Перевод с датского.
Он плыл по реке в маленькой, странно тупоносой лодке, не на веслах, как обычно, а отдавшись на волю течения. Он лежал на дне лодки, и издали казалось, будто в ней никого нет.
На чердаке длинной конюшни, стоявшей на берегу реки, барышник Бартолин ворошил сено и сталкивал его вниз через отверстие в полу. Пыль на чердаке стояла столбом, и он то и дело совал голову в оконце, чтобы продышаться. Денек обещал быть отменным, солнце, слегка затянутое утренней дымкой, уже припекало, внизу плавно катилась река, делая широкую петлю, которая отсюда далеко просматривалась в обе стороны.
Вдруг барышник замер, напряженно щурясь от яркого света. Что это там плывет? Как будто лодка? И в ней вроде бы никого нет. Неужто она ничейная?
Бартолин задумчиво подергал себя за кустистую бороденку — надо бы получше разглядеть эту штуку — может, и впрямь лодка? — ведь его старая баржа уже никуда не годится.
Он снова стал всматриваться в эту странную лодку — видно, плывет издалека, но тем легче скрыть, что он ее присвоил.
Только непонятно, как это ей удалось проплыть мимо деревни, видно только потому, что час еще ранний. Плыви она чуть позднее, деревенские мальчишки наверняка бы ее поймали. Уж это точно.
Лодка медленно приближалась и по-прежнему казалась пустой: она шла то боком, то вертелась из стороны в сторону. Бартолин уже не сомневался, что лодка достанется ему.
Довольный, Бартолин почесал грудь под рубахой шершавым пальцем — еще бы, полезная вещь плыла ему прямо в руки. Он уже сделал было шаг, чтобы спуститься с чердака, но вдруг резко остановился. Что это? Никак, ему показалось? Нет, точно, над бортом лодки торчали две ноги.
А когда он заметил на другом конце лодки что-то похожее на волосы, глаза его чуть не вылезли из орбит. «Похоже, там мертвец лежит», — подумал он, и от страха мурашки побежали у него по спине. Конечно, мертвец… кто бы стал так обращаться с веслами, ведь они прыгали по воде, как тоненькие мушиные лапки… Ни один человек не мог так обращаться с лодкой.
Бартолин вздохнул.
Стало быть, оттого она и проплыла так долго и никто ее не украл. На самом деле лодка вовсе не была ничейной.
Вдруг с воды донеслись какие-то непонятные протяжные звуки.
Что это могло быть?
Таких странных звуков он никогда не слышал. Однако на звериный вой они тоже не походили.
И это среди белого дня, при ярком свете солнца… Волосы на жирном загривке Бартолина встали дыбом, он невольно повернул вилы острием в сторону лодки и попятился в темноту пыльного чердака, чтобы с лодки его нельзя было заметить.
Когда лодка подошла ближе, ему показалось, что это вроде бы звучит флейта. Нельзя сказать, что эта музыка ему нравилась, он никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь так играл. Теперь он уже мог ясно различить ноги, торчавшие над бортом лодки, даже пальцы и щиколотки, которые на этом ослепительном солнечном свете казались удивительно тощими.
Оставалось лишь ждать, когда эта лодка проплывет мимо, до тех пор он не в силах был повернуться к реке спиной, уж не говоря о том, чтобы приняться за работу. Теперь ему хотелось лишь одного — чтобы эта штука поскорее проплыла мимо его конюшни.
Но этого он не дождался.
Когда лодка была совсем близко от Бартолина, мертвец прекратил дудеть и свистеть, привстал, сел, как и все нормальные люди, на весла и принялся грести к берегу. Прямо к его конюшне. Бартолин угрожающе направил в его сторону вилы. Но тут же успокоился. Это был всего лишь обыкновенный мальчишка. «Ясное дело, один из деревенских парней, — подумал он. — Покою от них нет, надобно их проучить. Уж этого я непременно проучу».
Бартолина раздражало, что паренек в лодке плыл к берегу как-то по-особому небрежно. Он ни разу не обернулся поглядеть, где лучше причалить.
