и болью. Плохо ассоциировался с ужасами, что мы творили во имя своего «освобождения» от цепей. Не выдержала психика. Далеко не у всех, но там… так уж получилось. Обстоятельства. Атмосфера. Время и место. У колеблющихся появился повод принять решение, а у самых преданных возненавидеть их, за это.

— Значит, те офицеры, уговорили капитана действовать?

— Уговорили. Я верю, хоть и почти не знал его, что ему сложно далось это решение. Впрочем, последующие события доказали, что он был достойным человеком. Уже в суматохе бегства по запутанным лабиринтам Юнхэгуна, уже когда появились войска Метрополии, и все воевали против всех, мы с Томом и Джейком наткнулись на Питера. Он-то и обрисовал ситуацию. Наши завладели оружием и попытались захватить склад с продовольствием. Как только началась стрельба, монастырь проснулся. Гражданские быстро разобрались в ситуации, их лидер, понял, что оставшись без продуктов, они обречены. Пока одни только просыпались, в то время как многие метались по подземным переходам, спасая свою жизнь, он организовал находившихся рядом людей и дал отпор. Они попытались спрятать женщин и детей, вооружились, даже баррикады навалили из всякого хлама, на подступах к ним. Иллюзий они не питали, наверное, сразу поняли, что солдаты не будут заморачиваться по поводу безоружных, переговоров или уступок и отвечали стрельбой на стрельбу. С наскоку взять необходимое у Сопротивления не получилось и началось противостояние, опытных, закалённых в боях людей с гражданскими, плохо умевшими обращаться с оружием, но с яростью защищавшими своё «добро» и близких. К ним присоединились бойцы, отказавшиеся подчиняться приказам и сумевшие скрыться от собственных товарищей. Те, кого не пристрелили, за мятеж и предательство.

Тому, кто не был в Юнхэгуне, может показаться странным, что маленькая война случилась в таком замкнутом пространстве, всего лишь монастырь. Какие баррикады? Какие бои? Всё должно было закончиться очень быстро. Но Юнхэгун это целый комплекс пещер и помещений, лабиринт коридоров и галерей, тупиков и закрытых дверей… Многоуровневый, сложный и запутанный. Солдаты Метрополии, появившиеся чуть позже растворились в них, так же как и Сопротивление, как и гражданские, прятавшиеся и отбивавшиеся от нападавших. Там хватило бы места намного большему количеству сражавшихся. Оттого и такая неразбериха, суета, пальба во всё, что движется. Сложно построить линию боя, плохо ориентируясь на местности. Нелегко продвигаться по туннелям, оканчивающимися тупиками или завалами, прислушиваясь к треску оружия, совершенно теряя направление и ориентиры. Попробуйте угадать кто и где стреляет, если звуки отражаются от каменных стен, порождая эхо, запутывающее вас ещё больше. Рукопашные схватки в узких коридорах, топот ног, крики. Детский плач и мольбы. Случайные жертвы. Бестолково мечущиеся ополоумевшие от страха люди. Кто-то скажет безумие и будет прав… Я помню только темноту и мигание светильников. Череду похожих друг на друга комнат. Тела людей. Ругань и проклятия. Как же я хотел исчезнуть из того места. Не слышать и не видеть всего этого. Хотел домой, мечтал о тишине.

Питер погиб. Закрыл нас своим телом от брошенной в нашу сторону гранаты. Что самое нелепое, бросить её мог кто угодно. Поди разбери в той суматохе. Но его не стало. Как и многих других в ту ночь. Мы втроём прятались, снова крались по опустевшим катакомбам, опять прятались. Прислушивались. Ползли. Петляли и старались не попадаться никому на глаза. И так до самого утра.

Что я запомнил хорошо, так это один момент… плохо различимые голоса за стеной, звук шёл из воздуховода над моей головой. Мы приютились в какой-то кладовке или бытовке, набитой старым хламом. Джейку нужен был отдых. Прикрыли дверь, я держал её под прицелом, пока Том помогал сыну устроиться на полу и осматривал ногу. На повязке появились следы крови. В относительной тишине я слышал обрывки фраз из соседнего помещения.

Один голос говорил о гражданских, «пустим их вперёд, они не смогут стрелять… есть и дети… ещё лучше…», другой отвечал «у них на глазах… посмотрим… как заговорят… пристрелим нескольких…». Потом совсем неразборчиво. Стало немного тише, а может, голоса погромче, я узнал капитана Морино… «нет… вы с ума сошли…» пауза и вновь он «я не отдам такой приказ… не позволю…». Какая-то возня. Шум многих голосов. Затем тот, первый голос «рядовой… арестуйте капитана…сэр, вы обвиняетесь в… сдайте оружие сэр… не глупите…». Несколько хлопков. Выстрелов. Я понимаю, что случилось в той комнате. Понимаю, почему прозвучали выстрелы… Тело капитана нашли уже потом, когда разгребали завалы, когда искали и остальные тела. Надеюсь, там, наверху (указывает на потолок), он занял достойное место среди таких же, как он, сбившихся с пути, но вовремя остановившихся.

Помогло ли это тем, кого намеревались использовать в качестве живого щита? Конечно же, нет. Но душа капитана хоть немного очистилась, во всяком случае я хочу в это верить.

Мария Сиваль

— Для кого-то война закончилась, когда перестали греметь орудия, для кого-то в тот момент, когда входная дверь дома открылась и на пороге появился их отец, брат или муж, ушедший давным-давно на фронт. Для других конец войны это возвращение на родину или в покинутый дом…

Для меня она окончилась у здания столичного суда, 2 июля по общему календарю. Тёплый, солнечный день, ставший жирной точкой в моей личной войне. Не столько с «настоящим» противником, сколько с собственным разумом и воспоминаниями.

Послевоенный Самуи ещё даже не начал залечивать раны, на это уйдут жизни целых поколений, он просто старался избавиться от всего, что напоминало о горьких событиях и разрушенных судьбах. Избавиться от непрошенных гостей и порядков, установленных ими.

В те дни вереницы разнообразных кораблей уносили прочь солдат Союза, домой, туда, где их кто-то, как я думаю, ждал. Они покидали планету под хмурыми взглядами коренных жителей, опустив головы, по большей части молча, подавлено. Всё реже и реже кого-то из них можно было встретить на улице. Сносились полевые госпитали, очищались загаженные пляжи и острова, служившие им временным домом. Тяжело больным, конечно же, разрешили продолжить лечение, о них как и прежде заботились, но, встав на ноги или получив разрешение врача, они садились в шаттл и отправлялись на орбиту. Там ими занимался центр распределения. Их ждал путь домой.

Сложно описать, как изменился наш тропический рай, за время войны. Мне даже показалось, что море стало не таким голубым и прозрачным. Возможно, так и было. Океаны пострадали от рук человеческих и варварских методов ловли их обитателей, покрылись масляными пятнами от тысяч и тысяч двигателей, что приводили в движение стада стальных монстров, именуемых сейнерами. Глубоководные шельфы, утыканные буровыми платформами словно пиявками, день за днём загрязняли морскую воду продуктами своей жизнедеятельности. Загрязняли и теперь, когда большую их часть бросили, углеводороды стали не нужны, персонал покинул их, не позаботившись о консервации скважин. Посчитать урон, нанесённый биосфере планеты, не могут до сих пор.

Суша, пожалуй, пострадала меньше, сильнее пострадали жившие на ней люди. Упадок экономики, разрыв торговых связей, безработица, нехватка элементарных товаров первой необходимости, политический и культурный кризис. А также, растерянность людей, позволивших захватить свой дом и их стыд друг перед другом. Всё это только предстоит преодолеть. Вдобавок ко всему, правительство сделало вид, что они не виноваты в случившемся. Некоторые сбежали, пока была возможность, некоторые инициировали разбирательства, расследования и бесконечные дебаты, стараясь возложить вину на других, или набрать политический вес, в новой ситуации. Люди реагировали на это вяло. Понимая, что это их общая вина. Слова политиков больше не имели над ними власти, им не верили и не доверяли. Политическая система рассыпалась в труху, лишившись электората, утратив легитимность и устойчивость. Избиратели не хотели её восстановления, они хотели очистить свой дом и помочь соседу очистить свой. Предстояло много работы, и люди делали её не по принуждению или за деньги, а по своей инициативе, безвозмездно, проявляя взаимопомощь и поддержку.

Но как и бывает всегда, кто-то должен понести наказание. Так уж устроены люди. Вчерашние враги, приложившие одинаковые усилия для развязывания конфликта, «после» начинают деловито искать способы найти виновных. В одночасье позабыв обиды или взаимные претензии, жмут друг другу руки, садятся за стол переговоров, и отдают на откуп тех, кого по их мнению, не жалко, кем можно пожертвовать в угоду толпе, попутно обеляя себя. Вот тот, кто виновен в преступлениях, кричат они. Факты вылезли наружу! Личное обогащение, преступные приказы, искажение действительности, перегиб на местах! Это они сделали то-то и то-то, они плохие, они…они…они… Глупо говорить, что толпа не хочет этого, ещё как хочет! Хочет своими глазами увидеть виновника всех несчастий и услышать его последний вздох. Так ей будет легче. Так не нужно думать о собственной вине. Проще сказать — «они»! Конечно, я не совсем права, действительные преступники и их пособники существуют и должны понести наказание. Это справедливо. Это необходимо. Я лишь говорю о безнаказанности самой системы, породившей и позволившей им творить ужасные вещи… она останется прежней.

Тогда в Сети часто упоминались судебные процессы, аресты и имена людей, объявленных в международный розыск, по обвинениям в военных преступлениях, убийствах, воровстве или превышении своих полномочий. Их было много. За ними следили, находя утешение, что виновники найдены и будут наказаны. Громкие дела, ужасающие подробности, свидетельства зверств и их жертвы… Я старалась не слушать и не видеть подобного. Сейчас уже поздно говорила я себе. Где вы были раньше?

Но одна новость, касающаяся меня лично, всё же привлекла моё внимание. В столице начинался судебный процесс над генералом Макридом, обвиняемым сразу по нескольким статьям. И бывший Союз и Метрополия и даже наши местные власти предъявили ему свои обвинения, быстро создали комиссию и собрали доказательства, намереваясь устроить публичные слушанья на открытом процессе.

— В чём его обвиняли?

— Во всём подряд. От коррупции до превышения полномочий и торговли людьми. Три стороны нашли множество причин посадить его на скамью подсудимых, а вместе с ним и нескольких его подельников. Многие обвинения были достаточно серьёзными. Такие, как похищения, вымогательства или торговля человеческими органами. Этот эпизод рассматривался отдельно и ему уделялось самое пристальное внимание. Как официальный представитель Союза, генерал в том числе, руководил медицинскими службами и всем, что касалось этой сферы. Почти как главный врач самой большой больницы в современной истории. Любое медицинское учреждение на Самуи, каждый врач, медсестра или сиделка подчинялись ему. Тут-то он и нашёл свою золотую жилу. Органы, так необходимые многим богатым людям как в Метрополии, так и в колониях. Чёрный рынок и контролирующие его люди, щедро платили нашему генералу за сердца и селезёнки, принадлежавшие пациентам «его» госпиталей. Идеальное место и время, для подобных дел. Тысячи имён, списки больных, выздоравливающих и поступающих, обновляются с такой скоростью, что ответственные не успевают их корректировать. Ошибки, опечатки, человеческий фактор… А главное, полнейшее отсутствие надзорных органов, докучливых и дотошных родственников и правоохранителей, к которым эти самые родственники могут обратиться. Никаких врачебных комиссий, вскрытий и объяснений причины смерти. Солдаты, всего лишь солдаты. Кто их считает? Вот вам и борьба с угнетателями. Только представьте себе ситуацию, в которой человек попадает на войну, возможно, сам, добровольцем, участвует в сражениях, где его жизнь каждую минуту весит на волоске, получает ранение, попадает в тыл, в госпиталь, представьте его муки, боль, он думает, что его жизнь в надёжных руках лечащего врача. Думает, что ему помогут, поставят на ноги. Ведь раз он здесь, то самое страшное уже позади… А потом его вычёркивают из списков, делают вид, что его не существовало, умертвляют и отправляют часть его тела «новому» хозяину. Тому, кто купил смерть этого человека. Нелепо. Страшно. Бесчеловечно.

Макрид лишь «владел» бизнесом, естественно, на него работали некоторые врачи, они оказались рядом с ним на скамье подсудимых и разделили с ним общую участь. На видео, транслируемое в прямом эфире по Сети, был виден ужас на лицах присутствующих, когда прокурор приводил примеры и доказательства этих преступлений. Не знаю, какой резонанс вызвал этот процесс в других колониях, но на Самуи, в то время не было более часто обсуждаемой темы. Впрочем, таких судов было много, в разных местах. Вы же помните. Ещё одна чёрная страница в летописи тех лет.

В день оглашения приговора я приехала к зданию суда. Марта захотела меня сопровождать. Было много народу. Многие пытались попасть внутрь, но места всем желающим не нашлось. Мы стояли у линии оцепления, полиция перегородила подходы к зданию, оттесняя толпу, во избежание давки. На фасаде был огромный экран, на котором шла прямая трансляция из зала суда. Мне этого было достаточно. Длинный список обвинений был зачитан. Подсудимым дали последнюю возможность выступить, никто ею не воспользовался, и присяжные ушли на голосование. Приговор — смерть через повешенье, всем фигурантом дела, принято единогласно. Толпа вокруг меня заволновалась, конечно, никто не сомневался в приговоре, уж больно неопровержимые доказательства собрало обвинение.

