Три бессмертные девушки в бледно-розовых платьях исполняют танец цветов. Алые губы изогнуты в смущённых улыбках, воздушная ткань движется в такт изящным движениям, в чарующей песне гуциня тонут их мимолётные взгляды. Казалось, вовсе не в музыке рождается этот изумительный танец. Каждый просветлённый сейчас был уверен: именно движения трёх девичьих тел создают вокруг себя и эту мелодию, и атмосферу чувственного волшебства.
Взмах рукавов, и тонкие руки синхронно поднимаются вверх. Свет бумажных фонариков ложится на кожу тёплыми бликами, в мягких сумерках чудится, что запястья этих трёх девушек выточены из самого дорого нефрита. Прежде, чем в груди зрителей разливается сладостный трепет, шёлк одежд вновь скрывает молочно-белую кожу. Густые ресницы танцовщиц стыдливо опущены, но все созерцавшие их изысканный танец не могли не заметить, что девушки ничуть не смущаются. Прекрасно осознавая свою красоту, они с наслаждением впитывали каждый восторженный взгляд.
Лишь одному Мао Шуаю не было дела до них. Заняв место как можно дальше от танцевальной площадки, он пытался найти среди нескольких десятков гостей сереброволосого мужчину в алых одеждах. По традиции, ученики и учителя праздновали Цисицзе отдельно друг от друга. Юношам и девушкам предоставлялась полная свобода действий, разумеется, в рамках приличий, а уважаемые наставники увеселялись в обители бессмертных. И хотя здесь собрались все знакомые Шуаю мужчины и женщины, нужного ему человека он так и не смог отыскать. Зато, похоже, его самого кто-то успешно нашёл. И этот кто-то очень настойчиво потянул его за рукав.
— Наставник.
Мао Шуай повернулся на зов. Ещё до того, как он услышал этот неуверенный, в противоположность действиям, голос, мужчина сразу понял, кто явился по его душу. Кому же ещё, кроме как своему приставучему ученику, он мог позволять подобные вольности?
— Ты забыл, где должен находиться?
Шанъяо смущённо потупился, но наставник Мао успел уловить в его взгляде тот самый огонь обожания, который ему мозолил глаза почти шестнадцать лет их знакомства. Не сказать чтобы мужчине был неприятен восторг Шанъяо, да и кто в юности не восхищался собственным наставником? Просто иногда, глядя в эти карамельные, полные искреннего восторга глаза, он терялся.
Много лет назад он спас жителей одной деревеньки. Местечко было захолустным настолько, что в конце концов в нём остались одни старики да калеки. Однако, несмотря на то, что вся молодёжь давно разбежалась в поисках обеспеченной или, по крайней мере, не голодной жизни, в поселении осталась молодая семья: мать с отцом да маленький сын. Так получилось, что стоило ребёнку увидеть Мао Шуая, и он больше ни на шаг не отходил от него. Прекрасный бессмертный, с тёплой, как лучи весеннего солнца, улыбкой навсегда покорил детское сердце.
— Мама, папа, я хочу стать таким же, как этот уважаемый дядя, — заявил малыш, дёргая за рукав «уважаемого дядю» и затем обращаясь уже к нему самому. — Ты ведь заберёшь меня к себе на гору, да?
Всего за полдня мальчик так привязался к бессмертному с горы Маошань, что рука его ни на миг не отпускала полы его бирюзовых одежд. В искрящихся счастьем глазах читалась привязанность, и Мао Шуай, в конечном итоге решил, что это судьба. Благодаря своей непосредственности и очаровательному детскому упрямству Шанъяо стал учеником одного из самых уважаемых просветлённых.
Мао Шуай сделал медленный вдох. Ожидая, пока юноша обоснует причину своего пребывания здесь, он ощутил знакомую беспомощность, граничащую с чувством вины. Испытывать это просто не было сил, и мужчина недовольно пристукнул пальцами по столу.