Барышник стоял на чердаке до тех пор, пока лодка не заскрипела днищем по прибрежной гальке, потом он быстро спустился к лошадям. Деревенские мальчишки взяли манеру то и дело потешаться над ним, от них можно было ждать чего угодно. Поэтому он встал у одного из полукруглых окон, чтобы не дать парнишке возможности подкрасться к нему сзади.
Но он ошибся, думая, что мальчишка захочет незаметно пробраться в дом. Паренек вовсе не пытался прятаться и, видно было по всему, не торопился. Неспешным шагом он поднимался по берегу, совсем не таясь и с любопытством оглядываясь.
Бартолин недружелюбно следил за ним, а паренек тяжело опустился на камень и стал смотреть на жеребят, которые паслись в длинной узкой низине между рекой и холмами. В конюшню ему было не попасть. Причаленная к берегу лодка теперь барышнику была не видна.
Бартолин ждал.
Видно, этот мальчишка что-то задумал и нарочно медлил. Уж в его-то возрасте пацаны не ведут себя, как старики. Что же он станет делать? Бартолин стоял настороже.
Но ничего не происходило.
Паренек сидел на камне и глядел на жеребят. Терпение у барышника лопалось.
Зачем это он там сидит?
Для чего он делает вид, будто смотрит на лошадей? Разозленный, барышник наконец не стерпел и в сердцах с шумом распахнул дверь конюшни. Однако против ожидания мальчишка не сорвался с места, хотя обычно ребятня всегда пускалась наутек, стоило ему показаться. Они знали: если он догонит их, трепки не миновать.
А этот — каков нахал! — даже не шевельнулся, лишь слегка повернул голову, бросил взгляд на человека, стоявшего в дверях, и продолжал сидеть на камне, будто он слеп и глух.
Это было уж слишком. Разъяренный Бартолин зашагал по лужайке, сверля взглядом спину мальчишки, но тот продолжал спокойно сидеть на камне. Вовсе невелик был этот мальчишка, тощенький, волосы длинные, как у девчонки.
Остричь бы тебя, как овцу. Сейчас я тебя подвину…
Бартолин прибавил шагу и схватил нахала за воротник.
— Ты что это здесь делаешь?
Мальчик не оказал сопротивления, не пытался вырваться, он только как-то неловко крутил головой и смотрел куда-то в сторону.
— Ничего, — спокойно ответил он.
— Не ври, — прогрохотал Бартолин. — Думаешь, я не знаю все?
— Я есть хочу, — сказал мальчик.
— А мне какое дело!
Но что-то в этом парнишке заставило Бартолина заколебаться. Давно он не встречал мальчугана, который бы его не боялся, да еще такой заморыш!
— Голодный? — спросил барышник и швырнул мальчика так, что тот снова шлепнулся на камень.
— Да!
Он был не из ближайших краев. В его лице и манере говорить было что-то чужое, и эти длинные волосы… Таких волос Бартолин никогда не видел, они падали на уши мальчику толстой темной шапкой.
— Я ничего не ел с позавчерашнего дня.
Казалось, голос мальчика звучал откуда-то издалека, и глаза его глядели вдаль.
— А я-то тут причем? Никак ты решил, что у меня что-нибудь получишь?
— Да, — без улыбки ответил мальчик.
«Ну и нахал», — подумал Бартолин и нервно почесал голову. И все же он смягчился; в самом деле, похоже было, что мальчишка долго ничего не ел.
— Можно подумать, я обязан кормить чужих сопляков, как только они попросят, — проворчал барышник.
— Одной водой сыт не будешь, — сказал мальчик.
Внутри у барышника что-то сжалось, и он уступил.
— Ладно, идем, — мрачно скомандовал он.
«Не могу же я допустить, чтобы мальчишка умер возле моего дома, — оправдывался он мысленно, — тогда хлопот не оберешься».