Казнь решили также проводить публично, на следующий день после приговора. Я не собиралась присутствовать. Но я должна была дождаться, когда осуждённых выведут из здания суда, хотела их увидеть, впрочем, как и все. Только мотивы у нас были разные. Марта, знавшая мельчайшие подробности моей истории, крепко сжимала мою руку. Наверное, боялась, что я могу сорваться или выкинуть что-то. Но эти страхи были беспочвенны. Если вам интересно знать, о чём я думала тогда, то я не смогу ответить на этот вопрос, я честно не помню. По прошествии лет, воспоминания стёрлись и померкли. Да и я не старалась удержать их в себе. Они прошлое, а прошлое должно быть забыто раз и навсегда. Ради будущего…

Могу сказать вам лишь одно, Билл… Я видела, как чуть позже, приговорённых выводили друг за другом. Как они прятали глаза, боясь посмотреть на окружающих. Слышала, как еле заметно звенят наручники, одетые на их запястья. Различала, гневные окрики из толпы и напряжение стражей порядка, плотнее сжимающих кольцо вокруг них… Когда появился генерал Макрид, я удостоила его лишь мимолётным взглядом, мне было безразлично. Его фигура растворилась в толпе, окружившей машину, что увезёт их в городскую тюрьму, где они проведут бесконечно долгую, бессонную ночь, перед своей неминуемой кончиной… Я ждала другого человека. Его надменного, даже сейчас, взгляда, дерзко оглядывающего толпу… Я ждала и молила господа, чтобы наши глаза встретились… И это произошло.

Миссис Каниган, которую вывели последней, увидела меня в толпе. Я помню её лицо, с которого мгновенно сошло презрение и мрачная решительность…И помню свои чувства — облегчение, счастье и спокойствие. Моя война закончилась. Теперь это в прошлом. Я буду жить, лишь бы жив оказался Янис.

Глава 5

Маркус Альери

— Чёртова болезнь, не знаю, придумал ли ей кто-то новомодное название, но тогда её просто называли вирус. Почему вирус? Да потому что где бы ни появился носитель, он с высокой долей вероятности заражал других. Пусть умники из университетов спорят, что это было, для меня всё ясно как день — передаётся воздушно-капельным путём, значит, вирус. И нечего размышлять. Я бы не разговаривал с вами сегодня, если бы не Джонг, точнее, его гены. Не знаю, какой кредит на везение мне выдали там, наверху, но я благодарен, что до сих пор жив, здоров и в здравом уме. Надеюсь, на моём счету ещё остались счастливые фишки.

Гены помогли не только мне, но и самому Джонгу. На той встрече присутствовал контактировавший с больными человек. Он и не подозревал, что принятые меры предосторожности не помогли ему ни на йоту, он заразился и там заразил остальных. Забавно, комиссия по вопросам неизвестного заболевания заболевает в полном составе. Хороший газетный заголовок, на радость любому редактору. Около десяти часов потребовалось нашему вирусу, чтобы показать, как он влияет на организмы ещё совсем недавно здоровых людей. Но вот в чём удача — появившийся из неоткуда, ждавший своего часа МЕСТНЫЙ вирус, не мог выжить в организмах людей, имеющих азиатские корни. Возможно, его никогда и не обнаружили бы, не свались на Новый Пекин столько иноземцев. В них-то он и нашёл благодатную почву для роста. Именно поэтому и не случилась пандемия. Покинув зоны заражения, люди сумели локализовать угрозу. А на местных он действовал слабо. Они не могли быть его переносчиками.

Я же как пленник и штатный сотрудник Комитета в одном лице, контактировал только с Джонгом, это и спасло меня, других спустя время стали отправлять в карантин. Конечно, мы узнали подробности позже, когда вирусологи смогли разобраться в происходящем, а тогда я не почувствовал синдромов болезни и возносил хвалу всем богам и их пророкам, за такую удачу.

Правда Ли Во Джонг всё же заболел. Вирус не смог выжить в его теле, но оставил после себя некоторые последствия, такие как высокая температура, головные боли и слабость, присущие обычной простуде. Его симптомы отличались от проявлений болезни других заразившихся, поэтому его не отправили на карантин. Хорошо, конечно, но он был слаб как малолетний ребёнок, толку от моего «коллеги» не было никакого. Впрочем, толку было мало от всех. Я могу в полной мере оценить их усилия, молодцы, с этим не поспоришь, Комитет старался даже сейчас. Возможно, хоть кто-то и сказал им спасибо за это. Ну или они сами выдали себе медаль за «старания», их можно понять, как говорят "сделали всё возможное". Совесть чиста. У всех бы давно опустились руки, помимо прочего, ещё и болезнь… Столько сил…Столько средств… Всё зря!

У нас было время поговорить. Чем мы обычно и занимались. Пока кругом все носились как угорелые, я и Джонг тихонько сидели в своей комнате. Контакты ограничили. Еда состояла из солдатских индивидуальных пайков, запечатанных, герметичных. Все перешли на этот шедевр кулинарного искусства, чтобы не подхватить заразу. Я как прилежная сиделка выполнял свою роль, разбавляя скуку общением с Джонгом и дрянным местным виски. У нас даже случались вечера откровений, рассказы про детство и знаменательные события из жизни. Пожалуй, тогда между нами проскользнула некая симпатия. Интересно беседовать с человеком, чьи аргументы и выводы не продиктованы извне, а идут от личного опыта и точки зрения, кто спорит не повышая голос, и способен разглядеть собственные ошибочные мысли, кто может честно сказать — «ты прав, а я заблуждался». Эти споры неизменно приводили нас к его брату. Считайте это шестым чувством или интуицией, неважно. Только тогда я чувствовал, что Пекин — это место, где наступит развязка, какая бы, она ни была. Здесь точка в которой сойдутся все переменные. И я был уверен, что его брат замешан в этом. Хоть убейте, не скажу как, но я ПОНЯЛ, по той его фразе, что Лучевое оружие будет здесь. Джонг, конечно же, не верил, говорил, что брат всего лишь встал не на ту сторону, что он «обычный» политик, со своими взглядами и убеждениями. Уверял меня в его непричастности и посмеивался над моей подозрительностью. Говорил — если ты такой, то не обязательно всем быть такими. Ну… понять это можно. Родственные связи. Может, будущее стало бы другим, сумей я его убедить, но этого не произошло. Да и мои догадки не выложишь на стол руководству, без доказательств они ничто.

Что меня беспокоило сильнее, так это стремительно приближающееся время возвращения нашего «посыльного». Джонг не дееспособен, а он может вернуться со дня на день…

— Лететь пришлось вам?

— Мне. Как бы смешно это ни казалось. Я-то думал постою в сторонке, дождусь окончания маскарада и умою руки. Но, не тут-то было. Борроу согласился встретиться, что само по себе удача. Дал координаты места встречи и назначил время. Через три дня. Нужно было лететь. Джонг был полон энтузиазма, но его физическое состояние… Одной силой воли с постели себя не поднимешь и молитвами не вылечишь. Он связался с Дрейком со своим боссом, на сто процентов уверен, что тот даже слышать не захотел о такой глупости как отпускать на переговоры меня, беглого преступника. Я тактично покинул комнату при их разговоре, пусть сами разбираются. Закончив Джонг позвал меня и предложил лететь навстречу мне. Сказать, что я был удивлён, это ничего не сказать. Целое здание агентов Комитета, уйма специалистов и профессиональных дипломатов, многие, конечно, на карантине, но можно же найти хоть кого-то, упирался я. Конечно, я не хотел лететь. Это риск, а я давно просчитал все риски. Чем ближе к Ли Во Джонгу, тем для меня они ниже. Но его аргументы не были лишены смысла.

"Во всяком случае», — сказал он. "Тебе лишь нужно узнать где сейчас Лучевое оружие, конкретное место, и всё. Остальное не так важно. Ты уже встречался с ним. Что там в голове у этого Борроу мы и понятия не имеем. А тебя он знает. Вот и сделаешь это ещё раз. Место, время… Выясни только их, об остальном позаботимся позже. Можешь обещать ему что угодно… Дрейк отправил сюда своего доверенного, он прибудет через два дня. Это его решение. Тот человек полетит навстречу. Но время идёт»… Короче, Джонг меня уговорил. Сам не знаю, почему я согласился. Возможно понимал, что могу это провернуть лучше, чем какой-то чиновник, пусть и натасканный на подобные дела…

К вечеру я уже сидел в салоне корабля с верительными грамотами и набором полномочий вместо багажа. Компания собралась под стать ситуации. Контрабандист, оказывающий нам услуги за деньги, аполитичный душой и телом (он присутствовал лично), я, новоиспечённый посол Метрополии, и ужасно потеющий, нервный и безмозглый чиновник Союза, переживающий за своё добро в трюме корабля. Так и хотелось услышать напутствующий крик «от вас зависит судьба человечества» и гордо ответить «мы не подведём»…

Это всё шутки, но в действительности мне было не комфортно. Повторюсь, в мои планы не входил риск. Оставалось уповать на всё тоже везение и опыт, подсказывающий следующий шаг. Хозяин корабля переживал об успехе предприятия, иначе он не получит обещанных денег. О собственной судьбе, если нас перехватит патруль Союза и о том, как ему выгоднее торговать нашими жизнями ради спасения своей шкуры, в случае «когда что-то пойдёт не так». Ходячий мешок с дерьмом, сидящий напротив меня, прикидывал свои шансы стать богатым и счастливым, получив назад милые его сердцу ценности, бьюсь об заклад, чаще в его мозгу мелькала картинка собственной гибели, порождённая страхом перед похитителями (мы взяли его с собой). Я же думал обо всём сразу. Предать мог кто угодно. Нужно лишь быть к этому готовым.

Встреча произошла, как и договаривались. Точно в том месте и в назначенное время. Жизнь непредсказуемая вещь, кто бы мог подумать, что продавец и покупатель вновь встретятся, только теперь они поменяются местами. Борроу лишь на секунду потерял хладнокровие, голос его выдал, «Вы?" — произнёс он, глядя на меня. Я только и сделал, что улыбнулся, так и хотелось отвесить поклон. Ситуация меня забавляла. При этом я не забывал про бдительность. Мы встретились на его корабле. У шлюза меня принял член команды, молча сопроводил к Борроу и ушёл. Мы были одни.

«Как же плохи у тебя дела, приятель», — подумал я тогда. «Ты сильно рискуешь, встречаясь со мной лично. Ваша тайная полиция наверняка следит за всеми и всякий может вызвать её подозрение, ну а за таким человеком уж тем более должны пристально наблюдать. Слишком заметная фигура, чтобы пропадать неизвестно где, в такие времена. Или ты настолько храбр, что лично участвуешь в подготовленной вами ловушке или настолько нуждаешься в нас, что идёшь ва-банк».

Представляю, какие сомнения посещали его в эту минуту. Чтобы он не задумал, но увидеть меня, Борроу явно не ожидал. Сомнения? Да ещё бы! Подозрения? Конечно! Узреть перед собой продавца самого разрушительного оружия в истории, который хочет узнать, где оно, попросту «купить» его назад. Слыханное ли дело?!

Отдаю должное, Джонг был прав. Даже я это почувствовал. Люди способны сожалеть. Борроу сожалел. Поэтому и появился там. Итогом нашей почти часовой встречи стало соглашение, которое, произойди оно раньше, спасло бы многие жизни. Говорю это без пафоса. Я мог спасти многих. Я там был, ни какой-то политикан или военная шишка, и не патриот чёрте знает чего, а я — Маркус Альери… Ещё бы немного… и мы успели бы… Плевать мне на Метрополию и колонии, плевать на Борроу и его Эссен, на всех плевать. Если для вас это так важно, пожалуйста, я приложил руку к массовому убийству и я же, пусть и не по своей воле, пытался его остановить. Ангел и демон, в одном лице… но правда в том, что мне плевать и сейчас. Такой уж я человек. Нельзя спасти, тех, кто этого сам не хочет. Нельзя остановить руку судьбы, замахнувшуюся на идиотов их последователей и равнодушных молчунов. Они виноваты не меньше. Они заслужили это. Я лишь делал, что обещал, в обмен на то, что мне требовалось! (переводит дух).

Борроу дал мне всю информацию. Выложил свои догадки и факты, предоставил документы… Дьявол, я был прав. Пекин! Я знал, знал! Мы даже успели обсудить, что может предпринять Метрополия…

— Что он хотел взамен?

— Идеалист. Патриот… Он хотел спасти родную планету от тирана, пришедшего к власти с его же помощью. Отметьте это в своём блокноте. Напишите об этом в книге! Посвятите целую главу вопросу об ответственности и моральном праве называть кого-либо преступником, имея за плечами не меньшие грехи! Лучше поздно, чем никогда? Ошибка? Я с радостью придержу для таких как он место на судилище в аду… рядом с собой. Боюсь только их будет больше, чем там могут принять.

Альери делает долгую паузу.

— Это вы предложили вывезти Рангози с Эссена? Ваша идея?

— Моя. Борроу коротко рассказал мне, что собирается предпринять. Просил уведомить Комитет об их планах. Требовал гарантий безопасности для Эссена, даже в случае провала. Конечно, он понимал, что находится в роли просящего. Выбора у него не было. Я как мог, убедил его, что Ли Во Джонг — это тот человек, кто сделает всё возможное и невозможное. Ему нужно верить, а в сложившемся положении Борроу оставалось только верить. Ну а что касается Рангози… Я лишь понял и намекнул ему что, устранив человека, можно устранить и саму угрозу. А «предательство» лучшее доказательство намерений элит Эссена выйти из войны.

— После встречи вы сразу же связались с Джонгом?

