Большей частью мальчики плыли по ночам, а днем прятались и отсыпались в какой-нибудь надежно скрытой тростником и деревьями бухте. Уже двое суток они держали курс на остров Толлерё в надежде выменять немного соли и хлеба у старого Флинты. Был тихий вечер, и паруса бессильно повисли в неподвижном воздухе.
Фабиан почти голышом лежал в угрюмом полузабытьи на крыше рубки. Его уши обгорели на солнце, а лицо стало таким смуглым и худым, как у индуса. Изуродовавший щеку след от укуса собаки плохо затягивался…
Собаки были злейшими врагами мальчиков. Не приди Георгу в голову мысль защищаться от них с помощью аммиака из бортовой аптечки торговца лососями, мальчики бы, наверно, просто умерли с голоду.
Поначалу они довольствовались тем, что обирали чужие сети. Они рыскали в первые часы серых, мглистых рассветов, высматривая вдоль берегов буи переметов, удочки, неводы, мережи, рыбные садки. Но вскоре они на рыбу уже смотреть не могли и принялись за ночные набеги на подвалы, сады, оранжереи и курятники.
Тут требовалась особая сноровка и смелость.
Когда ползешь по черной садовой дорожке, чертовски трудно учуять, где стоят деревья с созревшими плодами, и отыскать проход меж кустами крыжовника или малины. А если повезет и проберешься в курятник, приходится ощупью прокрадываться в кромешной тьме к гнездам и куриным яйцам. А уж если схватишь хлопающую крыльями курицу, нужно тут же свернуть ей шею и обронить как бы невзначай несколько перышек — пусть люди думают, что в курятнике побывала лиса. Ничего не поделаешь — надо заметать следы!
Ну, а если раздается злобный собачий лай, пугаешься так, что сердце замирает в груди. И тогда, не выпуская добычу из рук, летишь со всех ног вниз к озеру, где тебя ожидает со шлюпкой Эрик. В кромешной тьме ты идешь наугад и вдруг под самым твоим носом раздается лай. Тут, главное, не зевать и с молниеносной быстротой плеснуть из бутылки аммиаком в рычащую тварь. Собака пятится, фыркает, лает. Ты отступаешь назад, все еще держа бутылку наготове и не сводя глаз от сверкающих в темноте зеленых точек и от черной тени, мечущейся под деревьями. Наконец прыжок в шлюпку — и ты плывешь к «Розе ветров», дрейфующей[57] с поднятыми парусами в заливе.
Эрик и Фабиан первыми не выдержали такой ночной жизни и необычного распорядка дня, и Георгу чаще всего приходилось работать за троих. Он уже не предавался размышлениям о загадках жизни. И уже не чувствовал себя так отвратительно, как в тот раз, когда они спасались бегством в грозу. Перебиться бы нынче и ладно! Ведь каждую минуту ему приходилось думать о том, как дожить до вечера, как отыскать новое убежище для «Розы ветров» и новые места для набегов. Он жил сегодняшним днем, и будущее составляли для него лишь ближайшие двадцать четыре часа. Если только на яхте были куриные яйца и фрукты, он засыпал, хоть это был и тяжелый сон, а когда просыпался, вскакивал, точно упругая стальная пружина, готовый к новым подвигам и опасностям.
Все бы ничего, если б не этот адов зной жаркой поры лета[58]. Он принес с собой полный штиль и ночью и днем. Путь к бегству был отрезан, и мальчики не осмеливались совершать свои набеги, а спали, бранились и питались тем, что могли поймать на удочку торговца лососями и на перемет.
