Летели дни, летели недели, людские пересуды постепенно стихали. Пера Нильссона так и не нашли, и ничего нового о краже часов тоже не было слышно.
Осень выдалась ненастная, скучная и холодная, беспробудно лил дождь, на дорогах стояли лужи. Невеселые люди, кутаясь в одежды, с трудом пробирались по глубокой слякоти. Дети, которым каждое утро надо было идти в школу, борясь с дождем и юго-западным ветром, цепенели в своих костюмчиках из промасленной ткани[81]. Озеро было черным, мятежным, а огоньки на другом берегу фьорда едва различались в туманной мгле. Владельцев лодок пугала погода, и они не осмеливались плыть в дальние путешествия, а те одинокие лодки, которые вдруг появлялись во фьорде, на фоне свинцовой воды казались обреченными и печальными.
Нильс чувствовал себя зверьком, живущим под камнем, который никогда не видит света и солнца. А хуже всего, что читать книги он уже не так любил, как раньше. Любопытнейшие казалось бы вещи не интересовали и не радовали его. Он знал, как беспомощен может быть человек, когда все против него. Уже не имело ни малейшего значения, что ты один из самых сильных мальчиков в классе или самый способный в арифметике или что-либо другое. Не имело ни малейшего значения, что совесть твоя чиста.
Отец, который был счастлив и испытывал облегчение, когда осенью полиция закрыла дело, начал понемногу терять терпение: сын сидел угрюмый и молчаливый, и когда с ним заговаривали, отвечал лишь «да» и «нет».
— Теперь ты должен собрать все свои силы, — говорил отец. — Ты должен снова стать радостным и веселым.
— Мне нечему радоваться, — отвечал Нильс.
— У вас привлекательная витрина, в ней несколько пар красивых часов, — сказал Монсену, входя в его лавку, уполномоченный ленсмана Йоханнессен.
— Стараюсь, — сказал Монсен. — А как дела? Видно, не очень хорошо?
— Вы правы, нельзя сказать, что хорошо, — ответил Йоханнессен.
— Я так и думал, — заметил Монсен. — Можете посмотреть хорошенько на мои новые часы, даже если не собираетесь их купить. А вообще нечего разводить грязь на моем полу. Снимайте дождевик и повесьте его на вешалку, а я сварю кофе. Все равно пора закрывать лавку.
Йоханнессен повесил свою мокрую одежду и вошел в квартиру Монсена.
— Вот теперь порядок и дисциплина! — воскликнул Монсен, любивший поболтать об этих двух прекрасных понятиях. Потому-то он и избрал свою профессию, что часы — само воплощение порядка и дисциплины. Не растяпы, не брюзги, не какие-нибудь там разгильдяи, они гарантия надежности и порядка.
Хотя Йоханнессен не испытывал недостатка в порядке и дисциплине, — потому-то он и стал уполномоченным ленсмана, — он, в принципе, хорошо понимал Монсена. Так уж получилось, что они частенько играли в шахматы, дисциплинированно и по всем правилам — на деньги.
Монсен появился с кофе, а Йоханнессен между тем приготовил шахматную доску и расставил фигуры.
— А этого олуха по имени Хауге вы скоро арестуете? — спросил Монсен. — Похититель часов!
— Нет, на сей раз обойдется, — ответил Йоханнессен.
— Заведу-ка я собаку, пусть охраняет меня и мою лавку, — заявил Монсен.
— Бедная псина, — засмеялся Йоханнессен.
— Собаку, которая знает толк в порядке и дисциплине. И будет хватать всех, кто возьмет часы, — продолжал Монсен.
— Сколько радости для покупателей! — съязвил Йоханнессен.
Осенний дождь барабанил по оконным стеклам здания суда в Бергене, лампы горели даже днем. Судья Абрахамсен сидел в черной мантии за своим столом, а по обе стороны от него приглашенные члены суда Бетти Ура и Якоб Мёркдал. Близ окна, перелистывая бумаги, разместился обвинитель. С противоположной стороны расположились, тихо беседуя меж собой, два защитника, а на скамье подсудимых сидели Расмус и Подхалим, страшась того, что может произойти.
Это не было развлечением. Ни при каких обстоятельствах.
Зачитали обвинение, и начался допрос. Тетя Бетти смотрела на обвиняемых и ей было жаль их! Подумать только, какая жизнь! Немного воровства, немного обмана, попал в тюрьму, вышел из тюрьмы!..
Допрос занял немало времени и показался тете Бетти почти скучным. Пусть бы уж скорее кончили и осудили этих бедных бандитов, на вид кротких как овечки! Но надо было еще выслушать полицейских, и свидетеля Теодора Салвесена, которого иногда называли Омаром. У тети Бетти страшно болела голова и ломило спину. Медленный допрос все больше и больше раздражал ее.
Как по-разному живут люди! У нее самой есть квартира, пианино, старый домик в Уре и хорошая работа. Этим двоим на скамье подсудимых может, верно, показаться, что работа у нее — скучная. Но работа эта — честная и приносит ей еду, обувь и все, что ей необходимо, и она должна сидеть здесь, уверенная и сытая, и судить себе подобных, у которых нет ни уверенности, ни надежности, которые живут случайными шансами! Она вспомнила тот день, когда эти двое удрали из тюрьмы. Она хорошо помнила тот день, день рождения Нильса. Она вспомнила о том, что она сама делала тогда: это был тот самый день, когда она сидела на Волчьей пустоши и смотрела, как дрессируют собак.
Это был тот самый день, который начался так хорошо, а кончился так грустно для Нильса. Как там Нильс? Она видела его час тому назад. Надо ей поскорее прогуляться наверх, в Уру, и навестить все семейство.
Наконец заседание кончилось, судья вместе с приглашенными членами суда обсудил дело, и они пришли к единому мнению. Судья огласил приговор и произнес коротенькую речь о том, что им самим должно быть ясно: овчинка, мол, выделки не стоила, все было зря!
Подхалим серьезно ответил, что согласен с судьей.
— Когда наш срок кончится, мой друг Расмус и я начнем новую жизнь! — сказал он. — Мы обещали это друг другу. И вы видите нас здесь в последний раз.
— Приятно слышать! — ответил судья.
Расмуса Хёгле и Пера Эмиля Йенсена, по кличке Подхалим, отвели обратно в тюрьму, а все остальные могли идти домой.
Тетушка была подавлена, нездорова и назавтра уже сидела в приемной у доктора, чтобы побеседовать о своей головной боли.
— Ничего опасного, — сказал доктор. — Но вы должны спокойно к этому отнестись, фрёкен Ура. Ничего тут не поделаешь!
Механизм начинает изнашиваться. Вы должны следить за собой. Возьмите краткосрочный отпуск на Рождество и поезжайте в какое-нибудь уютное местечко. Есть какое-нибудь уютное местечко, куда бы вы могли поехать, как вы полагаете?
— Да, у меня множество таких местечек, — ответила тетя Бетти, повертев рукой.
— Счастливый человек, — улыбнулся доктор. — На свете так мало людей, просто единицы, у которых на свете множество разных местечек.а
Такого рода ткань используется в основном для одежды рыбаков.