— Нет. Опасно. Передачу могли перехватить. Сопротивление не должно знать, что мы ищем. Как и о том, что нашли. Это обезопасит всех и даст шанс. Я летел на Новый Пекин, с доказательствами и сожалением о том, что Джонг меня не послушал, а возможно даже всё испортил.

— А что стало с тем чиновником и его деньгами?

— Ему не повезло (улыбается). Попал в плохую компанию. Мы выбросили его через шлюз по пути к Пекину, мне досталась часть от его «богатств»… Не смотрите не меня так! Я не взял из тех денег ни монеты… Перевёл на Глизе… Я всегда плачу по долгам.

Зак Черезку

— Когда очнулся, кругом было темно. На ощупь я кое-как стряхнул с себя каменную крошку и освободил руку, зажатую чем-то большим и тяжёлым, хорошо на это хватило сил, иначе лежать бы мне там и сейчас. С рукой всё было в порядке, кости целы, только кровь, но это не смертельно, я кое как перемотал её обрывком одежды и попытался встать. Тут же ударился головой. Стал шарить руками. Вспомнил про запасной фонарь для винтовки, у себя в рюкзаке и достал его. Я отдал должное строителям, массивные потолочные балки обрушились, но не сломались, они-то и защитили меня от падающих обломков кровли и стен. Создав пустое пространство, в котором я валялся бог знает сколько. Часов у меня не было. Я было подумал, сейчас ночь, но почему-то сразу решил, что не заход солнца, причина окружающей меня темноты. Тот звук и свет, ударная волна, а это не могло быть ничем иным, появились не просто так. Это неприродное явление. Уж не землетрясение точно. Это мощное оружие. Я посчитал, что ядерное. Где-то близко. Будь я на открытом месте и мне конец.

В воздухе висела плотная пыль. Дышалось тяжело. Фонарь не мог пробиться сквозь эту завесу. В метре от себя я ничего не видел. Попытался ползти. Куда? Да просто вперёд. Туда, где мог протиснуться сквозь обломки. Оружие толкал перед собой… Тогда мне вспомнился случай из юности. Как я полз по канализационным стокам под Стамбульскими улицами, спасаясь от полицейской облавы. Спецназ крутил всех подряд. Бандитские разборки зашли так далеко, что руководству города пришлось обратить внимание на наши трущобы и показать, что власть всё ещё тут. Всё ещё владеет ситуацией. Мне пришлось нырнуть в канализационный люк и в полной темноте, утопая в нечистотах, на ощупь и удачу ползти подальше от охотников, заполонивших улицы. Ситуация была похожа. Только я стал шире в плечах, и вони не было.

Не было у меня тогда и фонаря, зато сейчас был. В его свете я увидел торчащую из завала щуплую руку, серую, покрытую пылью. Протискиваясь мимо, я заметил, как пальцы слегка шевелятся. Будто пытаются добраться до меня. Схватить. Вцепиться… Отвратительное чувство. Как можно скорее я прополз мимо.

Наконец, мне удалось встать в полный рост. Видимо, здание сообщалось с сетью пещер, потому что, оттолкнув обломки впереди себя, я вдруг очутился именно в пещере. Где-то в недрах скалы, нависающей над монастырём. Здесь пыли было меньше. Хотя и по-прежнему темно. Я и там был не один.

Потеряв столько крови, уже не встают. Единственного взгляда достаточно, чтобы понять это. Тело полулежало у стены. В луже собственной крови. А рядом, обхватив колени руками, на полу сидела та самая женщина, что держала меня на прицеле, совсем недавно. Она немного пошатывалась из стороны в сторону и издавала приглушённые стоны, что-то среднее между плачем и проклятиями. Вся покрытая серой пылью, словно привидение. Похоже, её разум не выдержал, подумал я. Свихнулась. На том человеке была та же форма, что и на мне, но голова запрокинулась, и я не смог разглядеть лица. Да и не хотел. Как и не собирался выяснять она его прикончила или нет. Какая разница?! Всё пошло наперекосяк. С самого нашего появления здесь. Для простого солдата всё слишком сложно. Думать за тебя должно начальство. Оно же и указывает тебе, в кого стрелять и что делать. А тогда я не знал, есть ли ещё у меня начальство… Единственное, что я знал, это что ситуация вышла из-под контроля и, скорее всего, я в полном дерьме.

Но это было лишь начало. Я оставил эту парочку и пошёл дальше, в поисках выхода наружу. Ушёл недалеко. Идти было некуда, наткнулся на завал. Кое-где всё же пещеры обрушились. Разгребать препятствие голыми руками, в одиночку, не имея представления, что за ним — нереально. Да и опасно. Я светил фонарём в поисках ответвлений и проходов, ничего не нашёл и вернулся. Женщины не было. Вот дьявол!. Вдруг эта чокнутая кинется на меня в темноте. Или пальнёт из чего-нибудь. Ведь был же у неё пистолет тогда. Мало ли… Пройдя чуть дальше, я услышал слабое бормотание. Напрягся. Приготовился. Будь я менее опытным и менее хладнокровным, выпустил бы всю обойму в сторону этого звука. Так… для разрядки, чтобы успокоить нервы и спустить пар. Иногда проще стрелять, чем думать «а что там?», это, кстати, может спасти жизнь — рефлексы и опыт. Но стрелять я не стал… В тёмном углу, сбившись в кучу, сидели дети, шесть человек, та тётка была с ними. Смотрела на меня остекленевшими глазами, они дёргали её за руки, тянули за одежду, что-то бормотали, но она была не там. Истукан со взглядом идиота, кукла, способная на элементарные, механические действия, молчаливая… и от этого… жуткая. Я попытался их обойти. Без лишних движений, аккуратно, держа на прицеле. Её взгляд следовал за моим фонарём, детишки же закрывали глаза руками и отворачивались. Ещё пару шагов и я повернулся к ним спиной, ускорился… И услышал то, чего ожидал меньше всего, дрогнувший детский голосок проронил «помогите»…

Знаете, вполне возможно, ещё найдётся женщина, что согласится жить с таким, как я. Мне всего лишь сорок один год. Есть время измениться. Завести семью… детей… Устроиться на работу, а не жить на военную пенсию… Я мог бы так сказать, но это будет неправдой. Я был солдатом на войне, которую не я начал. Мне удалось вернуться домой. Даже заработать на этом. Вон там, на стене висят правительственные награды, за то, что я убивал людей, которые ненавидели меня не больше, чем я их. Кто-то вынес из этого урок. Крикливые средства массовой информации, поделили участников войны на «хороших и плохих», а не менее крикливые и продажные политиканы пообещали друг другу не повторять прошлых ошибок и постараться исправить случившиеся. Чёрт с ними! Я им не верю. Правда в том, что я понял, находясь там, в Юнхэгуне, чего я по-настоящему боюсь… Что я научился бояться — ответственности за чужие жизни! Вот отчего теперь меня бросает в дрожь. Вот чего я постараюсь до конца своих дней не делать. Отвечать за других!

— Но всё же вы помогли.

— Только не вышло из этого ничего хорошего. Я здесь… В этой дыре, именуемой домом, «постарел» на шесть лет, обзавёлся ненужным чувством вины… а те, кто был со мной там, те, кому я «помог» навсегда остались в Юнхэгуне.

— Обстоятельства…

— Глупости. Я совершил ошибку, в тот самый момент, когда остановился и обернулся на голос. Мальчик девяти-десяти лет. Он был напуган, как и все они. Парнишка увидел во мне взрослого, способного к состраданию. Но ошибся, хоть и не его вина. Он был слишком мал, чтобы понять, кто есть кто. Почему я откликнулся на его просьбу? Возможно, по причине того, что сам был таким когда-то. Маленьким, напуганным стрельбой на противоположной стороне улицы от моего дома, гулом полицейских сирен, истошными воплями и лаем собак… Я также с надеждой смотрел на своего отца, сидящего за столом, смотрящего выпуск новостей… Безучастного…В окружении пустых бутылок и остатков дрянного ужина, купленного в местной забегаловке. Мне нужна была его помощь. Его забота и внимание…Его защита… Я остался с ними. Взял на себя роль спасителя. Но спасся только сам. И знаете в чём загвоздка? Мне не жаль ИХ, я жалею себя! Жалею, что мне приходится нести чувство вины за случившееся!

— Как они погибли?

— Неужели это так важно?

— Для меня важно.

— А для меня нет! После войны эта чёртова комиссия вытягивала из меня малейшие подробности тех дней. Их интересовал каждый мой шаг. Будь это возможно, они с удовольствием вскрыли бы мне черепную коробку, только чтобы добраться до истины. Прочесть мои мысли и выяснить вру я или говорю правду. Там, помимо прочего был и психолог, мерзкий, надоедливый старикан, задававший такие вопросы, на которые у меня не было ответов. Он всё сидел и поддакивал «ну да…ну да…». Я был для него предметом исследования. Похоже, его забавляло дёргать людей и заставлять их рыться в собственной памяти. Я знаю, что отчёт был составлен не только на моих воспоминаниях, там были и другие. Их слова также выслушали, записали, усомнились и… Эти доморощенные эксперты, аналитики и криминалисты… В конечном счёте подготовили отчёт, в полной мере удовлетворяющий всех, политиков, публику, военных. «Неизбежные жертвы и трагические обстоятельства» — вот чем закончилась их многодневная работа — набором слов, не передающих ничего, ни правды, ни вымысла, пустыми как и сама затея разобраться в произошедшем. Они всё узнали от очевидцев, но скомкав и вычеркнув неприятные моменты, выдали галиматью под названием «Инцидент в Юнхэгуне». Так, его и представили общественности. Ну и скажите, зачем тогда нужно было выворачивать меня на изнанку на этих допросах?! Но краше всего остального, не это, а то, что эти лицемеры вручили мне медаль за «Отвагу» и даже поблагодарили за службу, назвав «ветераном Нового Пекина»… Если вы читали тот отчёт, вам известно о количестве погибших, но там нет ни слова, как они покинули этот дерьмовый мир.

— Поэтому я и приехал к Вам.

— Ну хорошо. Хотите подробности? Чёрт с вами… Я не знаю, что случилось с той женщиной, она так и осталась в коридоре. Когда мы уходили, она так же смотрела перед собой, разума в её взгляде было не больше, чем в этом деревянном столе. Попытки детей уговорить её двигаться ни к чему не привели. Рыдая и причитая, они пошли за мной, оставив её одну. Я приказал им замолкнуть, иначе брошу их тут — сопли прекратились. Уже хорошо. Свет был только у меня, приходилось оглядываться и подгонять отстающих, при этом напрягать все свои чувства, чтобы вовремя заметить опасность. Как чёртов детский сад. Мы блуждали по лабиринтам, постоянно возвращались, натыкались на обвалы и пустые комнаты, утопающие в темноте. Кружили и петляли. Видели тела, свидетельства боя и разорение. Даже перебирались через импровизированную баррикаду, у которой валялись трупы защитников и нападающих. Сопротивление и гражданские. Кто какую роль играл, я не разобрался.

— Я не был в Юрхэгуне, но все описывают его как длинный и запутанный лабиринт. Это так?

— Да. Всё верно. Целые мили гротов и пещер, переходов и лестниц… То, что я увидел снаружи, лишь рукотворные пристройки к настоящим «внутренностям» этого места. Природа или человек создали подземный город, блуждать по которому можно часами.

— Вы пытались найти выход наружу?

— Только в начале. Потом, поразмыслив, я пришёл к выводу, что оказаться под открытым небом, рядом с эпицентром ядерного взрыва, не лучшая идея. Ионизирующее излучение увидеть или почувствовать нельзя. Но и школьнику понятно, чем оно опасно. Возможно, только окружающие камни и защитили нас от него. Укрыли и спасли. Что там происходит за пределами Юнхэгуна, я не знал.

Поэтому моей основной заботой было найти тех, кому я могу передать своих подопечных. Желательно, чтобы они не начали палить в меня при этом, развернуться и послав всех и вся искать путь к спасению самостоятельно. Безразлично кто это будет. Сопротивление, родители этих детей, моё командование или блаженный приверженец забытого культа, живущий здесь до прихода всех нас. Мне было всё равно. Лишь бы отделаться от них побыстрее. Теперь я даже не знал на чьей я стороне. И кого буду рад увидеть больше. Иногда до моего слуха доносились далёкие голоса и звуки перестрелки, но в тех катакомбах определить направление почти невозможно. Тебе кажется, что шум идёт из-за поворота, высовываешься, вслушиваешься, крадёшься до следующего, а за ним ничего. Теперь кажется, что он позади или сбоку, или вообще сверху. Чертовщина. Даже эхо собственных шагов замолкает секунд через десять. Становится объёмным, удаляется, отражаясь от стен, заставляя воображение рисовать картины преследователей, крадущихся за нами попятам. Благо та шестёрка, рядом со мной, помалкивала и повторяла все мои движения. Так продолжалось несколько часов. Людей мы встретили неожиданно. Будь я один… Дьявол! Было больно. Второй раз в жизни мне вмазали прикладом по лицу. Это стало входить в привычку. Хорошо хоть сил у атакующего было немного. Я не вырубился, но потерял равновесие и этого хватило, чтобы меня повалили и скрутили, мелькавшие в слабом свете силуэты. Гражданские. Четверо мужиков. Пятый — старик.

— Это был Пэн Вейдун?

Зак кивает.