Уже целую неделю «Роза ветров» стояла на якоре с повисшими парусами и треснувшей от жары палубой или дрейфовала в открытых местах среди шхер и заливов меж островками с выжженными, иссушенными и пожелтевшими лесами. Казалось, зной пустыни дышал на мертвые воды. Красные сараи на берегу, будто в мареве, дрожали на фоне скошенных лугов, а большие, залитые раскаленным солнцем квадраты ржи и пшеницы, душно пышущие зрелостью, стояли не шелохнувшись. Но со стороны топких низких равнин, изредка поросших сосной, и чавкающих болот, покрытых осокой, поднимались вонючие испарения. В зарослях вымахавшего, будто в тропиках, тростника, как маленькие акулы, застыли в коварной и обманчивой послеобеденной полудреме щуки. Навстречу багровым отсветам солнца поднимались вдали бесконечно манящие унылые миражи удивительных деревьев. Они выстроились в ряд у самого берега, словно пальмы, затопленные водами Нила, а низкие алеющие гряды грозовых облаков на горизонте вызывали призраки пламенеющих на солнце вилл Средиземноморья, золоченых зубцов башен Голконды[59] и развалин городов ацтеков[60].
Теперь же «Роза ветров», как уже сказано, держала курс на остров Толлерё, где росли дремучие леса. Наступил вечер, дивный вечер, стояла тишина… Воздух, точно сталь, потускнел от сырости, а иссиня-красное солнце повисло в небе, еле заметное в ржаво-красной дымке тумана.
Далеко-далеко над берегом вздымался столбом густой дым лесного пожара.
Георгу нужно было выпотрошить последнего окуня, но он никак не мог взяться за работу. Он лениво скреб его чешуйчатый панцирь, расправлял красивые колючие иглы — плавники. Ему казалось, будто окунь — вылитый японский воин, которого он видел в родном городке в витрине книготорговца. Внезапно ему в голову пришла мысль, от которой он вздрогнул: ведь он держит в руках мертвого окуня. Совсем недавно в этом окуне играла жизнь, короткая, удивительная жизнь. Он смотрел на темно-зеленые полоски, испещрившие спинку рыбы. Они так замысловато подражали переливчатому цвету волны и кругам на воде… а серебристый блеск ее брюха… Если смотреть на него сверху, оно, должно быть, сливается с водной гладью.
Георг пристально смотрел на отливающее масляным блеском озеро… Понимая всю обманчивость окружающей тишины, он внезапно почувствовал, как страх сдавил его сердце.
— Не хочу умирать, — пробормотал он, — не хочу…
Мальчики не сразу обратили внимание на что-то движущееся по курсу «Розы ветров», а увидев, приняли за верхушку прогнившего, с полурасплывчатыми очертаниями бревна.
Яхта медленно подплывала ближе.
Вдруг Эрик, сидевший на кливере и болтавший ногами в воде, испуганно вскочил: сквозь загар на лице проступила смертельная бледность.
Это было вовсе не бревно, это была голова мертвого человека. Седые волосы облепили макушку и виски… Посреди лба зияла огромная рана, нанесенная ударом топора… Из воды выглядывала заплатанная, серая фуфайка старика Флинты…
Медленно, бесконечно медленно проплывала мимо «Роза ветров». Не в силах произнести ни единого слова, мальчики застыли на месте, оледенев от ужаса на этой страшной жаре. Фабиан стоял вытянувшись во весь свой рост и не сводил глаз со старика. Вот такое лицо, которое было сейчас у Фабиана, снилось Георгу порой по ночам, только теперь в нем было еще что-то такое, что заставило Георга вздрогнуть, и хриплый крик вырвался из его горла:
— Это — дело рук бандюги Альфреда! Это он убил Флинту! Помните, что говорил сам Флинта!
Он больше не мог смотреть на труп и, схватив весло, принялся грести изо всех сил, чтобы отплыть подальше от старика..
— Он лежал в воде несколько дней, до того как всплыл на поверхность, — с трудом разомкнув губы, сказал Фабиан: лицо его было совсем серым, и он еле волочил ноги, когда отправился на корму, чтобы еще раз взглянуть на Флинту.
Они были уже далеко от Лёвсёрка; теперь остров казался совсем осенним, с пожелтевшими от жары дубами и осинами. «Роза ветров» причалила с запада, потому что мальчики боялись старого залива, где в то давнее утро сидел и беседовал с ними Флинта. Несчастный Флинта, теперь он плавает в озере. А им нужны черви для наживки да немного пресной воды. И спать на борту в такую адскую жару невозможно.
