Костёр догорал. Становилось холодно. Лив сидела, задумчиво глядя на слабеющий огонь, кутаясь в свою накидку, а заодно и в плащ Капканщика. Сам он спал, положив под голову седло и прижав к себе меч. Она всегда удивлялась, как он умудрялся не замерзать. Вот онаникогда не могла согреться как следует. Кажется, что тепло — тут воображение рисовало эдакую зловредную девчонку с растрепанными бесцветными волосами — каждый раз предательски ускользала, насмехаясь над тщетными попытками ее поймать. Поймать Ничто — так зовут несущую жизнь девчонку с растрепанными бесцветными волосами. Ничто хохочет над ней. Ничто шепчет: «Разденься, разденься, дура!» «Но как? Ведь я замерзну! Я замерзну, и костлявый старик-мороз со всклокоченными бровями утащит меня…» «Не утащит, дура! Он испугается того огня, что горит внутри тебя! Дура ты, дура!»
Глупо как-то. Впереди очередная сырая промозглая ночь в дикой глуши и где же тот огонь, что пылает в ней?
Хочется в родное село, в отчий дом. Где жар печи мягко припекает кожу. Где пахнет травами и свежевыпеченным хлебом. А еще бражкой. Отец никогда не дожидался, когда медовуха настоится, вечно запускал туда кружку-другую…
Как хотелось предаться сладким мечтаниям о рыжих детишках и цветущих лугах, о бабах с коромыслами, но… всё это перечеркивалось искаженным в гримасе смерти лицом Дёгтя. Хлещущая из рассечённого горла кровь железным занавесом скрыла фантазии девушки.
Прошла неделя, как они покинули Лесной Удел, а Лив никак не могла отойти. Раз за разом она проворачивала в голове убийство трактирщика. Лик смерти сложился из зацикленной вереницы видений, затягивающих тебя в безысходность, во мрак одиночества. Только теперь девушка поняла, насколько одинока.
Никак не получалось вырваться из цепких объятий памяти. Снова вернуться в свой уютный мирок грёз. С каждым днём Лив всё больше склонялась к мысли, что возврата к прежнему не будет. Смерть изменила ее.
Она стала убийцей.
Удивительно, как отреагировал Капканщик. Он вскинул бровь и невозмутимо изрёк:
— Он был куском говна. Поделом.
— Вы… она его убила!.. — в ужасе пробормотал Хрустальный Человечек.
— Я и тебя убью, старик, если ты не заткнешься, — сказал Капканщик и посмотрел на спутницу. — Лив, что ты делаешь? Ты куда? Лив!
Лив сняла с пояса трактирщика связку ключей и как была — окровавленная — побежала в подвал.
Капканщик вскочил, почесал затылок, и посмотрел на Хрустального Человечка:
— Чего это она?
Старик, нервно сглотнув, пролепетал:
— Сейчас чудище приведёт. Не дай божы… Вот, вот и оно!..
Лив привела жену трактирщика. На руках Ленка несла сына. Казо жмурился, стонал и возбужденно мотал головой.
— Мы отведем их к Родрику, — не терпящим возражения тоном сказала Лив.
— К Родрику? К кузнецу Родериху что ли?
— Да-да, черт! И ты понесешь Казо.
Капканщик пожал плечами, и сказал старику, пялившемуся на калеку во все глаза:
— Пойдешь с нами.
— Что? Зачем это? Может… может… да на что я вам? Что вы пристали ко мне?
— Пойдешь с нами! — отрезала Лив. — Будешь свидетелем!
— Свидетелем чего? Чего вы от меня хотите?
— Заткнись, я сказала! Капканщик, бери Казо, и пошли!
Всё-таки Адриан ещё жил в Капканщике. Он не возразил, молча взял ребенка. Не скривился или не подвал виду. Как будто ничего не произошло. Но почему-то Казо сразу успокоился и стал теребить пуговицу на куртке охотника.
Тело Дёгтя так и осталось там лежать. Ленка даже не посмотрела на него.
Сколько раз она видела, как умирают люди?
Впервые это случилось на арене в Батхосе. Арена — амфитеатр древних. Полуразрушенное сооружение, сохранившее, тем не менее, характерное для той расы изящество, плавность и легкость.