Мальчик встал, слегка пошатываясь. Бартолин покосился на него и поспешил к конюшне; там, в самом конце, у него была жилая комнатушка. Неуверенной походкой мальчик шел за ним следом — мимо длинного ряда стоявших в стойлах лошадей. В дверях комнатушки он остановился и огляделся: стены выбелены мелом, никакой мебели, и все же чувствуется, что здесь живет человек. На полу толстый слой соломы от стены до стены, на соломе повсюду разбросаны сапоги, деревянные башмаки и прочие вещи, а на стене висит упряжь и большой пиджак. Мальчик медленно обвел глазами комнату, вдыхая едкий запах кожи, застарелого табачного дыма и влажной шерсти, пропитавший стены.
— Да входи же ты, — приказал нетерпеливо Бартолин. — Может, тебе все здесь покажется непривычным, да уж не взыщи.
Глаза мальчика неотрывно смотрели на деревянный ящик, прислоненный к стене. На нем лежали в беспорядке хлеб и колбаса, и похоже было, эту еду здесь никогда не убирали.
— Хорошо тебе живется, — сказал он серьезно.
Бартолин резко обернулся и сердито уставился на него.
— Ты это о чем?
— Мне здесь нравится, — ответил мальчик.
— А тебя не удивляет, что мебели у меня нет? — упорно допытывался Бартолин. — Другие считают, что я живу, как собака.
— То другие, а то я, — устало сказал мальчик и сел на солому.
— Так что ты мне говорил? — спросил Бартолин, опустившись на колени возле ящика.
— Есть охота.
Фыркнув носом, Бартолин вытащил из деревянного косяка нож и принялся пилить им сухой хлеб, покуда не отрезал большой ломоть. Он насадил его на кончик ножа и обернулся.
— Скажи наперед, кто ты таков, — потребовал он.
— Я сам по себе, — сказал мальчик.
— А имя-то у тебя есть?
— Силас.
Бартолин протянул мальчику хлеб на конце ножа, и тот взял его бережно, двумя руками, как какую-то драгоценность. Человек у стены отрезал кусок колбасы.
— А дальше? — спросил он.
— А дальше ничего, — ответил мальчик.
Бартолин с довольным видом понюхал колбасу. Мальчик молча покосился на нее.
— Ну?
Мальчик помотал головой:
— С меня хватит и имени, фамилии мне не надо.
— Вот как, — ответил Бартолин и в один миг запихал кусок колбасы в рот, всем своим видом показывая, как это вкусно.
Силас потерял надежду, что ему дадут что-нибудь кроме хлеба, и принялся жадно уписывать его.
— Ну а как тогда звать твоего отца? — спросил Бартолин и отрезал еще кусок колбасы. Его разбирало любопытство.
— Не знаю.
— Не знаешь, как зовут родного отца? — Бартолин повернулся с полуоткрытым ртом и удивленно смотрел на него.
— Нет.
— Враки, — проворчал барышник, дожевывая колбасу. — Ты просто не хочешь сказать.
— Нет у меня отца, — сказал Силас.
— Но ведь раньше-то был. У каждого человека есть отец или был. — Бартолин отрезал еще кусок. Силасу по-прежнему колбасы не досталось.
— А я не каждый, — отвечал Силас, — у меня отца никогда не было.
— Вот как!
Барышник посмотрел на него искоса и вдруг протянул ему кусок колбасы, который держал в руках, и еще большой ломоть хлеба.
— Может, и матери у тебя тоже нет?
— Анина, — сказал Силас.
— Что? — спросил Бартолин.
— Ее зовут Анина, если тебе интересно, — терпеливо пояснил мальчик.
— Ты не очень-то охотно рассказываешь о себе, — обидчиво сказал Бартолин. — А откуда ты приехал?
— Оттуда, — махнул рукой Силас.
— Да это я видел, я хочу знать, как называется место, где ты живешь.
— Я нигде не живу, — серьезно ответил Силас.
— Да мне ясно, что ты убежал из дома.
— Семь дней тому назад, — не спорил Силас.
— Но ведь твоя мать там живет?
— Нет, — ответил Силас.
— Может, она тоже убежала из дома? — с кислой миной предположил Бартолин.