Так они во второй раз высадились на берег таинственного острова.
От всего пережитого у мальчиков подгибались ноги, и невыразимая печаль наполняла их, когда они вспоминали, как весело было в первый раз на этом острове… Как бесконечно давно причаливали они к Лёвсёрку! Эрик не хотел удаляться от берега, но Фабиан, которому нужно было поискать червей, заставил его и, подталкивая в спину, повел туда, где на недавно вспаханном клочке поля высились кучи листвы.
Георг один отправился за водой к избушке Флинты. Он не мог идти вдоль берега, где прямо над зарослями тростника поднимался крутой обрыв, и ему пришлось пробираться лесом.
Деревья были окутаны тусклой мглой. Всякий раз, наступив на ветку, Георг холодел. Казалось, там, где он шел, не ступала нога человека.
Знаете ли вы, что значит бояться леса? Знакомо ли вам то внезапное, леденящее чувство отчужденности, которое охватывает вас среди всех этих безмолвных, безумно диких зарослей? Ведь каждый листок там — громадное око, что коварно и пристально взирает на чужака. Над тобой, под тобой, за твоей спиной, со всех сторон окружают тебя враги. Кусты, словно присев на корточки, подглядывают за тобой, корни змеями обвивают ноги, ветви простирают свои руки-полипы к твоей шее. Глубокая тишина — одно сплошное ожидание того мгновения, когда душная лесная чащоба протянет к тебе все свои тысячи рук и поглотит тебя. Внезапно ты пускаешься в бегство. Словно обезумев, мчишься сам не зная куда…
…Георг вылез из заброшенной, наполовину заросшей волчьей норы. Лицо его было исцарапано, колено саднило. Среди желтеющих на пригорке молодых осинок он увидел одинокую избушку Флинты. Сети и пчелиные улья исчезли, и на крыльце не было ни лохани, ни корыта, ни бадьи.
Георг, топча высохшую картофельную ботву, тихонько спустился на маленькую, рыжую и сухую, как нюхательный табак, полянку к колодцу и поднял тяжелую крышку. Глубоко внизу еще блестела вода. Он вытащил ведро и, изнемогая от жажды, припал к нему губами.
Когда Георг наконец поднял глаза, он увидел, как из-за угла избушки Флинты высунулась чья-то голова; на длинном, со впалыми щеками лице удивленно застыли безумные глаза.
На мгновенье Георг остолбенел от ужаса, а потом опрометью бросился к берегу. Он не помнил, как вбежал в воду. Только теперь он оглянулся. За его спиной стояла глубокая тишина, лишь какая-то птица хлопала крыльями на дереве да где-то далеко, около замка, ухала сова. Он не посмел окликнуть шлюпку; под прикрытием берегового утеса он стал переходить вброд залив. Душным вечером самой жаркой поры лета вода обдала его могильным холодом, и он по колени погрузился в озерный камыш и тину, а большие вонючие пузыри болотного газа лопались вокруг.
У него екнуло сердце от радости, когда он наконец услыхал голос Эрика и увидел просвет между деревьями. Оказывается, Фабиан, пристроившись на камне у самого края тростниковых зарослей, наловил много рыбы, и окуни уже жарились на костре; а Эрик даже набрал немного сухой лесной малины.
Георг стащил с ног мокрые, покрытые илом башмаки и, вытянувшись на земле, уставился на огонь. Его терзал голод. Он ни слова не сказал о том, что видел возле избушки, потому что и сам думал: ему просто померещилось.
От покрытого тиной края камышовых зарослей тянуло холодком. Казалось, будто Флинта, лежавший где-то там в озере, посылает им приветы. Вечерело. Далеко, далеко в лесной чаще, где отблеск костра терялся в сгущавшемся тумане, застыли привидениями темные ели. В ожидании ужина мальчики тесно прижались друг к другу и переговаривались.
— Интересно, за что он убил его, этот Альфред?
— А где теперь Вильхельмина?
— Как по-вашему, что говорит граф? А может, ни одна живая душа про то не знает?..