Арена производила странное впечатление. С одной стороны — есть величественная архитектура древних, с другой она видела безжалостное воздействие времени и варварства людей. А неуклюжие попытки охотников украсить строение флагами, штандартами, знамёнами и полотнищами с изображениями государственных деятелей, битв и так далее вызывали усмешку. Лив представлялось, что амфитеатр, как и сам Батхос — это поверженный и прирученный дракон. И Варскох — сказочной красоты лес — его тюрьма.
Почему-то Лив приглянулась Рогволоду. Старик всегда был вежлив с ней. Дарил ей фрукты. Любил, когда она слушала его речи. Как правило это были воспоминания и пустые разглагольствования. И строго следил, чтобы ее никто не обижал, и ни в коем случае не распускал руки. Почему он это делал? Потому-что у нее особые способности? Может быть. Лив заметила, что в круг искателей, или видящих входят, в основном, парни. Она являлась чуть ли не единственной девушкой во всем Батхосе, не считая прислуги.
В тот день он пригласил ее на казнь.
Уже наступила ночь. Арена ярко освещалась факелами. Камилл Рогволод, как всегда в излюбленной кроваво-красной рясе, в стандартном также красном клобуке схимника предвечной церкви, сидел за дубовым столом. Позади — слуга с подносом. Узловатыми старческими пальцами, унизанными драгоценными перстнями, старик лакомился финиками, орешками, изюмом и сушёными яблоками из золотой чаши, запивая это вином в золотом кубке. Рядом находилась инкрустированная алмазами драгоценная шкатулка. Внизу, на посыпанной песком арене два палача растягивали на дыбе голого мужчину. На шибенице, как говорил сам камилл.
Едва увидев это, Лив отчего-то подумала, зачем Рогволод продолжает одеваться, как адепт предвечной церкви? После Проклятой Ночи организацию запретил Канг Мститель, а идшуканта, созданная королем при активном содействии камилла, как раз и занималась истреблением ее сторонников. Может, это была своего рода насмешка? Вот как сейчас. Что должен думать этот несчастный, на «шибенице», глядя в лицо своему мучителю?
— Кто он? — тихо спросила девушка.
— Какая разница, счастье моё? — ответил Рогволод. — Не хочешь? — Он протянул ей миндаль.
— Спасибо, камилл, я не голодна, — присев в легком реверансе, отказалась Лив.
— Ну, как знаешь, как знаешь… — Рогволод положил орешек в крошечную золотую миску и растолок орешек маленьким молоточком. Золотым. — Не догадываешься, зачем я тебя позвал, солнышко?
— Нет. — У пленника хрустнули суставы, и он замычал. Не иначе, язык отрезали, чтобы вопли не раздражали камилла.
— Ты должна увидеть, как умирают люди, — смешно пережевывая беззубым ртом ореховую толчёнку, сказал владыка идшуканты. — Посмотри на него. Что ты видишь?
— Боль, — ответила она, замерев от предчувствия чего-то ужасного. И, словно в подтверждение, услышала что-то, похожее звук рвущейся ткани. Так рвутся мышцы, или жилы, дошло до нее.
— Боль, — повторил камилл, обсасывая кусочек сушеного яблока с донельзя противным чмоканьем. — Его боль передалась тебе, не так ли, милая моя? Если подумать, есть в этом что-то магическое. Он испытывает боль физическую, но каким-то неведомым способом она передалась тебе в виде боли душевной. Не так ли? Я же вижу, как ты побледнела, цветочек.
Рогволод зачерпнул горсть изюма и по одной, неспешно, отправил в рот. Жертва страшно содрогнулась и затихла. Изо рта, носа и ушей потекла кровь.
— Магия, — не сводя глаз с Лив, сказал Рогволод. — Боль — это и есть магия. Сырая магия, та, что нынче в народе зовёт скверной, мороком, тленом, это, красавица, физическая боль. Трансформация, которая была когда-то — боль душевная. Так же, как мы калечим этого человека, пытая его, точно так же мы калечим и мать природу. Уже искалечили, если подумать. И так же, как сейчас, я его палач, — дрожащий крючковатый палец указал на наконец-то умершего мужчину, — так же я, в некотором роде, был палачом всей земли нашей. Но ведь я хочу исправить совершенное, звёздочка. Поэтому мы здесь.
Он протянул ей шкатулку.
— Возьми.
— Что это?
— Подарок. Не доставай, не доставай. Пока.
Рогволод неестественно, как-то зловеще улыбнулся, обнажив беззубые десны.
— Это поможет тебе преодолеть боль физическую, душенька. Это станет также твоим оружием. Береги его.
