Пурпурная лента заката окаймила собой горизонт. Ветер небрежно размазал по небесному полотну облака, и они, истончившись до состояния газовой ткани, замерли в ожидании ночи. От луны, сегодня особенно яркой, оторвался крупный осколок, что обернулся россыпью звёзд. Их тихое мерцание бередило душу, напоминая о безвозвратно утерянной юности. О тех неповторимых годах, изменивших судьбу и оставивших в сердце глубокую рану.
Боль не притупилась со временем. Она по-прежнему раздирала душу на части, стоило Мао Шуаю вглядеться в вечернее небо: пронзительно синее, словно подсвеченное изнутри белым пламенем, и непреодолимо глубокое. Но этот первозданный цвет казался лишь невзрачной копией в сравнении с глазами его близкого друга. Вместо звёзд в них открыто сияла почти детская радость, а где-то в глубине бездонных зрачков таилось большое и светлое чувство. Теперь же оно бесследно исчезло, рассеялось вместе с теплом совместно прожитых дней. Самый близкий человек навсегда покинул его. И дело не в тысячах ли, лежащих между школами Ли и Каймин. Имя и образ Шуая начисто стёрты из памяти Чжао, чьё сердце захлопнулось наглухо на долгие двадцать три года.
Не желая больше сдерживать слёзы, Мао Шуай заслонил лицо рукавом. Бирюзовая ткань с расшитыми по краю орхидеями надёжно скрывала все чувства от мира, но только не от него самого. Он долго их прятал в самых далёких и тёмных чуланах сознания, и лишь боль не позволяла забыть окончательно все те моменты, что составляли смысл его жизни. Когда он отказался от прошлого, смирившись, как ему казалось тогда, с этой потерей, боль каждую ночь разъедала стенки души. Она беспрестанно напоминала Мао Шуаю о том, ради чего он стремился к бессмертию.
Лунху Чжао обрёл бессмертие первым. Состояние, в котором просветлённый оказался после осады горы Лаошань, граничило с помешательством и стало для него тем самым судьбоносным испытанием, преодолев которое он добился пика своего совершенствования. Однако, овладев заново волей и разумом, Чжао так и не смог подчинить себе время. Оно приняло для него одним небожителям понятную форму и остановилось навек. Точно укрытое льдом, сознание оградило от любых изменений вовне, а память сберегла детали событий до той самой трагедии. Он помнил всех, кто когда-либо имел в его жизни значение. Всех, кроме Мао Шуая.
Мао Шуай не желал вечной жизни, если в ней не было места их с Чжао дружбе. Мужчина знал наверняка, что для восхождения на следующую ступень совершенствования ему придётся от неё отказаться, и платить столь огромную цену не собирался. Но когда Лунху Чжао добился бессмертия, у Шуая просто не осталось выбора: состариться и умереть, оставив Чжао одного, он не мог. Ради того, чтобы никогда не бросать человека, подарившего его существованию смысл, просветлённый решился пройти это жестокое испытание. Отринув былое, он превратил в чистый лист свою душу.
Мао Шуай провёл в уединённой медитации год с небольшим. Но даже сумев превзойти себя и поднявшись на ступень земного бессмертия, он всё равно ощущал эту жгучую боль. Она снова и снова возвращала мужчину к тому, от чего ему пришлось отказался. Вся дальнейшая жизнь превратилась в сплошное страдание. Мао Шуай сумел обмануть себя и богов, но не своё упрямое сердце.
Прежде чем полоска заката погасла, прозрачная капля медленно сползла по щеке и, печально блеснув в последних лучах, разбилась о лезвие. Меч бесшумно парил над облаками, пока внимание просветлённого не привлекло ленивое «мяу», доносящееся откуда-то снизу. Внутри всё болезненно сжалось. Не раздумывая ни мгновения, просветлённый ринулся вниз.