— Тогда я этого не знал. Мистер Пэн, так к нему обращались окружающие. Детей тут же увели. Многие снова расплакались, но видно было, что радости в этих слезах больше, чем когда они встретили меня. Руки мне успели связать. Оружие забрали. Я ожидал услышать «кончайте его», но старик пристально посмотрел на меня, кивнул, готов спорить с благодарностью и дал команду своим уходить. Когда их шаги стихли, я попытался разорвать путы, получилось только немного ослабить их. Минут двадцать я старался освободиться, но итогом моих попыток стала лишь кровь на запястьях. Тут до меня донеслись звуки потасовки и стрельба, с той стороны, куда ушли мои новые друзья. Опять слышался детский плач и крики. Неожиданно быстро, всё стихло. Я сидел в полной темноте и прислушивался. Шаги, неровные, шаркающие, будто человек пьян или устал настолько, что не в силах нормально переставлять ноги. Приближается ко мне…

Тот мужик рухнул недалеко от меня. Один из тех, кто скрутил мне руки. Упал и умер, а может, просто потерял сознание. Найдя у него нож, я смог перерезать верёвку и освободиться. Подобрал его оружие, рукоять была в крови, и двинул туда, откуда доносилась недавняя стрельба…

Девять тел я насчитал, подобрав валявшийся на полу фонарь. Ни одного нападавшего, только те, кого я уже видел. Лишь тела мистера Пэна там не было. Судя по гильзам, стреляли из стандартных автоматических винтовок. Да, их использовали не только правительственные войска. Союз также вооружал своих этим универсальным оружием. Но там я почему то сразу понял, что стреляли «наши»… Стреляли без разбора… Так, ОНИ и погибли…

Не знаю, сколько я простоял там. Наверное, долго. Кажется, я размышлял, как всё обернулось бы, останься дети со мной. Я не помню лиц убитых мной людей, не вспомню черты тех мужчин у моих ног. Но я на всю жизнь запомнил этих шестерых детей, их глаза, лица, фигуры, одежду…Позы, в которых они лежали…Против своей воли я стал считать, что МОГ их спасти, но это не так, умом я это понимаю. Гоню от себя такие мысли, злюсь и нервничаю. Пытаюсь выкинуть их из памяти… Повторяю раз за разом «мне плевать», но не могу избавиться от чувства жалости… к самому себе.

Том Линк

— Мы исчерпали запас везения, так я подумал, едва очнувшись после «взрыва» и ударной волны. Все трое были живы и невредимы, появились синяки и ссадины, ушибы от падения, но в остальном, мы не пострадали. Повезло? Ну если считать каждую минуту, подаренную нам судьбой в том аду, то — да. Если же охватить ситуацию в целом, то скорее нет. Лишь отсрочка, подаренная для того, чтобы посмотреть какие неприятности нам по силам преодолеть. Сначала бунт, теперь ЭТО. Что ещё?

Колодец завалило обломками, не успей мы после падения отползти чуть дальше и нас погребло бы под камнями, посыпавшимися сверху, это и спасло нам жизнь. Туннель, по дну которого проходили водопроводные трубы, выдержал тряску и смещение горных пород, став нашим убежищем от новых возможных катаклизмов. Или нашей могилой, если другого выхода из него не существует или он окажется запечатанным. Нам предстояло это выяснить. Источника света у нас не было и, закончив с глупыми вопросами вроде «все целы» и «ничего не сломали», мы на ощупь стали пробираться туда, где надеялись найти выход. Янис шёл первым, вдоль стены, а я, ориентируясь на его шаги, следом, поддерживая Джейка. Путешествие окончилось у квадратного люка, вставшего не нашем пути. Небольшого, но достаточного, чтобы мы смогли пролезть сквозь него куда-то «туда», по ту сторону. Янис в темноте нащупал запорный механизм и попытался открыть его, но сил не хватило. Пришлось мне помогать ему. Джейк скрипел зубами от боли в ноге, беготня и последовавшее падение в трёхметровую яму, не пошло ему на пользу. Он быстро терял силы. Вдвоём мы смогли кое-как сдвинуть эту «дверь» и очутились в помещении насосной, там стояло оборудование для снабжения монастыря водой, на удивление современное, но сейчас, понятное дело, не работавшее. Но там работало освещение. Мы могли перевести дух и собраться с мыслями.

Пока я занимался сыном, Янис отыскал выход, узкую винтовую лестницу, частично заваленную обломками и камнями, и прихватив оружие, пошёл «осмотреться». Минут через пятнадцать он вернулся, попросил меня пойти и взглянуть самому. Предложил мне винтовку, но я отказался. Меня шатало от усталости и таскать с собой ещё и оружие у меня просто не было сил. Я начал поднимать, смотрел в основном под ноги, стараясь не наступить на валявшийся мусор и осколки, поэтому не сразу сообразил, что лестница кончилась, а воздух свежее и дышится легче. Я оказался под открытым небом, была ночь, поэтому я и не заметил, как выбрался из подземелья. В воздухе кружилась и оседала мелкая пыль, словно снег, она опускалась сверху, покрывала обломки бывшей стены, кучу балок и фрагментов кровли вперемежку с гранитными глыбами, упавшими, судя по всему, с нависающей над монастырём скалы. В общем, на лицо последствия землетрясения. Руины, мусор и обломки, напоминающие очертания бывших строений. Небо возможно было безоблачное, подняв голову к звёздам, я не увидел ничего, кроме опускающихся частичек пыли, слабо переливающихся, закрывающих от меня небосвод и горизонт. Тусклый свет, не имеющий ничего общего ни с солнечным, ни с призрачно лунным, шёл, как мне показалось, именно от этих, микроскопических пылинок, в его свечении я и мог разглядеть, что меня окружало. И мне это не понравилось.

— Вы не думали о радиации или о чём-то подобном? Об опасности?

— Нет. Я вообще не думал о причинах, вызвавших те разрушения. Слишком устал, слишком сильно хотел пить и был голоден. Круговорот событий захлестнул нашу троицу и удивляться или размышлять о причинах и последствиях не было возможности. И ещё мне очень хотелось спать. Когда я собрался возвращаться в наш «подвал», то краем глаза заметил медленно движущиеся фигуры людей, силуэты, скорее очертания, пропадающие из виду и всплывающие через секунду чуть дальше того места, где они исчезли. Это были живые люди, не призраки. К чувству жажды и голода добавилось чувство страха. Живых я боялся теперь больше, чем мёртвых.

Мы обсудили ситуацию, когда я спустился. Еды нет. Воды… почти нет. Джейк наждался в перевязке и медикаментах. Я нуждался в хорошем отдыхе. Янис… физически он был здоров, вот только психика его была на пределе. Я это видел, жалел его, но поделать ничего не мог. «Скверная ситуация», как говорят у нас. Вопрос лишь в том, сколько он сможет выдержать, прежде чем не сорвётся.

— Вы не могли уйти, но и оставаться на месте не могли?

— Именно. Одно хуже другого. И там, и там конец очевиден.

— И что вы сделали?

— Легли спать. Оставив размышления на утро, которое так и не наступило. Когда мы проснулись, наверху было так же темно, как и прежде. Жажда усилилась. Джейк говорил, что ему лучше, что он отдохнул и нога не так беспокоит, но при попытке встать он споткнулся и осел. Храбрился, но испытывал боль, повязку нужно было срочно менять. Сделать это было нечем, у нас ничего не было, кроме грязной одежды, от которой мы могли оторвать лоскуты… худшего варианта не придумаешь, нужна аптечка или медпакет, желательно с обезболивающими и антибиотиками. Нужна еда, вода и отдых. Всем нам.

Янис обошёл наше убежище, заглянул в каждый угол и щель и обнаружил течь в одной из труб, насосы простаивали обесточенные, но вода почему-то была. Капля за каплей из трещины сочилась так необходимая нам влага. Чистая и холодная. Мы не знали, как долго это продлится, но на время вопрос с водой был решён. Что же до медикаментов, их можно найти только в лазарете. Значит, нужно туда попасть. Только мы не знали дороги. Не знали, уцелел ли сам лазарет, да и вообще не представляли, где местные хранили лекарства. Джейк был прикован к постели, вставал с посторонней помощью, прогуливался по ближайшему коридору и понятия не имел, откуда приносят лекарства и всё необходимое. За ним ухаживали и такие вещи его не интересовали. Постепенно наши разговоры стали сводиться только к этому. Каждый знал, что придётся отправиться на поиск необходимых нам вещей, и каждый боялся принять такое решение.

— Почему?

— Потому что утром, я имею в виду время, когда мы проснулись, Янис вышел наружу и услышал выстрелы. В темноте не разобрать кто и по кому стрелял, но теперь мы недоверяли и побаивались всех людей. Тем более если они вооружены, тем более в такой темноте. Мы лишь поняли, что не одни здесь. Кому-то посчастливилось пережить катаклизм. И они по-прежнему решают споры силой оружия. Стены Юнхэгуна обратились в пыль, судный день, обещанный древними религиями, похоже, наступил, но люди, оставшиеся в живых, продолжают цепляться друг другу в глотки, не обращая внимания на такую мелочь, как конец света. Безумие. Очередной пример нашего падения.

Мы провели там ещё одну ночь, затем ещё. Тьма так и не отступила. Только пыль кружилась в воздухе. И всё так же где-то там, вдалеке или совсем близко, шла стрельба. Я решил пойти на поиски. Решил, что темень поможет мне оставаясь никем не замеченным найти один из входов в пещеры и отыскать дорогу к помещениям, где я смогу найти лекарства для Джейка и пищу для всех нас. Яниса я просить не мог. Он и так слишком многое для нас сделал. К тому же его состояние… мне казалось он впал в апатию. Я сам держался только благодаря сыну, не мог сдаться, подойдя так близко к цели… Может не будь всего этого, и я был бы готов опустить руки. Кто знает…

Я ушёл, когда они спали. Не хотел разговоров и споров, что непременно последовали бы за моими словами. Пусть спят, пусть остаются в относительной безопасности. Я смогу, убеждал я себя. Обязательно. Должен… Я выбрался наружу. Удивительно, прошло всего три дня с тех пор, как я стоял у того места, где были монастырские ворота, под голубым небом, жмурясь от яркого солнца, а теперь это казалось мне таким далёким, нереальным. Я привык к темноте. К вездесущей пыли и грязи. К нашей норе под землёй. К окружающей меня разрухе и хаосу. Три дня, а будто прошли недели.

В темноте угадывалась громада скалы, возвышающейся надо мной, где-то там пещеры, приютившие нас на короткий и счастливый миг, окончившийся паническим бегством. Стараясь производить как можно меньше шума, я пробирался туда. По осыпающимся камням, через провалы, карабкался, полз на четвереньках, обдирая колени и локти, останавливался, прислушивался и озирался, снова шёл, практически наудачу. Услышал голоса, шорох камня под ногами. Пригнулся, стараясь спрятаться за куском обвалившейся стены. Слов я не разобрал, голоса удалились. Кто знает, что это были за люди. Вполне возможно, они могли мне помочь. Может, это были те, кто так по-доброму, отнёсся к моему сыну и ко мне. Может быть… Только если это не они, если я ошибусь, такая ошибка будет стоить мне жизни.

Сейчас-то я уже представляю картину тех дней. Знаю, что на нас обрушилась ударная волна от применённого Союзом Лучевого оружия, понимаю, как нам повезло, горный массив сдержал большую часть его ярости и разрушительной мощи. Подарив нам шанс. Только как мы им воспользовались? По моим подсчётам это было восемнадцатое число. Война уже окончилась. Официально. Конец. Но не здесь. Здесь об этом событии не знали, здесь как и прежде говорили винтовки, забирая жизни. Последние жертвы всеобщей войны, глупой и жестокой, пали от рук «врага», что уже не был врагом, по крайней мере, для всех, кто жил в Метрополии или в колониях и был свидетелем подписания договора о прекращении войны. Так, часто бывало и раньше, случилось и с нами. Доподлинно не известно, где прозвучал последний выстрел той войны, но я почему-то уверен, что там…в Юнхэгуне. Как и уверен, что мой сын, стал одной из последних жертв того кошмара…

Том замолкает. В такой момент я не смею нарушать молчание. Не смею просить о большем.

— Моя история близка к концу, — продолжает он. — Я нашёл, что искал. В одной из пещер лежали тела. Солдаты метрополии. Когда они погибли, я не знал. Может, ещё вчера, а может, и полчаса назад. В их рюкзаках я с облегчением нашёл медпакеты и солдатские пайки, не очень много, но достаточно на некоторое время. Оружия при них не было или я просто его не заметил. Как только я собрался возвращаться, сгрузив «добычу» в один из рюкзаков, послышался топот множества ног. Метрах в десяти от того места, под потолком горела одинокая лампа, дающая слишком мало света, мелькнула мысль прижаться к стене или притвориться мёртвым. А вдруг у них фонари? Вдруг они ищут меня? Выследили? Глупо, конечно, но что только не приходит на ум в моменты опасности, когда воспалённый мозг генерирует идеи, больше похожие не бред, чем на рассуждение зрелого человека… А иногда ты просто ничего не успеваешь сделать, обстоятельства сильнее тебя, и умные мысли никак не хотят рождаться. Так произошло и в тот момент. Из-за угла появились вооружённые люди, замелькал свет. Я стоял на «месте преступления», среди тел, словно «падальщик», обирающий мёртвых. Стоял неподвижно, держа в опущенной руке чужой рюкзак, с чужими вещами. И как назло, это были солдаты Метрополии, человек пять, грязные, уставшие, с покрасневшими глазами, давно не знавшими сна. «Вот чёрт» только и успел подумать я. Ну почему именно они? Почему сейчас, в такой момент? Представьте, какого стоять над убитыми товарищами загнанных, утомлённых и озлобленных людей, заставших вас за «этим» делом. Я мысленно был готов к скорой расправе.

Они не тронули меня. Опустили поднятое было оружие, равнодушно оглядели трупы и, повинуясь кивку старшего, пошли дальше. Я прикрыл глаза и вздохнул с облегчением. Уходя, последний из них посветил фонарём мне в лицо и сказал:

— «Ты можешь пойти с нами, старик».