— Этот ученик не желает принимать участие в сомнительном веселье, — тихо ответил Шанъяо. — Если наставник не возражает, я бы хотел тихонько посидеть рядом.
В любой другой ситуации Шуай бы позволил юноше остаться, но на эту ночь у него были другие планы. И Шанъяо, появившийся очень некстати, в них совершенно не вписывался.
Взглянув на раскрасневшееся, по всей видимости, от быстрого бега лицо ученика, Мао Шуай смягчился.
— Наставник не возражает, если ученик сначала принесёт ему книгу. «Яды от трёх тысяч болезней». Как найдёшь, возвращайся, и мы вместе насладимся праздничным чаем.
— Наставник, но разве есть такая книга? — заподозрил неладное Шанъяо.
Мао Шуай демонстративно нахмурился:
— Неужели подвергаешь сомнению слова наставника?
Разумеется, он выдумал это название, вот только Шанъяо совсем не обязательно об этом знать. Цель мужчины была довольно проста: под благовидным предлогом избавиться от юноши. А к моменту, как тот убедится в отсутствии книги с таким нелепым названием, Мао Шуай наверняка успеет встретиться с Лунху Чжао. И ученика не обидит, прогнав его подальше от себя, и наедине побеседует с другом. А если Шанъяо всё же вернётся под конец Цисицзе, то Мао Шуай совершенно не против выпить с ним чаю. Как говорится, а почему бы и нет?
— Этот ученик не смеет.
Со струн гуциня сорвалась особенно яркая нота. Птицей упорхнув в тёмное небо, она затерялась в мелодии звёзд. В тёплом свете фонариков улыбка Шанъяо казалась торжественной, и сам он будто излучал особую ауру. Мощную, яркую, с ноткой неуловимой тревоги, и одновременно полную счастья. Ветер всколыхнул волосы юноши, и Мао Шуай потянулся, чтобы убрать непослушную прядь с его лба.
Внезапно Шанъяо схватил наставника за руку и, вложив в его ладонь что-то прохладное, на одном дыхании выпалил:
— С праздником, учитель Шуай!
Мужчина озадаченно посмотрел на оказавшийся в его ладони браслет с застывшими в бусинах лепестками магнолии, а когда поднял взгляд, Шанъяо уже и след простыл. Улыбнувшись, Мао Шуай покачал головой и решительно поднялся из-за стола. Пора осуществить задуманное.
На поиски Чжао ушло не так много времени. Шуай быстро понял, что в обители бессмертных друга можно не ждать, и, руководствуясь смутным предчувствием, отправился в сторону бамбуковой рощи.
Сереброволосого бессмертного он обнаружил на берегу тихой заводи. Лежащий в окружении пронзительно синих, как ясная небесная гладь, орхидей, Лунху Чжао медленно осушал горшочек с вином. Этой ночью поляну заливал яркий свет фонарей, что позволяло разглядеть лицо мужчины в мельчайших деталях. В его глазах, как обычно, отражались огни всей вселенной, но даже они были не в силах затмить ту глубокую боль, что плескалась сейчас в его взгляде.
Мао Шуай ещё долго не мог сдвинуться с места. С одной стороны, он был ошарашен, что Лунху Чжао, истинный поклонник чая и здорового образа жизни, самозабвенно пил алкоголь, а с другой… Целый год Шуай жаждал с ним встречи, детально продумывая каждую возможную беседу, однако все заготовленные фразы начисто стёрлись из памяти. Внутри осталась одна пустота и отчаянно бьющееся от волнения сердце.
— Уважаемый, что же ты стоишь? Я давно жду, когда ты решишься составить мне компанию.
Голос Чжао гармонично вплетался в доносящуюся издали музыку, но для Мао Шуая замолкли все звуки мира, померкли все краски. Он слышал его одного, видел лишь огонь его алых одежд.
Вздрогнув, Шуай неуверенно подошёл с сереброволосому мужчине. Ладони мелко задрожали, когда тот к нему повернулся и, окинув внимательным взглядом, похлопал по траве рядом с собой:
— Садись.