Зеркальная поверхность озера, неизменно спокойная, усыпана звёздами. Небо плавно втекает в холодные воды, и невозможно понять, где оно обрывается, а где начинается сам водоём. Кроме безбрежных просторов, наполненных тихим мерцанием далёких светил, не видно ни зги. Воздух, чуть сладковатый и терпкий, опьяняет запахом раннего лета и несбывшихся грёз.
В груди просыпается вера. Она вяло шевелит уставшими крыльями и вторит песне сверчков. Под цветущей магнолией стоит крохотный столик с двумя полными чашками и одним маленьким глиняным чайником. Лунху Чжао, пристроившись на изогнутой ветви, рассеянно гладит кота. Запускает пальцы в тёплую шерсть у кошачьей макушки и неторопливо ведёт ими почти до хвоста. Животное громко мяукает, словно пытаясь отвлечь Чжао от горестных дум, но тот продолжает смотреть на цветы. Пристально, с ноткой печали в глубоких, цвета вечернего неба глазах.
От этой картины у Шуая разрывается сердце. Он верит, что где-то в глубинах сознания Чжао осталась слабая тень, безмолвное напоминание о нём, Мао Шуае, ещё не до конца истлевшее и покрытое пылью времён. И Лунху Чжао борется за остатки этой памяти, ухватившись за похожее звучание фамилии Мао и иероглифа «кот», не позволяя себе забыть о том, что он кого-то забыл.
Шуай плавно опустился на землю и тихо, точно боясь спугнуть сереброволосого бессмертного, поздоровался с ним.
Лунху Чжао ответил не сразу. Плечи мужчины коротко вздрогнули, как если бы на них упало несколько капель дождя, однако взгляд его ещё долго оставался прикованным к нежным цветам. Наконец, выдохнув облачко пара, он повернулся к Мао Шуаю.
— Что-то я раньше тебя здесь не видел. Первый раз сюда прилетел?
Как и всегда он не заботится правилами хорошего тона. В отличие от других просветлённых, Лунху Чжао никогда не боялся кого-то обидеть, и уж тем более не имел привычки ходить вокруг да около в любых разговорах. Он изъяснялся ясно и чётко, не оставляя другим возможности отыскать в собственной речи ни тайной подоплёки, ни скрытых намёков. И хотя слова из уст Лунху Чжао могли порой ранить, всё, что он говорил, было правдой. И эту правду Мао Шуай ценил, как величайшее сокровище. Особенно, если она предназначалась ему. Во всей его жизни лишь Чжао был единственным открытым и искренним человеком.
— Я Мао Шуай. Бываю здесь раз в год.
Их диалог, будто прописанный ленивым вершителем судеб, начинался всегда одинаково. Каждый раз, когда пересекались пути Мао Шуая и Лунху Чжао, они знакомились заново, и уже спустя пару часов сереброволосый бессмертный начисто забывал о «знакомстве».
Их разговоры давно превратились в невыносимую пытку. Вот и сейчас, задыхаясь от кома, подступившего к горлу, Шуай мысленно молился богам. Больше всего на свете он жаждал, чтобы Лунху Чжао однажды вспомнил его. И если в глазах его хотя бы на миг промелькнёт узнавание, этого будет достаточно. Тем не менее, судьба не была благосклонна. Для Чжао он оставался чужим человеком.
— Мао Шуай, — растягивая слоги, повторил бессмертный. Точно пытался запомнить новое имя. — Здесь хорошо. Как грустно, что скоро я возвращаюсь на Лунхушань.
— Ты…
Шуай на мгновение осёкся: имеет ли он право обращаться к нему столь непочтительно? И всё же та простота, с которой всегда говрил Лунху Чжао, позволяла не думать о правилах хорошего тона.
— Ты же пробыл здесь всего ничего. Раз в Чэнсянь тебе нравится, к чему спешить возвращаться?
Лунху Чжао долго молчал. Рука его вновь зарылась в тёплую кошачью шерсть, запутались в ветках магнолии серебристые волосы. Он всегда их подвязывал лентой, но двадцать три года назад всё изменилось. Ранее чёрные, цвета воронова крыла, теперь они словно заиндевели. Подарив им свободу, пропала и расшитая орхидеями лента.