Я отрицательно помотал головой.

— «Что у тебя там?» — спросил он, указывая на рюкзак.

— «Лекарства… для моего сына» — ответил я.

— «Им-то они уже точно не нужны, верно?!»

Снова я молча кивнул. Помедлив ещё секунду, он протянул руку. Понятный жест, не требующий слов. Я машинально отдал ему то, что могло спасти Джейка. Сплюнув на пол, он растворился в темноте, как и его товарищи. А с ним растворилась и моя надежда, вернее, мои силы лелеять эту самую надежду. Дальше идти я не мог. Стал возвращаться к Янису и Джейку. По пути чуть не нарвался на пулю. Земля под моими ногами осыпалась, шум привлёк внимание невидимого стрелка. Очередь прошла мимо. Я даже не испугался.

Янис пропал. Джейк сказал, он ушёл около часа назад, куда не знает. Выслушав мой рассказ, сын ободряюще похлопал меня по плечу. «Хорошо, всё будет хорошо», — сказал он…. Позже мы уснули. Когда я проснулся, Яниса всё ещё не было. Джейк лежал рядом… В руке пистолет, в воздухе запах порохового дыма… Откуда он у него? Я и не подозревал…

Его мать знает лишь только то, что я рассказал. Неправду. И я прошу вас не упоминать об этом в своей книге. Джейк умер в Юнхэгуне на Новом Пекине девятнадцатого мая, по общему календарю… умер от ран. Пусть так и будет.

Ли Во Джонг

— Маркус улетел на встречу с Борроу. Уверен, вы удивлены, что я это ему позволил, точнее настоял.

— Если честно, да.

— В отчаянные времена приходится принимать отчаянные решения. Когда шеф узнал об этом, то взорвался с грохотом пороховой бочки, но я стойко выдержал его праведный гнев. Успокоившись, он лишь проворчал «твоё решение» и отключил связь. Альери справится, я не сомневался в нём. Узнать, где сейчас оружие лишь полбеды, на этом наша работа не закончится, и я не намеревался оставаться в стороне. А для этого мне нужно было поправляться. Побороть болезнь и встать в строй. Когда Маркус возвратится с фактами и доказательствами, ЕСЛИ они окажутся верными, нам предстоит убедить вышестоящее начальство, выделить ресурсы и людей, для нейтрализации угрозы. Пусть для этого потребуется целый флот, пусть его перемещение оголит фронт или вообще поставит под удар один из наших миров, неважно. Никакая вероятность вторжения или высадки десанта и рядом не стоит с угрозой применения Лучевого оружия. Они это знали, мы все это знали. Нужно только представить убедительные доказательства. А дальше военные, наконец, получат возможность продемонстрировать весь свой, восхваляемые ими же, потенциал.

Мне становилось лучше, последствия контакта с вирусом всё менее и менее заметны. Самая острая фаза прошла, и врачи разрешили мне вставать с постели. По мере возможностей я включался в работу, тем более мы понесли ощутимые потери, многие из моих коллег находились в карантине, почти каждый день кто-то из них умирал, благо новых заболевших не было. Своевременные меры помогли остановить заразу, но помочь уже больным не всегда получалось. Даже со всеми современными средствами и достижениями медицины.

Работы было много. Контакты по линии обмена пленными, вывод из наиболее опасных зон гражданских, сортировка беженцев, просьбы или запросы на пропуск в воздушное пространство Пекина медицинских транспортников, для эвакуации раненых. Маленькими шагами, с проклятиями и страхом перед вероломством противника, мы созванивались, встречались, отправляли сообщения без надежды получить ответ и надеялись, надеялись, что есть возможность спасти кому-то жизнь и дать шанс. Всё, что не касалось непосредственно боевых действий, возложили на Комитет, правда сделали это с неохотой, но мы не жаловались, выполняли свою работу. Хорошо хоть на той стороне находились такие же трезвые головы. Судя по всему, мой брат был одним из них. Всё чаще я слышал его фамилию, видел документы с его инициалами, его упоминали в разговорах и сводках. Судя по всему, он работал не покладая рук. Пусть на «той» стороне, но всё же. В этом мне даже виделся некий символизм, два брата, пусть и сводных, заняты практически общим делом, имеют идеологические и политические разногласия. Но сохранили человеческий облик и не утратили человеческие качества, на фоне таких событий. Значит, нас хорошо воспитали. И неважно, что он выбрал «Сопротивление».

Понимаете, всё с чем нам приходилось работать, так или иначе, было связано с военными. Любой шаг согласовывался с ними. Любой контакт с противником, происходил на основе сводок с передовой. Возможности… мы искали их в самых незначительных сообщениях и рапортах. Шли на уступки. Предлагали и упрашивали. Доходило даже до того, что мы согласовывали с Союзом маршруты кораблей с гуманитарной помощью для гражданского населения, получив сведения от военной разведки о ситуации в том или ином районе подконтрольном Сопротивлению. Естественно, они соглашались. Наши генералы брызгали слюной и сквернословили, так что их адъютанты краснели, невольно пополняя свой словарь бранных выражений. Но на военное руководство давили политики и общественное мнение. Люди на центральных мирах по большей части требовали от правительства воевать цивилизованно и благородно. Даже здесь и сейчас прослеживалась чванливая заносчивость жителей Метрополии. Они требовали победы, жаждали наказать смутьянов, обрушить на их головы возмездие за отступничество, но желали сделать это «благородно», с позиции не только сильного, но и великодушного… Воистину в людях уживается невероятная жестокость и великое сострадание. Так уж мы устроены.

Именно поэтому Комитет был осведомлён о ходе боевых действий и ситуации на фронтах не хуже, чем аналитики Генерального штаба. Что знали или что планировали они, знали и мы. И это здорово нам помогало. Не без препон, но всё же. Именно поэтому я смог разглядеть, то что не смогли увидеть «великие» стратеги.

— О чём вы говорите?

— О концентрации наших войск, об оставленных плацдармах, о перебрасываемых резервах и о внезапном великодушии Союза, вдруг согласившегося на беспрецедентное прекращение огня, с возможностью гражданскому населению беспрепятственно покинуть контролируемую колониями территорию. Они сами предложили на сорок восемь часов открыть коридор безопасности для всех желающих перебраться на «другую» сторону. Правда, они не потребовали подобного шага от нас, но военные не придали этому значения. Возиться с населением предстояло комитету и гражданской администрации, головной боли не будет, а там, где станет меньше гражданских можно смело применять весь имеющийся у них арсенал, не боясь критики политиков, набирающих баллы на мнении толпы о «рыцарской» войне. Генералы увлеклись. Я понимаю, что они закончили лучшие учебные заведения, соглашусь, что с гордостью носимые ими награды вполне заслужены. Среди них много достойных людей. Патриотов. Честных и преданных. Но вот что я вам скажу… они не были готовы к такой войне. Тактика, стратегия, военная хитрость — да, бесспорно, но этого мало. Система верила в своё превосходство, люди на которых она опиралась, верили в систему, и всё это привело к их ограниченности, недальновидности и глупой уверенности в собственных силах. Поэтому они и проморгали Сопротивление, именно поэтому они и проморгали начало войны.

Теперь же они увлеклись маниакальной целью поднять и «очистить» свой авторитет. Чем больше затягивались боевые действия, в отсутствии значимых побед, в понимании населения, что наши вооружённые силы не в состоянии «молниеносно» справиться с восставшими колониями, над ними сгущались тучи. Все камни летели в них. Правительство только разжигало такие настроения, найдя козлов отпущения в лице тех, кто требовал увеличения финансирования, новых разработок, пополнения рядов и просто смотрел свысока на гражданских, которые будут просить их о защите в случае угрозы стабильности Метрополии. Интриги в руководстве Центральных миров не прекращались и в состоянии войны…

Помимо этого, со мной неожиданно связался Чжимин. Сам. По совсем незначительному вопросу. Он был словоохотлив. Дружелюбен. Даже вскользь спросил, не нашёл ли я по своим каналам нашего отца. Я ответил, нет. Что-то вроде надежды появилось во мне при том разговоре. Я хотел верить, что ему небезразлична судьба отца. Напоследок он пообещал выйти на связь через несколько дней, мол есть у него зацепка, шанс разузнать о его судьбе. «Возможно, я смогу что-то выяснить. Как только буду уверен, свяжусь с тобой», — сказал он.

Я всё ещё прокручивал в голове наш разговор, попутно изучая свежие документы местного штаба и доклады агентов Комитета, когда вдруг появилась шальная, слабая и невнятная деталь — не упускаю ли я что-то? В ту ли сторону смотрю? К утру эта мысль превратилась в навязчивую идею. Я решил копать глубже. Пока не знал в каком направлении, но чувствовал необходимость. Смутное беспокойство. Как у человека, знающего, что что-то должно произойти, но не знающего, что именно.

— Похоже, он пытался отвлечь вас.

— Видите. Даже вы догадались. Всё верно. Мне потребовалось ещё несколько дней, чтобы прийти к такому выводу. И ещё один разговор с ним. Моя искренность при первой встрече… Фраза про Лучевое оружие… Он был не так прост, мой сводный брат. Уверен, они не теряли бдительность, я имею в виду Сопротивление. Могу предположить, что он лично имел разговор с Рангози или связывался через доверенных людей. Даже там про Лучевое оружие знали не многие. Как среди них оказался мой брат, я не понимаю до сих пор. История его взлёта в ранг доверенных лиц президента Эссена и главы Сопротивления известна только им. Когда я простодушно признался про своё задание, сам того не ведая раскрыл наши цели чудовищу, что сотворило Сопротивление, и ускорил неизбежное.

Ещё один разговор состоялся совсем скоро. К тому времени я полностью оправился от болезни и участвовал в переговорах, на которых появился и Чжимин. Мы делились последними сводками и результатами исследований того вируса. И нам и Союзу удалось справиться с ним. Комиссия собралась в последний раз. Мы отошли в сторону, и брат рассказал мне, что ему удалось выяснить о нашем отце. Он нашёл свидетелей. Лично разговаривал с одним человеком, видевшим отца и знавшим где его можно искать. Монастырь Юнхэгун, там он мог быть. Туда Чжимин посоветовал мне направить свои поиски. Это новость очень меня обрадовала. Появился шанс. Возможность. Мне хотелось побыстрее связаться с мамой и сообщить ей об этом. Может быть, я смогу найти отца, помочь, если помощь ему требуется… Я искренне благодарил Чжимина, улыбался, он улыбался в ответ. Есть всё же кровные узы, есть ради чего сближаться и восстанавливать отношения. Пусть мы разные, но вдруг у нас получится… От наплыва эмоций я не придал значения его вопросам о моей работе. Как-то вдруг всё ещё улыбаясь, он спросил о Лучевом оружии. Сказал, что думает о нём с той нашей встречи. Волнуется за свою колонию. «Война войной, но это слишком», — говорил он. Я, конечно же, соглашался. Хотя размышлял об отце. Ещё немного и я бы проболтался о Борроу и Альери, о наших планах…

Маркус считал, что излишняя эмоциональность вредна. Привязанность и забота о ком-либо может стать ахиллесовой пятой. Только одиночка по-настоящему силён, и это даёт ему преимущество над остальными, связанными обязательствами и клятвами. Наверное, он был прав. Пока я думал об отце и откровенничал с Чжимином, членом Сопротивления, враг узнал наши планы. Нет, не я стал виновником запущенного процесса, разведка Сопротивления наверняка всё это время искала тех, кто попытается найти украденное оружие. Обладать им хорошо, но защищать и скрывать тоже нужно. Пока не придёт его время. Конечно, они знали, что мы ведём поиски. Старались работать на опережение, контролировать ситуацию. И тут появляюсь я, со своими «семейными» делами… Кто-то нас отвлёк. Встреча закончилась. Мы пожали руки и расстались. Тогда мы виделись в последний раз.

Если бы я не был так увлечён своим отцом, маленькие элементы происходящего давно сложились бы в полную картину. Мой опыт должен был подсказать где скрывается истина. Союз отводил войска, концентрировал их в особых зонах, воспользовавшись эпидемией. Они решили избавиться от лишнего гражданского населения, от тех, кто по их мнению в дальнейшем не будет представлять ценности. Не знаю, как их фильтровали. Пока мы суетились и радовались неожиданным уступкам, Сопротивление готовило Пекин к бомбардировке Лучевым оружием. Главная цель — отвлечь нас. И военных и комитет. В такой суете никто просто не обратил внимания на нестыковки и подозрительные шаги противника. Территории, откуда уходили вооружённые силы Союза, занимали наши войска, считайте, сами шли в ловушку. Генштаб разворачивал резервы, перебрасывал дивизии…Они думали, что наступил перелом. Противник выдохся и нужно использовать шанс и давить, давить… Быстрее, решительнее. Собрать все силы в кулак и обрушиться на отступающие войска Союза. Сломить. Окончательно.

В одночасье огромные массы людей получили возможность перебраться в любую точку планеты.

«Идите, вас никто не держит. Если вы лояльны Метрополии, уходите. Вы нам не нужны. Мы даже транспорт организуем. Выдадим разрешение, уладим вопрос с документами».

«На той стороне вас примут».

Людям дали выбор, что не случалось никогда до этого. И они пошли. Полетели. Поехали. Создав бесконечный транспортный коллапс на линии соприкосновения, на пропускных пунктах, развёрнутых повсеместно. Это означало проблемы. Военным волей-неволей пришлось выделять подразделения для сортировки, досмотров, проверки документов, отправки вновь прибывших во временные лагеря. Логистика, снабжение, бюрократия. Нас отвлекали, а мы и сами этому были рады.