В шкатулке находился серебряный медальон, с узором из нескольких перекрещивающихся кругов. Пустячный оберег, когда-то принадлежавший одному из адептов церкви Предвечной — распространённая вещица до Проклятой Ночи. Теперь это оскверненный амулет из глубин Арута — укротитель — который должен иметь при себе каждый видящий.
Она впервые увидела как умер человек, но проклятый амулет — Лив долгое время не решалась открыть шкатулку — затмил собой происшествие. Укротитель действительно стёр дочиста ту душевную боль, которая должна была охватить ее при виде страшной казни. Она совершенно не помнила, как выглядел тот человек. Был он стар, или молод? Девушка помнила только… шамкающий беззубый рот престарелого властителя охотников на магов и то, как таяли в нём сухофрукты и измельчённые орешки. Как вытирал он алым платком слюни, растекавшиеся по морщинистому подбородку.
Так было всегда, со сколькими смертями она не сталкивалась. А посмотреть было на что. Но почему сейчас-то так больно? Ведь кто такой Дёготь? Изверг! Может, потому что видеть боль, и причинять ее не то же самое? Может, Лив всё это время оберегали ее мечты? А она вдребезги разбила свой хрупкий мирок. Шарахнула о щербатую кирпичную стену, словно фарфоровую вазу.
Она хорошо помнила, как жители Лесного Удела украдкой подглядывали за ними. Спешно задвигающиеся занавески. Захлопывающиеся двери. Опущенные глаза.
Сказать, что Родерих удивился их визиту, значит ничего не сказать. Он был ошеломлён, и в первую очередь напором самой Лив. Как-то Рогволод (опять этот старик!) сказал кому-то из своих приближенных: «Бойтесь женщину в истинном — не притворном — гневе!»
Кузнец так стоял с неестественной улыбкой на лице. Капканщик с несвойственным для него терпением держал ребенка, пока Ленка не забрала его.
— Ты сволочь! — кричала Лив. Ее буквально трясло от ярости. — Ты, ты… подонок, слышишь! Обрюхатил девицу и выгнал её? Отдал замуж местному живодеру? Может, ты даже благословил их пред ликом своего сострадательного Кру? Несмотря на ее слёзы? Ты знаешь, что твоего сына держали на цепи? Как собаку! Хуже собаки!
— Лив… — попытался оправдаться кузнец.
— Не называй меня по имени, тварь! Ты прекратишь свои похотливые игры сейчас же! А Ленку с Казо примешь! И будешь заботиться о них! Все равно в каком качестве! Можешь жениться на ней, если хоть капля чести у тебя, мерзавца осталась, можешь нанять служанкой! Клянусь прахом отца, если хоть волос упадёт с их головы, если твои лапы коснуться хоть одной девушки!..
— Но…
— Или ты это сделаешь… — Тут Лив перешла на зловещий шепот и полезла в сумку. Вмешался Адриан.
— Лив! Лив, успокойся! Успокойся, не натвори дел, прошу тебя.
Лив посмотрела спутника так, будто впервые увидела. Она по-прежнему держала руку в своей холщовой сумке.
— Успокойся, прошу тебя. — Голос Адриана приобрел те чарующие теплые нотки, которые так нравились ей. Черты его смягчились и он грустно улыбнулся. — Дай мне поговорить с ним, Лив. Прошу тебя. Не надо.
Спустя полчаса Капканщик вернулся. Лив сидела на скамье, прислонившись к забору. Весь ее вид говорил о крайней усталости.
— Идите к нему, — обратился он Ленке. — Он вас примет. Ничего не бойтесь, вы теперь в безопасности. Идите! Теперь ты, старик!
Хрустальный Человечек вздрогнул.
— Ничего не хочешь мне рассказать?
— А чего?
— Птичка мне напела, что ты знаешь, куда отправился тот, кого мы ищем.
Лив оживилась.
— Откуда ты узнал? — спросил она.
— Ты как?
— Со мной все в порядке. Ты ответишь на вопрос?
— Поговорим по дороге. Скажу лишь, что плохо ты кузнеца допрашивала. — Он снова повернулся к Хрустальному Человечку. — Итак, ты скажешь, дед?
Старик смешался, потом спросил:
— Табачку не найдется?
— Слушай, старый. Я сыт по горло вашей дрянной деревушкой. Отвечай.
— Но я… Он просил не говорить.