Шуай окончательно пришёл в замешательство, но всё же послушался. Осторожно примостившись рядом с Чжао, он постарался взять себя в руки и, наконец, решился спросить:
— Ты меня знаешь?
Лунху Чжао сделал ещё один приличный глоток. Повертев опустевший наполовину горшочек в руках, он, с совершенно неуместной широкой улыбкой, ответил:
— Нет, и что с того?
Сердце точно прижгли раскалённым железом. Он знал. Как и год назад, как и два, и теперь уже все двадцать четыре, он прекрасно знал, что Лунху Чжао забыл его. И тем не менее позволил себе эту глупую надежду. Каждый раз, когда они с ним встречаются, история повторяется вновь. Ничего не изменится, Чжао никогда не вспомнит его, и, пожалуй, давно пора принять этот факт.
В праздничную ночь Цисицзе Мао Шуай неожиданно понял: больше нет смысла бороться. Он в одиночку пытается выстроить давно разрушенный мост, и Чжао даже не знает о том, как это трудно. Захлёбываясь в собственной боли, Шуай каждый день бьётся с волнами отчаяния, не позволяет им затянуть себя на самое дно. Он хватается за жалкие обломки, что остались от совместного прошлого, и в попытке их склеить ранит себя ещё больше. Итог неизменен: измождённый борьбой Мао Шуай остаётся ни с чем.
— Славные цветочки, — отметил Лунху Чжао, не догадываясь о мыслях своего собеседника. — Мой неблагодарный ученик впервые подарил мне что-то, что по-настоящему трогает сердце. Странно, но эти цветы вызывают желание плакать. Есть в этом что-то особенное.
Он снова поднёс горшочек к губам и собирался было сделать глоток, как внезапно резкий голос Шуая заставил его замереть:
— Разве можно столько пить?
— А почему нет? — рассмеялся мужчина. — Чай ещё никому не повредил.
— Чай?…
Мао Шуай вдруг с запозданием обнаружил, что в воздухе, напоенном ароматом цветов, нет даже намёка на запах вина.
— Ну да. Глупо считать, что в горшке из-под вина может быть только вино, не находишь? Весьма утомительно снова и снова заливать воду в чайник. Проще сразу налить, сколько нужно, и наслаждаться без перерывов.
Пустив по воде мелкую рябь, ветер подхватил печальную мелодию эрху и понёс её дальше к вершине горы. Там, спрятавшись за туманной завесой, продолжал свою одинокую песню гуцинь. И всё же, звукам не суждено было встретиться. Обитель бессмертных располагалась далеко от бамбуковой рощи, и всё, что оставалось старенькому двухструнному эрху — смириться с разделявшим их расстоянием. Ему не услышать песни гуциня и не понять его скрытых чувств.
Едва сдерживая подступившие к глазам жгучие слёзы, Мао Шуай изо всех сил впился зубами в язык. Чжао был единственным человеком, способным вывести его из равновесия. Сумев это сделать однажды, он снова и снова заставлял его испытывать спектр всевозможных эмоций. Но сейчас Мао Шуай просто обязан взять себя в руки. Не важно, как ему больно, не важно, что он всем естеством противится этому, он должен забыть Лунху Чжао. Отпустить его навсегда.
В момент, когда Мао Шуай принял решение, всё вокруг замерло. Прекратилось на миг дыхание звёзд, свет фонарей задрожал и померк, остановились воды ручья и застыли деревья. В оглушительной тишине поздней ночи сердце Шуая истошно кричало. Внутри всё разрывалось от боли.
Взяв за руку Чжао, он положил ему на ладонь холодный браслет. Подобно лепесткам магнолии, навечно запертым в бусинах, его разбитые чувства отныне схоронены в недосягаемых глубинах души.
— Меня зовут Мао Шуай. С праздником Цисицзе.
Прими этот прощальный подарок, и быть может однажды ты меня вспомнишь, добавил он про себя.