— Мао Шуай, — заговорил вдруг Чжао, не обращая внимания на вмиг побледневшее лицо собеседника: раньше он никогда не называл его по фамилии. — Я не говорил, что мне нравится в Чэнсянь. Хороша только гора, но и на ней мне становится скучно. Тем более, здесь нет моих любимых цветов. Хотя тут и полно колокольчиков, они — плохая замена. Я здесь лишь потому, что их обожает Чэньсин. Через пару дней они отцветут, и тогда мы вернёмся назад.
— И какие же цветы — твои любимые?
Голос Мао Шуая чуть дрогнул. Сердце забилось быстрее, когда он рискнул задать этот вопрос.
— Орхидеи, — губы мужчины тронула слабая улыбка. — Все, как один, утверждают, что у них нет аромата, а я не согласен. Орхидеи пахнут утраченным счастьем.
Вверх по спине и до самых кончиков пальцев разлилась колючая дрожь. Грудную клетку будто зажало меж двух валунов: давящей болью сковало сердце и лёгкие, стало нечем дышать. И снова пелена обжигающих слёз застилает глаза. Он смотрит на Чжао в упор, не мигая, а затем крепко зажмуривается, не в силах и дальше сдерживать эмоции.
Лунху Чжао не видит, как плачет Мао Шуай. Пропитанный отчаянием взгляд устремлён в никуда. За что их наказали боги, «подарив» каждому двадцать три года страданий?
— Ждёшь кого-то? — наконец собирается с мыслями мужчина.
Одинокий столик не даёт Мао Шуаю покоя. От глиняных чашек всё ещё поднимается пар, и он ощущает ни с чем не сравнимый аромат любимого чая Чжао. В юности они часто пили его вместе.
— Да, — сереброволосый просветлённый отвечает на удивление быстро. — Каждый вечер я жду своего близкого друга, но почему-то он никогда не приходит.
Сердце пропускает удар, а затем начинает стучать отчаянно быстро. Мао Шуай вытирает ладонью лицо. Мысли в сознании приходят в неуправляемый хаос.
— Что если…, — просветлённый запнулся, но всё же нашёл в себе смелость продолжить. — Что если я и есть твой близкий друг?
Лунху Чжао устремляет к нему полный изумления взгляд. Но за завесой удивления, пускай и искреннего, отчётливо различается горечь. Он вдруг смеётся: громко, почти истерически. И этот неестественный смех, и резкие складки, обозначившиеся в уголках его губ, и проступившие на глазах мелкие слёзы — все они наполнены мучительной болью. Той самой болью, с которой живёт и Мао Шуай.
Смех обрывается также внезапно. Чжао берёт себя в руки и усмехается:
— Исключено. Мой друг был единственным, кто смог меня победить, а ты не выдержишь и трёх моих ударов.
Шуай на мгновение замер. Поток беспорядочных мыслей, превратившихся в серую кашу, начал обретать новую форму. Теперь мужчина уверен: в сердце Чжао до сих пор живёт сущность всего их совместного прошлого.
Мао Шуай в мельчайших деталях помнит тот день, когда одержал в поединке с Чжао победу. Первую и единственную. Стоит лишь окунуться в безбрежное озеро памяти, и его окружат те же звуки и запахи: яркие настолько, будто всё это случилось вчера.
Лунху Чжао всегда был на шаг впереди. Ловкость и мастерство, с которыми он проводил свои точные, идеально выверенные атаки, вызывали восхищение даже у непревзойдённых бессмертных. Мао Шуай, самонадеянно веривший в свою неуязвимость, не хотел признавать до последнего, что кто-то может быть сильнее его. И только потерпев поражение, он неожиданно понял: предела для совершенства не существует. Его кругозор, ограниченный знаниями школы Каймин, немедленно нуждался в расширении.
Весь период пребывания в школе Чэнсянь юноши учили друг друга техникам своих родных кланов. Оба обладали особыми навыками, в которых им не было равных. Тем не менее, для сокрушительной победы врага не достаточно и самых исключительных клановых техник. Именно поэтому ребята решили устроить обмен опытом: Чжао старался укрепить связь с природой, Шуай же тренировался в обращении с духовным оружием.