Капканщик положил руку старику на плечо и, уже гораздо мягче, проговорил:
— Что именно тебе сказал тот человек? Помоги нам, мил человек. Не он страшен, поверь. Страшиться надо нас. Скажи, и мы уйдём.
Старик вздохнул и сказал:
— А, все равно скоро подыхать. Он пошел на болота. На Ткемь, прокля́тую. Спросил, куды, где дорога и всё такое.
Капканщик с Лив переглянулись.
— Точно туда? Ничего не путаешь?
— Как туты перепутаешь. Разве ж много здесь болот? Ткемь одна, окаянная.
— Он тебе угрожал? Почему ты так испугался?
— Да не… — Хрустальный Человечек покачал головой. — Это вы угрожаете. Почему испугался? А вот если бы вы заглянули ему в глаза, ребятки…
Хрустальный Человечек махнул рукой и пошёл прочь.
— Что теперь? — вяло спросила Лив.
— Идем в Ткему, — коротко бросил в ответ Капканщик. — Более ничего не остается. Хоть какое-то направление.
Ткема — край ведьм, колдунов, лиходеев и мифических чудищ. Воспетая в одах бескрайняя топь. Сказочная трясина, переполненная духами и призраками. Пропитанная проклятиями земля, впитавшая в себя самые мрачные и пугающие тайны, которые никогда не разгадать.
Или всего лишь обширная заболоченная местность. Хмурые одинокие леса; приземистые холмы, поросшие багульником, брусникой и морошкой; уходящие за горизонт болота с островками рогозы и осоки и почти не рассеивающимся туманом. Унылый край, где самое распространённое проклятие — это кровососущие насекомые, а единственная тайна — удастся ли тебе отсюда выбраться живым и здоровым. Ссылка для преступников всех мастей со всей Аннаты и не только. Так было до Проклятой Ночи. Ныне это брошенные деревни, обрушивающиеся крепости, зарастающие сорняком остроги. Кто сейчас там обитает, лучше и не думать.
Дамнат мог раствориться в Ткеме без следа.
— Как мы его там отыщем? — спросила Лив. — Мы можем потратить всю жизнь, но так ничего не найти.
— Пойдём к Медвяну, — сказал Капканщик. — О что-то болтал о Ткеме. Я слышал. Так и знал, будто чуял, что твой Леший не так-топрост.
Но Медвяна они не обнаружили. Более того, его дом оказался пуст и заброшен. Имелись лишь следы их собственного пребывания.
— Я… ничего не чувствую, — растерянно произнесла Лив. Она смахнула со лба холодный пот. — Магия ушла. Тот таинственный след, который я никак не могла опознать, помнишь? Он исчез.
Капканщик впервые на ее памяти испугался. А может, ей так показалось?
Костер догорел окончательно. Лишь изредка вспыхивали едва тлеющие угольки. Всхрапывали стреноженные кони, словно сожалея о чем-то. О ее испорченной жизни, наверное. Где-то глубоко в чаще ухал филин. Призрачно и неотвратимо. «Ткема готова принять тебя, милочка, — слышалось ей в пении ночной птицы. — Готова принять без возврата. Ты придешь туда и растворишься в ней…»
Засыпая, Лив все вспоминала тот вечер. Спор с Капканщиком. Что толку об этом вспоминать… Он настаивал на продолжении поисков. Она предлагала возвращаться в Батхос. Зачем? Капканщик был воплощенным охотником, готовым на бессмысленное самопожертвование.
«Медвян мог быть приманкой, оставленной дамнатом».
«Плевать, все равно идем!»
«Но мы погибнем — кому от этого будет лучше?»
«А вдруг это верный след? Что ты знаешь о дамнате и его способностях — ничего! Ты даже не распознала в Медвяне этого… как его там… призрака. Во-во! Фантома!»
«Магия дамната незнакома мне. И никому не знакома. И я — не колдунья, никогда не была послушницей, не была монахиней! Я обучена укрощать! А как укротить фантома, ты знаешь?»
«Понимаю. Мы пойдем по следу…»
«Я тебе не гончая, идти по следу! Я девушка, в конце концов!»
Лив со стыдом вспомнила как заплакала. Разревелась, будто девчонка. Сломалась. Адриан обнял ее и прошептал:
— Мы должны, Лив, пойми. Такова наша судьба. Я все понимаю. Может, мы и правда сгинем там…
— Я устала, — всхлипывая, говорила она. — Я так устала…
Адриан гладил Лив по голове и думал о чем-то своем.