Сейчас уже понятно, что Рангози лично или его доверенные люди, решили покончить с вопросом Нового Пекина раз и навсегда. А попутно и показать своим приверженцам, что у Сопротивления есть оружие, перед которым Метрополия придёт в ужас, возможно, даже склонится и проиграет. Усталость от затянувшегося конфликта нужно было преодолеть, а лучшего средства чем показать, что руководство приберегло козырь и МОЖЕТ диктовать Метрополии свою волю, не найти. Они готовы были уничтожить половину планеты, ради этой цели.

Никто этого не видел. Я мог бы, но думал тогда больше о другом. Череда совпадений и случайностей привела меня именно туда, где решалась наша общая судьба. Очень давно говорили, «все дороги ведут в Рим», не знаю, где я услышал это забытое выражение, но там оно было уместно. Все дороги шли на Новый Пекин.

Я практически сложил элементы этой мозаики. Мучительно. С сомнениями и натянутыми фактами, непроверенными подозрениями и догадками… Практически успел. Я был готов предоставить руководству результаты своих умозаключений. Мне не хватало одного. Факта, что мешал мне самому верить на все сто процентов в свои выводы — результата встречи Маркуса Альери и мистера Борроу.

Всё то время я не забывал об отце. Юнхэгун. Монастырь в провинции Янтао. Я всё о нём узнал. Двое агентов Комитета по моей просьбе были готовы вылететь туда, как только у военных появится свободный борт. Они пообещали найти его в ближайшие дни…

Маркус вернулся четырнадцатого числа, ночью. Утром мои люди собирались лететь в Юнхэгун. Когда он вбежал в мою спальню, растрёпанный, нетерпеливый, шумный… Я всё понял по его возбуждённому состоянию. Понял, что встреча прошла успешно. Видел, как он нервничает и торопится, и мне всё стало ясно, последующие слова уже не имели значения. Слишком поздно. Только повторяющаяся фраза «он знает, где оно… он знает, где оно…»

Александр Борроу

Пятнадцатое мая. Хорошо помню, как я нервничал, собираясь на слушания сената. Хотелось бы мне сказать, что я был готов. Но это не совсем так. Что касается плана — всё тысячу раз оговорено и согласованно, каждый знает, что ему надлежит делать. Готов к неожиданностям и имеет инструкции на случай изменения обстановки. Мы учли всё. Только не подумали о психологической стороне вопроса. Во всяком случае для меня это было сложно. Двадцать пять лет я был знаком с нашим президентом, четверть века я мог считать его своим другом, а сейчас… Не уверен, что вы поймёте. Это большой срок. Но дело не только в годах, проведённых рядом. Мне было сложно поверить, принять, смириться, наконец, с мыслью о том, в кого превратился человек, вызывающий у меня когда-то искреннее уважение, симпатию и любовь. Я так устроен, не самая плохая черта характера — вера в людей и наивная надежда в их благоразумие. Мне бы следовало измениться, но уже поздно, да и не хочу, против себя не пойдёшь. Поэтому я не считал Рангози своим врагом, в то утро. Скорее думал, что он сбился с пути, запутался и неверно воспринимает действительность… Ошибка доверчивых. Глупая… основанная на воспоминаниях и желании вернуться в прошлое… Которого уже нет… И не будет никогда, потому что человек, как бы ты не хотел этого, оказался не тем, не таким, как ты его придумал себе, не замечая его истинной сути. Он тебя обманул, провёл, использовал и лгал… А ты и сейчас ищешь в нём «хорошее»… жалеешь и… Вот почему тогда я чувствовал себя неуютно. Разум понимал, но сердце желало другого.

— Вы знали, когда он хотел нанести удар по Новому Пекину?

— Точной даты не знал. Всё указывало на то, что это произойдёт в скором времени, я думал у нас есть ещё в запасе как минимум неделя-другая. Возможно, даже больше.

— Вы следили за обстановкой на Пекине?

— Конечно. Зная намерения Рангози, ситуацию на Новом Пекине, я видел под нужным углом. Он был готов. Оставалось только заманить как можно больше войск Метрополии в ловушку, и попутно избавиться от лишних, бесполезных гражданских. Практически всё было готово.

— Ваш договор с комитетом. У них был шанс опередить Рангози и найти оружие?

— Возможно. Сейчас об этом поздно говорить. Вы знаете, кто был их представителем?

— Да.

Мой собеседник понимающе кивает.

— На встрече я поделился с мистером Альери, всем, что знал сам. Место, примерное время и главное — класс и идентификационный номер корабля, на котором оно было установлено. Метрополии оставалось только найти его и уничтожить или захватить, это уж как им заблагорассудится. Не такая уж простая задача, но выполнимая.

— Не хватило времени?

— Как всегда. Нам постоянно не хватает чего-то. Слишком поздно — довольно частое объяснение. Так случилось и тогда. Со всеми нами.

— Что вы имеете в виду?

— Упущенное время. А с ним и возможности. Если бы мы захватили Рангози раньше, он не смог бы, не успел бы отдать того приказа… И миллионы на Новом Пекине остались бы живы.

— Он знал, ЧТО вы готовите?

— Иногда, мне кажется, он всегда всё видел на несколько шагов вперёд. Хотя чему удивляться? Зная, что он сделал.

— Простое везение.

— Нет. Только не это. Самуэль никогда не полагался на случай и всегда имел запасной вариант. А также преданных людей, готовых ради него на всё. Он знал, что метрополия подбирается к Лучевому оружию, понимал, как сложно ему будет скрывать его. Рано или поздно усилия комитета вознаградятся. И он лишится своего главного аргумента. Этого допустить он не мог. Как и не мог допустить государственного переворота, инакомыслия и неподчинения… Это нам повезло… Цена, конечно высока, но, можно сказать, и так. Повезло.

— Что произошло в тот день, пятнадцатого числа?

— Слушания в Сенате начинались в полдень. Утром я поехал в резиденцию президента. Обычный день. Встречи, совещания, работа с документами. Президентский кортеж должен был отправиться в Сенат в начале первого. Самуэль намеревался выступить в самом конце, он часто так делал, появлялся в последний момент, вставал у трибуны, говорил, что намеревался, как будто подводя черту и уезжал. Этим он ставил жирную точку в дискуссиях и спорах. Впрочем, споров уже и так давно не было. Сенаторы говорили только то, что по их мнению, совпадает с мыслями президента. Порой меня выводила из себя эта пустая болтовня. Все понимали, что альтернативных мнений быть уже не может и всё равно «играли» в демократию. В тот день его присутствие на этом сборище было лишь демонстрацией авторитета. В основном для телекамер и чиновников союзных колоний, прибывших просить нас о помощи. Хороший повод лишний раз показать по Сети идейного лидера Сопротивления. Народ любит подобные моменты. Они дают массам чувство спокойствия и уверенность в завтрашнем дне. Пропаганда — старый, но всё ещё действенный инструмент любого правительства начиная с тех времён, когда люди только изобрели письменность и додумались искажать факты или откровенно лгать в угоду собственным целям. Мне это не нравилось.

С самого утра я только и делал, что смотрел на часы. Не знаю, как там должен вести себя настоящий заговорщик, но уверен, что точно не так. Мне постоянно казалось, что окружающие способны прочесть мои мысли, стоит мне лишь подумать о нашем плане. Мерещились косые взгляды и ухмылки, злые, полные понимания и мрачного удовлетворения. «Вот-вот тебя арестуют… мы всё знаем… ОН всё знает… осталось недолго…» — говорили они. Конечно, это мне только, казалось, от страха. Хвала всем богам, я ни разу не видел Самуэля в то утро. Не знаю, как бы я вёл себя в его присутствии…

Без четверти двенадцать мы выехали. Четыре автомобиля, в одном Рангози с водителем и начальником своей охраны, в другом я, мой помощник и ещё парочка крепких парней из личной «гвардии» президента. Впереди и сзади машины сопровождения, набитые такими же типами, угрюмыми и неразговорчивыми. Многих я знал долгие годы, но слышал от них максимум несколько фраз, впрочем их задача заключалась в другом — обеспечивать безопасность своего шефа, на это они более чем годились. Профессионалы.

— Как вы намеревались арестовать его?

— По пути к зданию Сената. Ровно в двенадцать часов полковник Хофманн и его люди начали занимать стратегические объекты столицы. Резервная армия Коха получила приказ блокировать выезды из города и не выпускать никого, вне зависимости от должности или звания. Вильям Ланге в это время начал свою речь перед сенаторами, в ту минуту, как только он вышел к трибуне, солдаты взяли под контроль здание столичного отдела пропаганды и связи, мы хотели, чтобы его выступление увидели все. Важно было транслировать его речь на всю Сеть. Чтобы каждый в реальном времени узнал страшную правду.

Поочерёдно глядя то в окно автомобиля, то на часы, я ждал, когда мы увидим перед собой военные грузовики и солдат генерала Коха, блокирующих улицу. Охрана президента, при всём своём профессионализме и опыте не сможет противостоять многочисленному и лучше вооружённому противнику. Улицу перегородят. Заставят сложить оружие. Президент будет арестован, и мы отвезём его в казармы столичного гарнизона, откуда уже переправим на корабль, который взлетит, пока стоит неразбериха и хаос.

Так должно было быть. И всё это началось. Только не доезжая пары кварталов до того места, где нас ждали люди Коха, наши автомобили свернули на боковую улицу, и мы поехали не к зданию Сената. Я ещё не до конца понял, что произошло, но увидев полные отчаяния глаза Рона Бекера, подумал о провале. Сразу же мелькнула мысль о том, против кого мы пошли. Кого хотели переиграть… Машины остановились, один из охранников открыл снаружи дверь и приказал, это действительно походило на приказ, пересесть в президентский автомобиль. «Так хочет господин президент» — сказал он. Я подчинился. Дыхание перехватило, как у провинившегося подростка, чьи родители вернулись со школьного собрания, где им рассказали об «успехах» их ребёнка. Мне открыли дверь, и я сел в машину. Тут же кортеж продолжил движение.

Некоторое время Самуэль молчал, глядя на проносившиеся мимо дома. Мы петляли, и как я заметил, двигались к окраинам города. Я тоже молчал, размышляя, что сейчас происходит с Лангом, Кохом, Хофманом, со всеми теми, кто пошёл за нами… с Бекером, оставшимся в одиночестве… Думал о последствиях и о том, как Самуэль узнал о нашем мятеже.

После многие спрашивали меня подробности того разговора с Самуэлем. Им почему-то это кажется важным, знать какие звучали слова. Я всем говорю, что не помню. Это касается только его и меня. Пусть думают что хотят. Им не понять. Не уверен, что могу рассказать об этом и вам. Уж простите меня. Это личное. Ваша книга увидит свет и её прочтут, а я не хочу давать повода для лишних воспоминаний и разговоров о том дне. Пусть это будет моя маленькая прихоть. Секрет, что останется со мной до конца…

Мы говорили долго. Спокойно. Как не общались уже давно. Словно помолодели на двадцать пять лет и сидим не в машине, остановившейся в каком-то подземном гараже, под одним из правительственных зданий, а на крыше нашего общежития в Праге, на Земле, вечером после занятий. Только в конце разговора, он обмолвился о том, что перечеркнуло все эти воспоминания и годы дружбы… Всем, в том числе и вам хочется узнать, был ли Самуэль Рангози безумцем или обстоятельства могут его оправдать. Не рассказал ли он мне тогда, что понял, как ошибался. Вероятно, раскаялся. Смягчился. Признался в чём-то совершенно фантастическом… В том, что даст нам всем возможность понять его…

Наш разговор мог закончиться по-другому, уверен, что он надеялся на это…

Что вам сказать? У меня не было с собой оружия. Только маячок, маленькая штучка, вшитая в рукав пиджака, такие вещи были у каждого из нас, заговорщиков. Самуэль тоже никогда не носил оружия, я даже не знаю, умел ли он обращаться с пистолетом, вдруг появившимся в его руке… Он не угрожал им мне. Просто достал из-под сидения и положил, между нами. Зачем? Пусть это останется тайной. Можете так об этом и написать, если хотите…Или написать, что я сказал «не знаю». Мне без разницы…

Так вот. Когда всё закончилось, когда дверь машины распахнулась, и я увидел полковника Хофмана, с оружием, с простреленной рукой… Увидел остальных… Я ничего им не объяснил. И на все вопросы, что мне задают до сих пор, я отвечаю одно… Я убил Самуэля Рангози не по политическим мотивам, как думают многие, а потому, что он угрожал моей семье.

Сид Майэр

— Мне снилась моя жена. Наш дом. Сара, совсем малютка, у меня на руках. Один из тех дней, что останутся в памяти и не сотрутся со временем. Мы вместе. Впереди долгие годы счастливой жизни… Но она рано ушла. Врачи оказались бессильны. К сожалению… Много времени прошло, прежде чем я смог взять себя в руки и жить дальше. Тогда мне казалось, что нет ничего более страшного, чем пустота и боль после её смерти. Но раны затянулись, воспоминания о пережитом померкли, расплылись. Я научился жить ради дочери. Заботился, воспитывал, старался хоть как-то заменить ей мать, дать самое лучшее. Успокоился. Верил, что худшее для неё позади…

Я очнулся от её прикосновения. Она что-то тихо бормотала и гладила меня по щеке. По-моему, она просила маму «помочь папе». «Сделай так, чтобы он побыл со мной» — говорила она. А может, мне это только показалось? Что-то сильно ударило меня по голове. Перед глазами всё расплывалось. Тело не слушалось. При дыхании болело в груди. Потребовалось время, чтобы прийти в себя и понять, что произошло.