Не один Мао Шуай испытывал боль в этот чудесный праздник влюблённых. Шанъяо, притаившийся в колючих зарослях и наблюдавший всё это время за действиями своего дорогого наставника, сверлил Лунху Чжао почти ненавидящим взглядом. Но больше всего он ненавидел себя. Карамельные глаза давно блестели от слёз, и, когда Мао Шуай отдал Чжао браслет, юноша беззвучно расплакался.
***
Лу Цайхуа мечтательно вздохнула. Буря эмоций, настигших её в конце испытания, уже улеглась, но внутри ещё оставалось сладкое послевкусие первой победы. Конечно, речь шла не о битве: вряд ли ей доведётся одержать верх над Чэньсином в ближайшие несколько лет. Однако, поступив в школу Ли, она победила Лунху Ифэя. И одна мысль о том, что её мечта наконец-то сбылась, заставляла её позабыть обо всём.
Очевидно, этот препротивный глава её недолюбливает. А с учётом того, сколько раз Ифэй гнал её прочь, можно даже сказать, что он ненавидит её. В какой-то степени Лу Цайхуа его понимала: раньше она действительно не заслуживала быть его ученицей. Если б он принимал таких, как она, слабых и посредственных просветлённых, вряд ли бы его школа прославилась. Естественно, Лунху Ифэй попытался не дать ей сегодня пройти испытание. Но мог ли он знать, что Лу Цайхуа сумеет себя показать?
И всё же ей ещё расти и расти. Исход испытания получился таким благодаря Чэньсину и учителю Чжао. Первый помог ей избежать боя с тем внушительным парнем, который несомненно переломал бы ей кости, второй же заставил её проявить интуицию, что охарактеризовало Цайхуа как способного воина. «Не имеет значения, насколько ты хорошо атакуешь врага, если не можешь себя защитить». Эту строчку из руководства по базовым техникам она поняла только в момент, когда её чуть не настигла стрела. Уметь себя защищать — значит чувствовать мир и во время любого сражения помнить: смерть может прийти откуда угодно. Цайхуа ощутила опасность, и, благополучно её избежав, доказала Лунху Ифэю, что достойна идти по пути школы Ли.
В самом деле трудно сказать, что именно было на уме Лунху Чжао, когда он стрелял в неё. Хотел ли он ей навредить или просто проверял её способности — возможно навсегда останется загадкой. Смущало Цайхуа также и то, что не успей она прижать Чэньсина к земле, стрела наверняка бы попала в него. Думал ли учитель Чжао о том, что мог легко поранить своего ученика? Размышлять об этом всём не хотелось. Так или иначе, чудаковатый учитель и его ученик сыграли важную роль в её сегодняшней победе над самодовольством Лунху Ифэя. Пока что ей этого хватит.
Подставляя лицо тёплому свету фонариков, Лу Цайхуа улыбнулась. Впервые за всю свою жизнь она сумела проникнуться атмосферой Цисицзе, отпустить все тревоги и просто расслабиться. Этой ночью просветлённые танцевали и пели, этой ночью пела и душа Цайхуа.
Растворившись в праздничном гомоне, девушка скользила рассеянным взглядом по счастливым улыбкам. Разбившись на группы, ученики всех школ просветлённых организовывали и принимали участие в различных состязаниях: многие предпочитали демонстрировать навыки в танцах и игре на музыкальных инструментах, но не было недостатка и в тех, кто желал потягаться с другими в количестве съеденных лакомств и выпитого алкоголя.
Засмотревшись на группу парней, споривших, кто кого перепьёт, просветлённая не заметила, как к ней подбежала Юцин. Чрезвычайно взволнованная, с раскрасневшимся личиком и съехавшей на бок причёской цветочная фея стиснула её в крепких объятиях.
— Ты не поверишь! — пропищала она, обрушивая на Лу Цайхуа весь свой необъятный восторг. — Я феникс! Представляешь? Самый настоящий феникс!