— Ясно, не знает… Только бы не заподозрили нас, когда найдут его…
Вдруг Георг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной и смотрит на него. Ощущение было такое, будто у него на спине под фуфайкой ползает гадюка. Обернувшись, он всмотрелся в темноту. И меж елями снова увидел то самое лицо, которое выглядывало из-за угла избушки. Человек в желтом халате, пчеловод из павильона!
Он стоял, прислонившись к стволу дерева, и молча смотрел на мальчиков. Лицо его было искажено страхом, но время от времени он проводил рукой по лбу, словно на миг осознавал свое безумие. Когда же вдруг закричал Эрик, он судорожно вздрогнул и исчез во мраке, будто растаял в нем.
Георг отшатнулся от костра, ринулся к шлюпке вслед за Эриком и Фабианом, которые сломя голову уже мчались туда. Потрясенные увиденным, мальчики долго сидели в рубке «Розы ветров» и не спускали глаз с черного молчаливого леса, ожидая, что вот-вот они увидят, как пчеловод, будто привидение, идет по воде прямо к ним.
Но было тихо. Наступившая ночь не принесла ни росы, ни прохлады, а лишь огромные, подернутые дымкой звезды. Мальчики съели непосоленную рыбу, заползли на нижнюю палубу, заперлись и завернулись в одеяла…
Георгу приснилось, будто его хоронят заживо. Земля заглатывала его точно змея лягушку — медленно, вяло, сначала голову. Его руки и ноги одеревенели от ужаса. Его мучил кошмар, и тысячи мыслей, точно большие черные муравьи, копошились в голове… Мгла, словно два слепых червя, у которых нет ничего, кроме рта и чрева, впивались ему в глаза. Ему чудилось, будто Флинта и пчеловод где-то рядом. И он, Георг, сливался с ними воедино. Земля поглощала их тысячью слизких животов, и все живое было сплошным мерзким скопищем каких-то зверей, пожиравших друг друга. Ужас, слепота, глухота, грязь, столпотворение…
С диким криком Георг проснулся и будто наяву ощутил зловоние — пахло гниющей шерстью и трухлявым деревом от кильсона, а Фабиан и Эрик, широко разинув рты, спали в этом смраде… Дрожа от только что пережитого ужаса, Георг пробрался к люку, чтобы глотнуть свежего воздуха.
И тут словно все блаженство мира хлынуло на него. Уже наступило утро — чистое, прохладное, с жемчужной росой. Высоко над головой раскинулось ослепительно-голубое небо, солнечные блики на водной глади сверкали неожиданной улыбкой, а в воздухе тихо плыли парашюты одуванчиков, подгоняемые легким влажным ветерком, пахнувшим сухой хвоей и желтыми кувшинками.
Опустившись на мокрую палубу и припав к ней лбом, Георг заплакал. Плакал он долго, и слезы удивительнейшим образом принесли ему облегчение. Они смыли все ужасы ночи, отдалили их, сделали призрачными, нереальными. «Ты — человек, ты — юн, ты — здоров, ты живешь на свете», — ликовало в его душе, а грудь вздымало чувство беспредельного счастья только оттого, что над головой его раскинулось голубое небо. И в счастье этом, точно камни в воде, потонули и воспоминания о вчерашних приключениях, и угрызения совести, и страх перед будущим…
Он разделся, искупался и, окончательно воспрянув духом, поудобней прислонился к мачте «Розы ветров», чтобы поудить рыбу. «Вот надоест нам это плавание, станет холодно, жутко, я возьму и пойду к графу, — тихонько насвистывая, думал он. — Граф — человек незлой, я все ему расскажу. Граф будет смеяться до упаду; он хлопнет меня по плечу и придумает, как нам выпутаться из этой истории. Да, все будет хорошо. Ну и вытянется же физиономия у Зануды, когда она увидит нас в дверях кухни».
Стоящей неподвижно на одном месте (с помощью соответствующего расположения парусов).
С 23 июля — 23 августа.
Город в древней Индии (16–17 вв.), с которым связано представление о несметных богатствах.
Один из крупнейших индейских народов Мексики.