Сара не пострадала. Я долго её ощупывал, спрашивал «не болит ли где-то». Не успокоился, пока в десятый раз не услышал «папа, я в порядке». Она действительно не получила никаких травм. Серое от пыли лицо, уставшие глаза, пристально смотревшие на меня с немым вопросом «что дальше» и страх, страх остаться одной в этом тёмном, враждебном месте. Я должен был на него ответить. Я единственный, кто у неё был. Отец и друг в одном лице.

Что я могу сказать? Мной овладело отчаяние. Помощь нужна была мне самому. Вдруг мне стало так же страшно, как и тогда… когда мы остались с ней вдвоём. Признаюсь, у меня потекли слёзы. Горечь потери нахлынула с новой силой. Мне хотелось, чтобы её мать была с нами рядом, чтобы вместо каменных стен появилась наша спальня, на втором этаже, белая кроватка, из которой раздаётся детский плач, привычные звуки улицы, доносящиеся из открытого окна… Хотелось сбежать от действительности. Разделить с кем-то ответственность и получить совет…

Моя дочь заставила меня двигаться. Конечно, она боялась. Рядом лежали люди, я не разобрал живые или мёртвые, по крайней мере, они не шевелились. Может, просто были без сознания, я не слышал их голосов и не видел движений. Было довольно темно. Плотным облаком висела пыль. Да и после удара по голове я вообще плохо различал звуки. Саре приходилось повторять по нескольку раз, притягивать меня к себе, чтобы о чём-то сказать. Она помогла мне встать и тянула за руку. Повторяла «пойдём, пойдём». Я подчинился. Сделал один неуверенный шаг, затем другой. Чуть не упал, споткнувшись о что-то мягкое. Удержал равновесие. Переступил. Шёл за ней, слабо различая вдалеке тусклый свет. Она указывала дорогу…

Потом мы отдыхали. Приткнулись в каком-то углу. Сидели и молчали. Я положил её голову себе на колени. От вездесущей пыли хотелось пить. Мы постоянно кашляли. Я оторвал от одежды куски ткани, пытаясь сделать из них что-то наподобие масок, но толку от них не было. Их нужно было хотя бы намочить. Нам нужна была вода. Чуть позже нашли солдатскую фляжку, она валялась рядом с телом. Точнее, мы увидели нижнюю часть туловища… остальное засыпано камнями, коридор обвалился и человека погребло под ними. Штаны, ботинки, всё покрыто слоем пыли. Я не разобрался, кто это был. Попытался быстрее уйти, но Сара уже смотрела на мёртвого человека без трепета. Я понял, что её больше не пугает такое зрелище. Ужасная мысль — понимать, что твоё ребёнок не боится проявлений смерти. Это не нормально. От такого становится не по себе.

Воды было немного. Сделав по нескольку глотков, мы побрели снова. Вернулись чуть назад и свернули в другой коридор. Если честно я просто шёл наугад. Совершенно не пытаясь понять, где мы находимся.

Вскоре оба так устали, что пришлось остановиться. Сара стойко держалась, но видно было как ей непросто. Не только физически. Мы нашли маленькую комнату, с одной-единственной кроватью. Из остальной мебели лишь низенький стол и шкаф. Какие-то личные вещи. Одежда. Несколько старых книг из настоящей бумаги. Видимо, обиталище одного из монахов. Скромное, практически пустое. Я машинально закрыл скрипучую дверь и улёгся на кровать. Сара прижалась ко мне. Сон пришёл практически мгновенно…

Когда проснулся, почувствовал себя лучше. Ко мне вернулась возможность соображать. Сара спала. Я постарался её не разбудить. Пришло время стать «взрослым». Взять себя в руки и действовать. В комнате было окно. Стекло покрылось пеплом или пылью, но с «той» стороны было светлее. Подставив тумбочку мне удалось дотянуться и открыть его. Пришлось подтягиваться на руках, чтобы выглянуть наружу. Я давно не видел снега, на Новом Пекине такое явление — редкость. А тогда мне показалось, что с неба падает именно снег. Лишь высунув руку и поднеся её к лицу, я понял, что это не он. Пепел. Серый, крупный пепел, медленно опускающийся на землю. Разглядеть, что либо из-за него было невозможно. Слишком он был плотный. Видимость ограничивалась несколькими метрами. Вытянув шею, я посмотрел вниз. До земли было не так уж и далеко. Я различил камни, мелкий щебень, покрытый слоем всё того же пепла. Я смог бы спрыгнуть, но для Сары слишком высоко. Однако там дышалось легче. Там не было этих бесконечных пещер и переходов, меньше пыли и, возможно, спасение… (пауза). Я не стал рисковать. Побоялся выбираться наружу. В любом случае идти нам было некуда. Куда бы мы пошли? В неизвестность? Без припасов и воды? Нет. Опасно и глупо.

— А другие выжившие?

— Я их боялся. Иногда вдалеке слышались выстрелы. Я слышал их, когда засыпал и после того, как проснулся. Направление определить сложно. Кто и в кого стреляет тем более. Странно, да? Бояться всех. Не иметь «своей» стороны.

— А мистер Пэн?

— Я видел его. Через два дня. Жажда и голод заставили меня бродить по округе и искать хоть что-то съедобное. Воду удалось найти недалеко от того места, где мы приютились. Сквозь трещину в полу пробивался тонкий ручеёк и образовывал мутную лужу, то ли лопнула где-то там труба, то ли после смещения горных пород и обвалов вода поднималась из подземных источников. Мне было без разницы. Пропуская её через кусок ткани, я находил её пригодной для питья. В нашем положении этого достаточно. Я нашёл пару банок консервированных овощей, они валялись на полу, рядом с чьими-то вещами. Соседние помещения были пусты, ненужный хлам, мебель, одежда. Ничего действительно полезного. Мы остались в той комнатушке. Ежеминутно опасаясь, что нас найдут. Людей мы не видели. Да и не хотели видеть. В голове я придумывал один за одним план наших дальнейших действий и быстро отметал возможные варианты. Ни одного хорошего. Бесполезно… Я думал о мистере Пэне. Вероятно, он жив. Ведь кто-то выжил. Мы изредка слышали автоматные очереди. Один раз мне показалось, что взорвалась граната. Как-то ночью по коридору кто-то прошёл. Не знаю, сколько их было. Одиночка или группа, искали они что-то или убегали от опасности… Каждый раз отправляясь за водой, я боялся услышать топот ног и быть обнаруженным. Сара оставалась одна, но не надолго. Одному было быстрее и легче.

В то утро, если привычную уже темень за окном можно назвать утром, я выскользнул из нашей комнаты. Хотел попробовать взломать одну из дверей, что видел ранее. Вечером я нашёл кусок трубы и с его помощью надеялся открыть её. Вдруг там есть еда или вода. Мне нужно было действовать. Пробовать. Сидение в каменном мешке, с голодным желудком и постоянным чувством жажды вытягивало силы. Лишало надежды. Которой и так почти не было. Возможно, я делал это больше для того, чтобы показать дочери, что мы ещё боремся. Не сдаёмся и вот-вот найдём выход. Верил ли я сам при этом, неважно. Лучше действовать, делать хоть что-то.

Так вот. Ту дверь я смог открыть. Помещение за ней было мне знакомо. В полумраке угадывались массивные колонны, украшенные резьбой, на стенах полотна и холсты, некоторые из бумаги, всё в ярких красках. Куски ткани, развешанные словно гирлянды, на них письмена, древние тексты и в дальнем конце зала алтарь. Ну думаю, что это был он. Быть может, монахи называли его по-другому… Тут я вспомнил, что в это помещение можно было подняться из внутреннего двора по ступеням, там должны быть раздвижные двери. Стал пробираться. Почти наугад. Пыль, пепел, всё это ограничивало видимость. Колонны обрушились, другие потрескались. Крыша в одном месте обвалилась, рваные края кровли и балок, торчали как гнилые зубы чудовища, разинувшего пасть. Сквозь дыру плавно опускался пепел. Входные двери сорвало с петель. Они валялись тут же, в нагромождении мусора и камней. Я выглянул наружу. Монастырский двор. Строения. Кусок стены. Всё это очертания. Серые, развороченные, снесённые ударной волной. Покрытые щебнем и пеплом. Небо чуть светлее. Будто светится… Очень тихо, только едва уловимый шорох камня. Вдалеке идут люди. Приближаются. Подошли совсем близко, чтобы хорошо их рассмотреть. Но я смотрю только на одного. Мистер Пэн. Со связанными руками, чуть сгорбленный, но живой, здесь, рядом. Остальные из Сопротивления. Один из них кричит куда-то в сторону. Ему отвечают. Из обломков появляются фигуры. Карабкаются по камням, обходят завалы, руки подняты вверх, безоружные…

Я спрятался за краем стены и наблюдал. Было в этом что-то постыдное, вот так смотреть со стороны на происходящее. Не вмешиваться, только следить. Вижу, как двое солдат ведут к остальным женщину и ребёнка. Ставят их возле мистера Пэна. Грязных, еле стоящих на ногах. Они смотрят в пол…

Солдаты Метрополии появились неожиданно. Я краем глаза заметил движение совсем рядом от того места, где находился. А за секунду до этого голова одного из бойцов Сопротивления лопнула, как перезрелый плод. Взорвалась. У меня на глазах. Жуткая картина. Неправдоподобная… Затем началась общая свалка. Люди падали и больше не поднимались. Та женщина с ребёнком и мистер Пэн стояли в самом центре перестрелки. А те, кто был рядом, палили как безумные. Им отвечали тем же. Со всех сторон. Мистер Пэн подтолкнул женщину и жавшегося к ней ребёнка и бросился бежать. Они следом. Я слышал, как он крикнул им подниматься по ступеням. Пуля настигла женщину в начале лестницы, она споткнулась, сделала несколько шагов и упала. Мистер Пэн подхватил связанными руками ребёнка и совсем по-молодому резво, преодолевая за раз по две-три ступени, помчался вверх.

Он упал в паре метров от меня. На последней ступени. Пули попали ему в спину. Мальчик, а теперь я видел, что это мальчик десяти — одиннадцати лет, покатился по инерции дальше, почти к моим ногам… За ними не гнались. Просто подстрелили, когда они спасались бегством. Не военные, не солдаты. Женщина, ребёнок и старик…

Мальчика я взял на руки и со всей возможной скоростью поспешил прочь оттуда. Вернулся в «нашу» комнату. Сара, конечно же, не спала, услышала звуки перестрелки и проснулась. Я захлопнул дверь, усадил паренька на кровать и осел на пол. Его не задело. Сара прижала его к себе и заплакала вместе с ним. Глядя на них, прослезился и я…

Сид вздыхает.

— Вы знаете, сколько человек погибло в Юнхэгуне 15 числа?

— В документах сказано о двухстах-семидесяти шести… официально, — отвечаю я.

— Официально… только они гибли уже четырнадцатого и, конечно, пятнадцатого… и шестнадцатого и все последующие дни. Не только от Лучевого оружия. От пуль, увечий… жажды. Можно ли сказать, что кому-то из них повезло больше или меньше? Всякая ли смерть равна?

— Вы задаёте такие вопросы…

— Простите. Они адресованы не вам. Не думаю, что на них можно ответить однозначно. Тем более, тому, кто там не был… Я уверен лишь в одном. Есть большая разница между тем, сколько им было лет в тот, последний день. Смерть взрослого человека — ужасная вещь. Но когда погибло столько детей…«ужасная вещь» кажется слишком неподходящим выражением.

Я обвожу стеллажи с папками взглядом. Сид смотрит на меня. Также осматривает комнату.

— Я добился от нового правительства настоящей поисковой операции. Не только в Юнхэгуне. Везде. Поиски продолжаются до сих пор. Благо мы теперь поумнели. Я нахожу искренний отклик в сердцах людей. Как в розысках пропавших, так и в помощи потерявшим свои семьи и оставшимся сиротами. Этим мы пытаемся исправить общие ошибки…

— Сколько детей погибло в Юнхэгуне?

— Пятьдесят два.

— А скольким удалось спастись?

— Только одному.

Янис Анил

— Я хотел побыть один. Забиться в какую-нибудь щель и никого не видеть. Мне нужен был отдых, понимаете? Я просто устал. Морально и физически. По ночам мне снилась Мария. Она звала меня к себе. Там во сне, я начинал идти на её голос, но каждый раз просыпался на каменном полу, в Юнхэгуне, на Новом Пекине, рядом с Томом и Джейком… Она исчезала. Я возвращался к реальности. Грязный, голодный, беспомощный.

Я честно пытался найти в себе силы не сдаваться, но они таяли с каждым часом, с каждой минутой, проведённой в подземелье. Отчаяние, страх, всё что угодно, но не надежда, её призрак покинул эти места. Я понимал, что не только для меня. Для всех. Сколько бы мы ни бились, через какие бы лишения ни проходили — ничего не изменится, мы не выберемся отсюда. Наши поступки и решения привели нас сюда, расплата близка, она тут, рядом. Просто смерть недостаточное наказание за ошибки. Её нужно заслужить…

В книжных романах герои, выпутавшись из беды, постоянно говорят «только вера в то-то и то-то дала мне силы выжить» или ещё более банальное и пресное «её любовь не дала мне погибнуть»… Чушь! Знаете, что чувствуешь в такой ситуации? Ничего! Тебе ничто не помогает! Есть только ты и твоя жизнь. Только твоя. Никого не существует больше. Никто не тянет тебя «наверх». Ты один на один с усталостью, болью, грязью и страхом. Самым обычным страхом. И нет никого. И никто не нужен. Если другие скажут вам обратное, они либо лгут, либо им несказанно повезло, дайте им мой адрес, я буду рад поболтать с ними…

— На вашем месте…

— Но вас там не было!