А спустя несколько лет он наконец-то познал вкус желанной победы. И победил он при помощи техники дыхания ветра.
Ещё не осознав в полной мере, чего добивается, Мао Шуай порывисто выхватил меч:
— Позволь мне доказать, что ты ошибаешься.
Лунху Чжао легко спрыгнул вниз. Ветви магнолии, слабо качнувшись, уронили два лепестка.
— Что ж, не откажусь поразвлечься.
Эта фраза стала для Мао Шуая первым ударом. Сереброволосый просветлённый отнёсся легкомысленно к вызову, однако для Шуая он значил всё. На кону, казалось, стояла его дальнейшая жизнь, и, вполне вероятно, что так оно и было.
С отчаянным звоном скрестились клинки. Во все стороны брызнули искры, всполохи лезвий озарили берег зеркального озера. Два просветлённых обратились порывами ветра, и невозможно было уже разглядеть ни их очертаний, ни даже теней. Лишь мелькали вспышками молний мечи, оставляя за собой долгий мерцающий след. Бой превратился в выразительный танец: невероятно красивый и чувственный.
Лунху Чжао держался расслабленно. Духовное оружие, как отдельный и весьма серьёзный противник, рассекало воздух в опасной близости от Мао Шуая. Следуя молчаливой воле хозяина, оно само срывалось в атаку: резкую, отчаянную, хлёсткую. Выбирая нужный момент, Чжао использовал техники школы Каймин, и тогда силы природы гармонично вплетались в сумасшедшую пляску меча. Вот только Мао Шуай не желал уступать. Каждое движение друга ему было знакомо, любой его выпад он знал наперёд, а собственный меч легко подчинялся движению мысли. Словно две половинки одной и той же тени, они сражались на равных, и ни один из них не был способен удивить второго чем-либо новым. Разница заключалась лишь в том, что Шуай знал, чего ждать от Чжао. Просчитав его следующий ход, мужчина заранее послал контратаку и в выигранную долю мгновения использовал секретную технику Ли. Ту самую, что Лунху Чжао берёг для своего последнего выпада.
Поле боя на миг озаряется вспышкой яркого света. С жалобным лязгом оба меча вонзаются в землю, за ними тяжело падают два просветлённых. Вверх из травы поднимается рой жёлто-зелёных пятнышек света.
Светлячки, потревоженные этим сражением, кружатся в мистическом танце вместе с лепестками цветов. Ласковый ветер приносит из неведомых стран аромат волшебства, играет с ветвями магнолии и вбирает в себя запах свежего чая. Звуки ночи заполняют собой всё вокруг, плотно окутывают мягким туманом сознание. Наружу, из самого сердца, рвутся эмоции, и ничто уже их не может сдержать.
Мао Шуай нависает над побеждённым мужчиной. По духовным каналам проходит разряд электричества, и всё вокруг теряет значение. Он кожей ощущает потрясение друга, следит с замиранием сердца за выражением его побледневшего, как снег, лица.
Внезапно в широко распахнутых глазах Лунху Чжао мелькает знакомое чувство, взгляд становится ясным и пристальным. Он будто очнулся от безумного и затяжного кошмара. Его зрачки расширяются, и сереброволосый просветлённый неуверенно шепчет:
— Шуай…
Неожиданно в небе раздаётся чудовищный грохот. Оглушительный шум, с которым взрывается сигнальный фонарь, подобен громовому раскату. Тысячи огненных искр разлетаются в разные стороны и опадают на землю горящим дождём. Кто-то просит о помощи.
Лунху Чжао поворачивает голову в сторону звука и его обжигающий взгляд, недавно исполненный родного тепла, вдруг заволакивает дымкой безразличия. Лицо снова холодное, в глазах — непонимание. Он отталкивает Мао Шуая и поднимается.