— Она уехала.
— Ах ты враль паршивый, — разозлился Бартолин, — думаешь, я не понимаю, что ты хочешь меня надуть и выдумываешь всякую чушь, чтобы я не отослал тебя назад?
— Вовсе нет, я знаю точно, что они уехали.
— Куда уехали?
— В другое место, — устало сказал Силас.
— Они? — спросил Бартолин. — Ведь ты говорил, что у тебя нет отца.
— Да у нее есть другой, ясное дело.
— Кто это другой? Почему ты не хочешь мне ничего рассказать?
— Филлип, — сердито сказал Силас.
Бартолин навострил уши: «Видать, не любит мальчишка этого Филлипа».
— Что за Филлип? — с интересом спросил он.
— Он глотает шпаги.
— Видать, ты его терпеть не можешь, — осторожно сказал человек, сидевший на соломе, и похоже, попал в самую точку. Мальчик в ответ скрипнул зубами.
— Он меня тоже терпеть не может, — резко ответил он.
— С чего бы это? — вкрадчиво спросил Бартолин, не понимая, в чем тут дело.
— Потому, что я не хочу открывать рот. Он пытался меня заставить…
— Глотать шпаги?
Силас кивнул.
Бартолин выжидающе посмотрел на него.
— За это он лупил меня ими, — спокойно сказал Силас.
— Шпагами? — удивился Бартолин. — Шпагами наказывать нельзя, может, ты хочешь сказать — ремнем от шпаги или вожжами, например?
Силас мрачно усмехнулся и уставился куда-то вдаль.
— И что ты делал тогда? — спросил Бартолин.
— Я нарочно играл, когда ему нужно было выступать. А он до того злился, что с трудом мог ее вытащить.
— Что вытащить?
— Да шпагу, — мечтательно ответил Силас.
— Из желудка? — с ужасом спросил Бартолин.
— Она застревала в горле, и люди не хлопали в ладоши, а насмехались над ним.
Барышник озадаченно почесал голову рукоятью ножа. «Чудной какой-то этот парнишка», — подумал он.
— И ты под конец удрал от них? — спросил Бартолин, помолчав.
— Уплыл, — поправил его Силас.
Бартолин рассмеялся.
— Это было отличное плаванье, черт побери! Почему ты не сидел на веслах?
— А зачем?
— Ясное дело, чтобы приплыть куда надо.
— Так ведь меня несло течение.
— Люди всегда гребут веслами, когда плывут куда-то.
— Да, люди всегда выдумывают какую-то ерунду, все-то им надо. Мебель, например.
«Чертов мальчишка», — подумал Бартолин и откашлялся.
— А где ты лодку взял? — спросил он.
— Ах, лодку, да она была там, на берегу.
— Вот оно что!
На короткое время наступило молчание, мальчик перестал жевать и начал клевать носом, ему ужасно хотелось спать. Вдруг Бартолин, как бы что-то вспомнив, резко повернулся к нему:
— Это ты там завывал?
— Завывал? — спросил Силас, с трудом открывая глаза.
— Да, вроде бы похоже было, что на флейте кто-то играл, — пояснил Бартолин, мешая мальчику заснуть.
Силас безразлично кивнул.
— Так это ты на флейте играл? — продолжал выспрашивать барышник.
— Да, — сказал Силас.
— Но звуки были какие-то странные, непохожие на настоящую музыку.
— Моя флейта тоже мешала Филлипу вытащить саблю из горла. Он хотел, чтобы я играл мотивы, которые все знают.
— А зачем ты играл в лодке?
— Когда играешь, не думаешь про еду, — пробормотал Силас, и глаза его медленно закрылись. Он просто-напросто заснул сидя.
Едва барышник коснулся мальчика растопыренными пальцами, как тот повалился на солому. Под рубахой у него Бартолин почувствовал что-то длинное и твердое. Это, видно, была флейта.
В конюшне кони нетерпеливо били копытами, Бартолин осторожно поднялся и вышел к ним, не переставая думать об этом странном мальчишке.