— Я не хотел…

— Конечно, нет. Я понимаю. Думаете мне самому не противно от этого? Жалость к себе! Спустя только лет…

— Мы можем закончить.

— Нет… Я хочу… Хочу дойти до конца. Осталось не так много.

— Конечно.

— Том ушёл, когда мы спали. Вечером были долгие разговоры о нашем положении. Джейку становилось хуже без лекарств. Уходить из монастыря — безумие. Оставаться здесь ещё хуже. Медленная голодная смерть. Сколько бы мы там протянули? Сколько человек может оставаться без пищи? Две-три недели? Больше? Джейк и столько не продержится. Том не мог сидеть сложа руки и смотреть, как умирает его сын. Не уверен, что кто-то из отцов смог бы сделать больше. Настоящий человек. Вот кто герой.

Я выбрался наружу по нужде и собирался возвращаться, когда услышал шорох камней, шаги. Кто-то был рядом. Впрочем, в той чёртовой тьме теряешь ощущение расстояний. Пепел как снег кружит в воздухе, сливается в мерцающую пелену, иногда ветер слегка колышет это марево и тебе мерещатся силуэты, тени или звуки. Но те шаги не были наваждением. Первой мыслью было бегом спуститься, укрыться. Но через секунду я испугался, что меня уже обнаружили, а значит, я приведу их к нам. К Джейку. К Тому… У меня даже не было с собой оружия. Впрочем, стрелять я и не собирался. Всё равно что крикнуть на всю округу «эй я здесь, сюда». Опасно. Да и в кого стрелять? В десяти метрах от себя я уже плохо различал очертания предметов. Ни черта не разобрать.

Я сделал несколько шагов. Готов поклясться шум, издаваемый ботинками, слышал весь Юнхэгун. Конечно это от страха. Мои фантазии. Ещё шаг. Медленно с пятки на носок… Он был выше меня на две головы. То, что появилось как тень в нескольких метрах от меня, походило на человека, очертаниями, но размеры… Мой разум отключился. Я побежал так, как не бегал ни разу в жизни. Думаете, я спасал товарищей? Куда там! Страх гнал меня вперёд, прочь, подальше. Куда угодно… (Янис слегка улыбается.)

Уже позже выяснилось, что у ЭТОГО есть имя. Зак. Я не встречал таких громил. Имечко подходящее. Он нагнал меня. Сбил с ног. Ни сил, ни желания сопротивляться у меня не осталось. Я приготовился к смерти. Даже ощутил лёгкое удовлетворение. Сейчас всё закончится, наконец. И я смогу отдохнуть… Но вместо боли или света в конце туннеля я услышал его голос. Подобный раскату грома или звуку снежной лавины. «Этот подойдёт» — сказал он. Самая странная фраза какую только можно представить в моём положении. Так могут обращаться к куску мяса, который собираются приготовить. (теперь улыбаюсь я).

Янис видит это и ухмыляется.

— Ещё более странным было, то что произошло потом. Он был один. Сам по себе. И ему нужны были продукты. Он знал, где их взять.

«Ты хочешь есть?» — спросил он.

«Да» — ответил я.

«Ты вытащил счастливый билет, парень. Считай, тебе повезло. Если не выкинешь какой-нибудь фокус. Ты же не хочешь расстраивать меня?»

Я не хотел. Он повёл меня за собой. Не помню, о чём я думал. Просто подчинился его воле. Мысль о еде вызвала неприятные ощущения в животе. А мысль убежать от него даже не появилась.

Мы спустились в какой-то подвал. Потом шли по тёмным коридорам. Иногда останавливались. Он как хищник прислушивался к чему-то. Кивал, мол «пошли дальше». Так продолжалось довольно долго. Я ещё удивился, что не нарвались на кого-либо. Один раз за дверью, мимо которой мы проходили, я слышал голоса. Он жестом приказал не останавливаться. В конце концов, мы пришли.

Не знаю, где мы находились, не знаю, как он нашёл это место. Скорее всего, случайно. Та комната была забита инструментами и садовыми принадлежностями, лопаты, грабли, шланги. Мешочки с семенами и удобрениями. Пока он расшвыривал валявшиеся на полу коробки, я разорвал пакет с чем-то похожим на рисовые зёрна и жадно принялся их жевать. Сухие, безвкусные. Но мне было плевать. Они содержали питательные элементы. Желудок требовал хоть чего-то.

Он подозвал меня к себе. Молча указал куда-то и вложил в руку фонарь, сняв его с крепления винтовки. Часть стены и пол, рядом с ней треснули. Разошлись во время того землетрясения. Я опустился на колени и посветил вниз. Там виднелись металлические стеллажи, заставленные банками и коробками, много. Глядя на них сверху, я не мог прочесть надписи на ярких этикетках. Но ошибиться в их предназначении невозможно. Концентраты. Прямо здесь. В нескольких метрах от меня. Тут же я понял, почему понадобился ему. Щель слишком мала для него. С его габаритами протиснуться в неё не получится. «Этот подойдёт», значит, достаточно худой, чтобы пролезть туда…

Я спустился вниз. Кладовая. Маленькая комната с единственной дверью. Стеллажи и полки. Банки и свёртки. Пакеты. Не так много, но НАМ хватит. Пока я разглядывал всё это, Зак крикнул мне поторапливаться. Мы вытащили столько, сколько могли унести. Минут через тридцать я держал два найденных тут же мешка, полные банок и пакетов. Моя часть добычи. Зак упаковывал свою.

Знаете, иногда обстоятельства заставляют нас принимать весьма странные решения. Я уже много раз убеждался в этом. То, что минуту назад было невозможным, вдруг, становится вероятным. Люди, чьи взгляды настолько противоположны, что нет совсем никакой надежды для диалога, вдруг находят понимание и объединяются. Помощь приходит от того, чья задача лишить тебя жизни, потому что у него приказ. Или он сам получает помощь, когда не ждёт. От того, кто её не должен предлагать. Это коснулось каждого из нас. Во всяком случае тех, кто был со мной в Юнхэгуне.

Этот человек, Зак, я сам того, не ожидая, предложил ему присоединиться к нам. Не могу точно выразить, что я чувствовал рядом с ним. Просто он казался тем, кто может выжить в любой ситуации и помочь выжить тем, кто окажется рядом. И плевать что на нём форма Метрополии. Всё встало с ног на голову, почему бы мне не довериться своему бывшему врагу? После всего случившегося здесь, можно ли считать нас врагами? Он мог пристрелить меня, как только я выполню дело. Сломать шею одним движением руки. Но он упаковал всё в свой рюкзак, повесил на плечо оружие и собрался уходить. Сделка совершена. Мы помогли друг другу.

— Он согласился?

— Сначала нет. Я принялся убеждать его. Говорил, что мы давно дезертировали, что со мной гражданский, что вчетвером нам будет легче. У нас есть вода. Мы можем поделиться. Сам не знаю, откуда во мне взялась та страсть, с которой я уговаривал солдата Метрополии пойти с нами. Я молол языком, будто хотел выговориться. Рассказал о Томе, о себе даже о Марии обмолвился. Спросил, нет ли у него антибиотиков, моему другу Джейку нужны лекарства, он тоже из Сопротивления, но давно покончил с ним. Он спас однажды двух солдат Метрополии, он сам рассказывал…

Забавно. В такое сложно поверить. Многие считают, что совпадений не бывает. Судьба? Или всё же случай? Пусть один на миллион… Он пошёл со мной. Сказал «пойдём взглянем на твоих друзей». По пути назад на нас напали солдаты Метрополии. Зак стрелял по ним без зазрения совести. Они отвечали тем же. Их было двое. Во всяком случае я слышал только два голоса, кричащих нам сдаваться, если хотим жить. Я думаю, от голода и жажды они напали бы и на своего генерала, лишь бы забрать у него съестное. Там каждый был сам за себя.

Тогда я и сломал обе ноги, упав в какую-то яму. Когда очнулся, Зак был рядом. Его силы хватило на то, чтобы нести меня, оружие, наши пожитки. От боли я, то терял сознание, то приходил в себя. Несколько часов прошли как в бреду. Не знаю, почему он меня не бросил. Не знаю, сколько меня не было. Помню, как появился свет. Мы оказались в той комнате, где я оставил Джейка. Где вместе прятались. Том сидел рядом с сыном. Наше появление его не удивило, он даже не взглянул на нас. Зак пристроил меня у стены на полу и подошёл к ним. У меня всё плыло перед глазами. Боль адская. Я находился в полусознательном состоянии и, теряя связь с реальностью, услышал слова Зака — «вот и встретились, Джейк». Потом я отключился.

Эпилог

Мария.

Янис вернулся на Самуи в сентябре. Свадьбу мы сыграли через месяц. Ещё через год мы стали родителями. Всё закончилось. Остались воспоминания, но я верю, что уйдут и они. Мужу тяжелее, он ещё ТАМ. Но мы справимся, обязательно справимся.

Янис.

Я очнулся в госпитале Чунцина. Меня удалось спасти, но не мои ноги. Если честно я даже не сильно переживал это. Наверное, не осталось сил. Один раз ко мне приходил Том. Попрощаться. Он улетал домой. Мне же предстояла реабилитация. После лечения я вернулся на Самуи. Мария была на седьмом небе от счастья. Её забота и внимание позволили мне вновь улыбаться. Хоть иногда. Она не сдаётся. Откуда только берётся столько терпения? Я понимаю, что ДОЛЖЕН перевернуть эту страницу и жить настоящим. Тем более, она делает для этого всё возможное. Я понимаю, что жалость к самому себе мешает мне жить. Теперь у меня есть супруга и любимая дочка, я должен… Может быть, вы, в какой-то мере, поможете мне забыть прошлое. Пусть моя история останется только на страницах вашей книги и сотрётся из моей памяти.

Борроу.

Если бы в тот же день не произошли события на Новом Пекине, наш мятеж провалился бы. В течение нескольких часов всё могло закончиться. О наших планах знали. Членов наших семей уже арестовали. Полный провал. Но слух о Лучевом оружии распространялся быстрее скорости света, это и дало нам шанс. Ужас и недоумение охватило людей. Так, мы избавились от диктатуры и спасли свои жизни.

Самуэль Рангози умер. Все хотят знать как и почему. Мне не верят, что пистолет не мой. Думают, он был при мне. Я не могу и не хочу их переубеждать. Понимаю, что вас мучает вопрос, зачем ОН пошёл на риск и достал оружие, и как так получилось, что пистолет оказался у меня в руках… Но вот вам загадка посложнее… А вдруг он этого хотел?

Маркус.

Чунцин был далеко от эпицентра взрыва. Другие города смело с лица земли как будто они были игрушечными. Нам повезло… Я посчитал, что моя часть договора с Комитетом выполнена. Корабль контрабандиста всё ещё был на орбите, мы уже обо всём договорились. Прощаться с Джонгом я не стал.

Теперь я здесь. Не самое плохое место встретить старость. И если меня позовут поучаствовать в подобной заварушке ещё раз, я, пожалуй, откажусь…

Да, если увидите мистера Ли Во Джонга, передайте ему привет, скажите: «Маркус Альери вышел на пенсию и научился СОЖАЛЕТЬ, но это уже совсем другая история».

Зак.

Что сказать? Я снова умудрился выжить. В который раз. Последние свои дни в Юнхэгуне я провёл в странной компании. Нас было четверо. Представители всех сторон того конфликта. Сопротивление, гражданский, Метрополия и «слепец»…жаль, что я не успел вернуть ему долг…

Нас нашли. Мы вернулись домой. Казалось бы, всё будет как прежде, но…

Можно нарядить сколько угодно людей в форму, раздать им оружие и приказать драться, но что с ними будет, когда война закончится?

Том.

Мой сын спас однажды человека, не потому, что тот вызывал симпатию или был «невиновным». Нет. Когда я смотрел в его глаза, видел там жестокость и безразличие. Зачем же он тогда ему помог? А как бы поступили на его месте вы?

В какой-то мере Зак Черезку, солдат Метрополии, вернул долг своему спасителю. Благодаря ему я не умер голодной смертью в развалинах Юнхэгуна…А как бы поступили вы?

Сид.

Когда нас нашли спасатели, для Сары было уже слишком поздно. Я не знаю, почему из нас троих «ушла» именно она. Лучше бы это был я. Понимаете?

Врачи сказали: «Крайняя степень истощения, вследствие длительного голодания»… Даже есть специальный термин. Они ничего не смогли сделать. Я остался один…

Жаловаться после такого на свою судьбу как-то эгоистично. Миллионы потеряли кого-то на той войне. Поэтому я не жалуюсь. Я работаю, помогаю детям вернуться в нормальную жизнь и жду…

Жду, когда в последний раз закрою свои глаза и окажусь в нашей спальне… рядом с женой и дочкой… И мы будем вместе… Уже навсегда.

Джонг.

Я отправил в монастырь своих людей, как только смог. Из-за поднявшихся в атмосферу пыли и пепла ни о каких полётах не могло быть и речи. Только через две недели мне удалось уговорить начальство выделить борт для полёта в Юнхэгун. Надеялся ли я, что мой отец жив? Надежда — странная вещь, у Альери нашлись бы слова на этот счёт.

К тому времени я знал, что брат погиб. Безумец! Он считал себя важной фигурой в той игре, а оказался расходным материалом. Приложить столько сил и погибнуть от того, что сам же и помог выпустить на волю… Впрочем — это был его выбор.

Из Юнхэгуна привезли впоследствии десять человек. Они чудом выжили. Отца среди них не было. Вот вам итог моей «работы» — десять жизней… и только.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

• «
• 1
• 2
• 3
• »