— Что ж, тебе удалось меня удивить, — признаёт поражение Чжао. Его голос бесцветный и ровный. — Но сейчас нам стоит поторопиться. Кажется, у ребят на обходе случилась беда.
Запрыгнув на меч, просветлённый быстро удаляется в сторону города Тай. Блестят в лунном свете его серебристые волосы. Он не обернулся ни разу.
Мао Шуай падает на спину и с силой прижимает ладонь к нижней половине лица. Дрожащие пальцы едва могут сдержать рвущийся наружу мучительный крик. Тело его изредка вздрагивает, будто от мощных ударов, по щекам струятся жгучие слёзы. Два нежных лепестка магнолии покачиваются на поверхности чая.
***
Цайхуа не успела толком понять, что случилось. Вверх по позвоночнику пробежал холодок, предупреждая о смертельной опасности. Горячая, почти что кипящая кровь прилила к голове. Каждая часть её тела, изнывая от напряжения, казалось, молила богов о пощаде. Девушка ещё не осознала в полной мере, что в неё летит демонический меч, когда за спиной послышался металлический звон.
— Цайхуа!
Шанъяо, выскочивший неизвестно откуда, отправил в полёт свой клинок. Заливая сиянием улицу, духовное оружие в последний момент отразило атаку и бесшумно вернулось к хозяину. Просветлённый незаметно выдохнул: успел! Заслонив собой девушку, он сложил пальцы в печать и приготовился к очередному нападению демона. Его аура больше не излучала спокойствие, в карамельных глазах затаилось смятение.
— Ты же был в другой стороне, — растерялась Лу Цайхуа. Шанъяо не смог бы физически так быстро найти её, и потому его внезапное появление вызывало вопросы. Впрочем, неважно. Сейчас она просто счастлива видеть его рядом с собой.
И вдруг осознание обрушилось на неё неудержимой лавиной. Смерть обошла её стороной лишь благодаря помощи друга. В последнее время Лу Цайхуа часто рискует собственной жизнью. Но уже не она играет с огнём, а он сам протягивает к ней свои языки в попытке дотла спалить её душу. И однажды у него это получится. Цайхуа не смеет гадать, когда именно это случится, но в одном она уверена полностью: в следующий раз никого не окажется рядом.
— Всё потом, — резко бросил Шанъяо и крепче сжал меч. — Найди ребят. У них должен быть сигнальный огонь. Одни мы с этой тварью не справимся.
Демон, тем временем оценивший силы врага, хищно оскалился. Тёмная ци поползла к Цайхуа и Шанъяо гигантскими щупальцами. Словно едкий дым, она мешала дышать, опаляя и без того горящие от бега лёгкие.
— Ну же!
Девушка вздрогнула и мигом взяла себя в руки. Теряться в сложившейся ситуации некогда. Без раздумий она вытащила из рукава талисман и, окутав его духовной энергией, прилепила на спину Шанъяо. На какое-то время этого хватит, чтобы защитить его от воздействия демонической ци.
— Береги себя.
Вложив в эту фразу все свои чувства, Цайхуа что есть сил побежала вверх по каменной улочке, по-прежнему безлюдной и утопающей во мраке ночи. На повороте она обернулась. Юноша, окружённый сиянием духовной энергии, без остановки отбивал все атаки. Перейти в наступление возможности не было: обезумевший демон носился вокруг просветлённого, как изголодавшийся ворон, и, не прерываясь ни на мгновение, осыпал его градом молниеносных ударов. Движения, всё ещё плавные, хорошо скрывали напряжение юноши, однако Лу Цайхуа не могла не заметить его неуверенность. С таким сильным противником он столкнулся впервые. Демон же, предвкушая победу, позволял себе время от времени заходиться диким, воистину ужасающим смехом.
Сердце девушки сжалось, когда она заметила на предплечье Шанъяо кровоточащий порез. Нужно спешить!