— А? — не поняла Цайхуа.
— Одна девушка из Чуньзце может определить, какая ты духовная сущность! То есть, какой духовной сущностью ты можешь стать, если…
— О, — перебила её Цайхуа.
Внезапная мысль заставила сердце забиться быстрее.
— Слушай, ты не знаешь, где Шанъяо?
Внутри натянулась тугая струна, по сосудам разлился страх предвкушения. Конечно, она уже давно решила, что тем огненным лисом из её видений был не Шанъяо, но подтвердить это она ничем не могла. И теперь, кажется, у неё появилась такая возможность.
Юцин недоумённо наморщила свой маленький носик:
— А Шанъяо тут причём? Он с наставником Мао Шуаем. А ты идёшь со мной.
Не успела девушка опомниться, как цветочная фея схватила её под руку и потянула за собой.
Следуя за подругой по усеянной лепестками дорожке, Цайхуа то и дело оглядывалась по сторонам. Всеобщее веселье окончательно вскружило ей голову, и она, забыв о Шанъяо, огненных лисах и бесплодных догадках, во всю улыбалась.
Свет бумажных фонариков окутывал фигуры людей загадочной аурой, проникал в лёгкие вместе с ароматами сладостей и согревал изнутри. Где-то на задворках сознания родилась надежда на чудо. И это ожидание чего-то прекрасного, удивительного и заставляющего кровь закипать захватило её полностью.
Вдруг взгляд её зацепился за женщину, одиноко сидящую под раскидистой сливой. Белое платье расшито золотыми узорами, ветер играет прядями длинных волос, губы подобны лепесткам алой розы. Несравненно красивая, словно богиня, и ледяная, как вода из горных источников, Тай Циньюэ задумчиво водила ладонью по ножнам чужого меча.
Атмосфера вокруг главы школы излучала тоску, причём настолько гнетущую, что проходящие мимо ученики старались её обходить за несколько чжанов. Само её присутствие здесь вначале пугало ребят, но вскоре, осознав, что ей нет до них дела, все понемногу расслабились. Главное, не мельтешить у неё перед носом, а уж за остальное они ответственности не несут. Если наставнице Тай не по душе их веселье, пришли к согласию ученики, пусть она отправляется в обитель бессмертных. А им сегодня можно всё. Ну… почти всё.
— Эй, не знаешь, что за меч в руках главы школы? — поинтересовалась Лу Цайхуа.
— О-о, — многозначительно улыбнулась Юцин и, сбавив темп, продолжила шёпотом, — насчёт этого ходят интересные слухи. Говорят, Тай Циньюэ — возлюбленная Мао Синдоу, и он, невзирая на то, что она его сотни раз отвергала, решил доказать свою любовь к ней. Много лет назад он отдал ей свой меч, стал главой школы Каймин, а затем приказал ученикам отвезти себя в какую-то даль. Если ему удастся вернуться живым, ей наверняка придётся принять его чувства.
Цайхуа не нашла, что ответить. Тай Циньюэ давно осталась позади, но её образ не покидал сознания девушки. Одинокая женщина в белых одеждах с глыбой льда вместо сердца. От каждого слова её веет холодом, лицо скрыто непроницаемой маской, взгляд тёмных глаз заставляет чувствовать себя неуютно. Неужели кто-то способен её полюбить?
— Протяни руку, — чей-то голос оборвал поток мыслей Лу Цайхуа.
Недоумённо хлопнув ресницами, она наконец-то обратила внимание на стоящую перед ней девушку в воздушном белом платье. Несмотря на то, что внешне незнакомка была совершенно посредственной, она завораживала своим особым внутренним светом. В ауре её было что-то мистическое, проникновенный взгляд устремлялся в самую душу.
— Ну же, — подтолкнула подругу Юцин. — Не задерживай очередь.