Небо вдруг содрогнулось. Грохот был страшным настолько, что в какой-то момент Цайхуа показалось, что это Тайшань развалилась на части. Погребла под своими останками все нераскрытые тайны, не сумев дать отпор демонической силе. С шумным потрескиванием разлетелись повсюду алые искры. Тревожно мерцая, они посыпались вниз, но так и не успели коснуться земли. Лу Цайхуа догадалась: это был сигнальный огонь.
В воздухе, прохладном и влажном, витал запах беды, и всё вокруг смешалось в один дурной сон. Тревога давно затопила сознание. Повсюду ей мерещились демоны, дрожащие пальцы то и дело тянулись к рукояти меча, а призрачный свет равнодушной луны сегодня отчего-то пугал. Хотя Цайхуа кажется, что она стала жертвой воздействия тёмной энергии, внутри что-то подсказывает: все эти эмоции принадлежат ей в действительности.
Девушка понимает, что в опасности находится не только она, но и весь мир просветлённых. Угроза нависает над каждым, и мысли об этом заставляют её испытывать страх, с которым она никогда раньше сталкивалась. Цайхуа в самом деле боится, что Шанъяо, её цветочная фея и даже этот противный Чэньсин могут погибнуть. Смогут ли все они одолеть древнее зло, что наконец-то явило свой истинный облик? В том, что помимо этих двух демонов существуют другие, не менее сильные, не остаётся сомнений. Впрочем, хватит и одного, чтобы уничтожить как минимум всех младших учеников пяти школ просветлённых.
— Эй! — слышится в отдалении крик, и девушка приходит в себя. Навстречу летят Сюй Дэшэн и ученик из школы Чунгао. — Это ваш сигнальный огонь?
— Хотела задать тот же вопрос.
Просветлённые обменялись недоумёнными взглядами, однако обсуждать это дальше не стали. Цайхуа в двух словах поведала им о случившемся, и они, более не проронив ни слова, отправились на помощь Шанъяо.
Поскольку девушка не могла встать на меч и преодолеть разделявшее их с Шанъяо расстояние за пару мгновений, она очень быстро отстала. Юноши во всю бились с демоном, когда Цайхуа наконец-то выбежала на нужную улицу. Объединив свои лучшие техники, Дэшэн и Шанъяо смогли перейти в нападение. И лишь незнакомый ей парень из Чунгао не решался вступить в бой. Нервно перекладывая рукоять меча из одной ладони в другую, он лишь следил за ходом сражения и вздрагивал каждый раз, когда чужие клинки проносились совсем рядом с ним. Сам того не подозревая, он стал той безобидной букашкой, что является лёгкой добычей для хищника. Но, как ни странно, демон не обращал на него никакого внимания.
Внезапно Лу Цайхуа потеряла контроль над сознанием. Панический страх липкими пальцами сжал её сердце, пронзил его ледяными шипами. Душа словно отделилась от тела и со стороны наблюдала за тем, как его неизбежно поглощает чернильная мгла. Как и в первый день своего пребывания у подножья Тайшань, девушка оказалась под влиянием тёмной, уже знакомой ей техники. Перед глазами выросла фигура в плаще. И несмотря на то, что широкий капюшон привычно скрывает половину лица, Лу Цайхуа хорошо помнит алые губы той самой женщины, что напала на неё из-за фарфоровой чашки. В голове проносится невольно подслушанный ею диалог двух древних демонов: Тао Яня и его господина. Судя по всему, женщину зовут Гунъи, и она в самом деле пришла забрать её жизнь.
— Беги! — знакомый голос раздаётся где-то поблизости, приводя её в чувство.
В тот же миг каждая клеточка тела взрывается болью. Острое лезвие разрезает тёплую плоть, и тьма начинает медленно пропитывать сеть духовных каналов. Боль разрывает на части, заставляет забыть, как дышать.
Всё вокруг меркнет. Чей-то меч настигает фигуру в плаще, но та, невредимая, растворяется в воздухе клубами дыма. Прежде чем Цайхуа теряет сознание, она успевает заметить Чэньсина. Тело её обмякает, и девушка падает прямо в его тёплые руки.
Примечание автора:
На китайском слово «кот» читается как Māo (猫)