Цайхуа тут же выполнила просьбу девушки в белом и сосредоточилась на своих ощущениях. На мгновение ей показалось, как нити чужой ци проникают в систему духовных каналов, опутывают органы дикой лозой, вызывая в них странное жжение. Цайхуа уже собиралась выдернуть руку из прохладной ладони ученицы школы Чуньцзе, как та изрекла:
— Огненная лисица. Ещё совсем маленькая.
От неожиданности Лу Цайхуа замерла. Детёныш огненной лисицы приходил к ней во сны, чтобы поделиться исцеляющей силой и разогнать беспросветную тьму. Цайхуа хотела бы знать, кто стоит за его появлением. Быть может, как и эта девушка из школы Чуньцзе, Цайхуа могла чувствовать форму души того человека. Однако она была далека от разгадки, а полученный от просветлённой в белом ответ лишь ещё больше запутал её.
— Прости, а тебе не встречался ещё один огненный лисёнок? — с надеждой спросила Лу Цайхуа.
— К сожалению, нет, — покачала головой ученица школы Чуньцзе.
Подавив разочарованный вздох, Цайхуа сообщила подруге, что хочет ненадолго остаться одна. И дело было вовсе не в том, что она слишком расстроилась. Просто на неё накатила усталость, от переизбытка разных эмоций цвета стали ярче, а границы предметов размылись, будто во сне. Для того, чтобы прийти в себя и продолжить веселье, ей нужно было срочно побыть в тишине.
Дорожка из известняка привела девушку к обрывистому берегу озера. Его зеркальные воды, напоенные зыбким сиянием небесных светил, напоминали синюю магму. Обжигающе холодную, с вкраплениями серебряных искр и невероятно манящую. Над поверхностью водоёма одинокими странниками блуждали огни светлячков, под тяжестью чужих желаний срывались с небес мелкие звёзды.
На одном из камней, свесив вниз ноги, примостился юноша в алых одеждах. Время от времени он делал глоток из сосуда с вином, а затем, тяжко вздыхая, продолжал изучать озёрную гладь. Парень сидел спиной к Цайхуа, однако, взглянув на его ровную спину и идеально прямые чёрные волосы, забранные в хвост на затылке, она быстро поняла, кто он такой.
Дыхание сбилось. Не подчиняясь воле Лу Цайхуа, поток ярких чувств опалил изнутри каждую клеточку тела, с головой погрузил в тот момент, который она уже успела забыть. Все ощущения, возникшие в сердце, когда она повалила Чэньсина на землю, запылали в ней с новой силой. Будто осадок поднялся со дна души Цайхуа, и теперь она снова проживала финальный фрагмент своего испытания. Едва уловимая бегущая по позвоночнику дрожь, свист летящей в спину стрелы, молниеносный прыжок и падение: достаточно долгое, чтобы заметить, как приятно Чэньсин пахнет цветами. Он словно был раскалённым углём. Стоило ему прикоснуться к Лу Цайхуа, и её сухая душа вспыхнула в мгновение ока.
Она вспомнила вдруг, как Чэньсин отбросил в сторону меч, когда её собственный развеялся по ветру металлической пылью. Он не был обязан так поступать, а с учётом того, что однажды она его ранила в рукопашном бою, нарушив все правила и обнажив оружие, Чэньсин вполне мог ей отомстить. Но он не только не стал этого делать, а, напротив, приложил все усилия, чтобы не дать Цайхуа проиграть. Она могла ненавидеть Чэньсина сколько угодно за его поведение в их первую встречу, но факты оставались фактами — ничего дурного по отношению к ней он больше не делал.
Повинуясь смутному порыву, Лу Цайхуа присела с ним рядом.
— Чего один тут сидишь?
Чэньсин повернулся. В холодном сиянии небесных светил его лицо казалось безжизненным. Взгляд пустой и потерянный, в уголке плотно сомкнутых губ застыла крошечная капля вина.
— Спасибо тебе, — неуверенно продолжила девушка. — Я тронута тем, что ты решил мне помочь.
Уставившись на свои дрожащие пальцы, она размышляла о том, как много недопонимания возникло между ними в самом начале знакомства. Цайхуа до сих пор считала его виноватым, однако она не могла не признать: она тоже ответственна за их неудавшиеся отношения.
— Прости, — неожиданно выдал Чэньсин. — Я не хотел сломать твой меч.
Лу Цайхуа ждала чего угодно, но, определённо, не извинений. Сбитая с толку она некоторое время разглядывала его аристократический нос, изящный и тонкий, как у статуи бога войны. Юноша успел сделать ещё пару глотков, прежде чем она заговорила вновь:
— Это был меч моего наставника. Возможно, он немного расстроится.
Сообразив, что сказала что-то не то, девушка прикусила язык. Между просветлёнными в то же мгновение повисла неловкость, грозившая стать осязаемой и обрушиться на голову бестактной Лу Цайхуа грудой камней.
— По крайней мере твой наставник жив, — мрачно усмехнулся Чэньсин.
Цайхуа в ответ недоумённо вскинула брови:
— А твой разве мёртв? Лунху Чжао ведь …
Чэньсин стиснул зубы. Ветер растрепал его чёлку, спадавшую ровными прядями по бокам ото лба, на щеках выступил нежный румянец. Он был похож на котёнка, взъерошенного и недовольного, но не утратившего своего особого очарования.
— Моим наставником был и навсегда останется Лао Тяньшу. Учитель Чжао никогда не сможет его заменить. К слову, о твоём первом вопросе: разве я могу веселиться, когда мой мёртвый наставник не может себе такого позволить?
Быстрым движением он снял с запястья алую ленту, что не раз привлекала внимание Лу Цайхуа, и, чуть помедлив, протянул её девушке. На алой, точно пропитанной свежей кровью ткани чёрными нитями было вышито: «Превзойти себя самого».
— Эта лента принадлежит Лао Тяньшу. Ему, в свою очередь, она досталась от отца. «Превзойти себя самого» — нечто вроде девиза, который могли знать лишь они двое. Поэтому я так резко отреагировал, когда увидел у тебя на листе эту надпись. Я был уверен, что ты как-то связана с ними, и если б это было действительно так, то возможно я бы узнал, где мне искать своего наставника. Я всё ещё верю, что он однажды вернётся.
Глаза Цайхуа широко распахнулись. Сердце зашлось в бешеном ритме, горячая кровь прилила к голове. Не отпуская конец алой ленты и, тем самым, заставляя Чэньсина подняться следом за ней, она взволнованно вскочила на ноги.
— Что ты знаешь об отце Лао Тяньшу? — голос её задрожал.
В памяти всплыл образ Лао Чжуаньцзэ, упомянувшего однажды о том, как он скучает по сыну. Как его зовут и куда он пропал, Цайхуа могла только догадываться, но теперь в голове почти сложилась картина, способная перевернуть с ног на голову всё, чем она когда-то жила. Её собственный мир поменяется, обретёт незнакомую и в то же время цельную форму.
Почувствовав её состояние, Чэньсин взволнованно выпалил:
— То, что Тяньшу его ни разу не видел. До конца своих дней он искал его, но так и не нашёл.
Цайхуа прикрыла глаза.
— Мой наставник, — она сделала судорожный вдох, чтобы затем громко и торжественно крикнуть, — отец Лао Тяньшу!
От переизбытка эмоций, она шагнула вперёд и в тот же миг поскользнулась. Само время затаило дыхание, замедлило свой стремительный бег.
Чэньсин стоит у самого края обрыва. Лу Цайхуа, неловко взмахнув рукавами, летит на него.
Примечание автора:
Эрху (二胡) — старинный китайский струнный смычковый инструмент; своего рода двухструнная скрипка.
Гуцинь (古琴) — китайский 7-струнный щипковый музыкальный инструмент.
Напоминаю, что огненная лисица — это красная панда, которая также зовётся малой пандой или кошачьим медведем.