Поражённый услышанным Чэньсин пришёл в себя лишь тогда, когда старый наставник вернул ему ленту.
— Она твоя.
Алая полоска ткани с вышитым на ней девизом послушно легла на ладонь. Слегка подрагивая вместе с напряжёнными пальцами юноши, она казалась живой, способной понять всю его боль и заглушить её неуловимым теплом.
Это тепло — единственное, что осталось Чэньсину от Лао Тяньшу. На протяжении долгих восемнадцати лет оно согревало его замёрзшую душу, вынуждало слой льда, образовавшийся на её хрупких стенках в день смерти наставника, понемногу оттаивать. И теперь, когда всё внутри разрывалось от боли за самого дорогого ему человека, алая лента в руке впитала в себя его горе.
Лао Тяньшу никогда не рассказывал о своём обязательстве быть заточённым в горе Лаошань. Всего раз он обмолвился фразой, что ему нужно вернуться в школу Чуньцзе по одной крайне важной причине. О том, что из себя представляет эта причина, Чэньсин узнал только сейчас. И это знание едва не заставило его разрыдаться.
— Учитель…, — тихо прошептал просветлённый, пряча в ладонях лицо лишь затем, чтобы, сделав медленный вдох, стереть с него выражение скорби и представить всем собеседникам лёгкую полуулыбку. Вымученную и одновременно гордую.
— Мой учитель жил с осознанием, что на него скоро ляжет эта ответственность. Он знал, что до конца своих дней будет один без надежды увидеть солнечный свет и людей. И всё равно не отчаивался. Он просто продолжил бороться со злом. Мой учитель старался успеть сделать больше хорошего, спасти как можно больше людей, прежде чем навсегда потерять связь с внешним миром. Его ждала кромешная тьма, тёмная ци бы пронзала насквозь его тело и причиняла невыносимую боль. Но вместо того, чтобы наслаждаться своей недолгой свободой, он до последнего жил ради людей. Это и погубило его. И именно это меня в нём восхищает.
Парень с трудом смог сдержать подступившие слёзы. Смерть наставника оставила в сердце Чэньсина глубокую рану, и прямо сейчас она снова начала кровоточить.
Тяньшу был для него самым светлым, самым прекрасным человеком на свете. Взвалив на себя непосильную ношу, он проявлял заботу о каждом, кого встречал на пути. Испытания Лао Тяньшу принимал со смиренной улыбкой, и, отдавая себя без остатка неравной борьбе с тёмными силами, искренне верил, что однажды все будут счастливы.
Однако Чэньсину до остальных не было дела. Всё, чего он хотел, — так это светлого будущего для своего дорогого наставника. Лао Тяньшу, просветлённый, который думал о себе в последнюю очередь, заслуживал счастья больше, чем кто-либо ещё. Кто же мог знать, что уже изначально он был обречён.
Самому чистому бессмертному в мире, почти небожителю, сопереживавшему даже цветку, чьи лепестки были побиты яростным ливнем, предстояло страдать за весь мир.
Чем в большей степени человек превосходит других, будь то неудержимая мощь или моральные качества, тем тяжелее судьба, что ему уготована. Испытания каждому даются по силам. И Лао Тяньшу получил их сполна.
— Мой сын, — старый наставник с мольбой взглянул на Чэньсина. — Каким он был?
Юноша медленно выдохнул в попытке восстановить духовное равновесие. Однако горькое чувство с лёгким, едва уловимым привкусом сладости, уже полностью завладело душой.
Аромат благовоний, купаясь в лучах предвечернего солнца, проникал в воспалившийся разум дымкой воспоминаний. Прошлое сплеталось с реальностью в алую нить, что связала его с Лао Тяньшу вопреки самой смерти. Сейчас она разделяла их полупрозрачной завесой, но Чэньсин всё равно смог ощутить незримое присутствие наставника рядом с собой.
Лао Тяньшу… Каким же он был?
Хрупким и нежным, как первый весенний цветок, но вместе с тем достаточно стойким, чтобы противостоять калёному ветру. Когда на мир опустилась беспросветная мгла, в глазах его горела уверенность, что затмевала солнце и звёзды, а улыбка окутывала согревающим душу теплом и дарила надежду.
Лао Тяньшу отличался невероятной наивностью. Будучи сам исполненным света, он искал его и в других. Просветленный не допускал мыслей о том, что чужие сердца могут насквозь быть пропитаны тьмой. И если ему приходилось в итоге столкнуться с такими людьми, в том, что с ними случилось, он винил исключительно демонов и тёмную ци.
Упрямый до глупости Лао Тяньшу следовал своим идеалам, даже если они становились причиной его нестерпимых мучений. Он редко позволял себе расслабляться, отдых считал пустой тратой времени, и часто забывал поесть. Возможно, если б не забота учеников, Тяньшу умер бы раньше от истощения.
Он никогда не выражал свои чувства словами, предпочитая молчать с лучезарной улыбкой в любой ситуации. О том, что у Тяньшу на душе, можно было судить лишь по поступкам. Впрочем, с этим у Чэньсина никогда не было сложностей. Каждое действие выдавало его с головой, и Чэньсин, научившись внимательно за ним наблюдать, читал чувства учителя, как раскрытую книгу.
Лао Тяньшу почти не умел себя защищать. Сколько он ни пытался освоить боевые искусства, тело продолжало противиться сложным движениям, а рука не поднималась нанести вред живому, будь то человек или обычное дерево. Этот просветлённый был рождён для созидания, и отнюдь не для разрушения. И хотя жестокость и грязь этого мира порой вынуждали его применять свою скрытую силу, он оставался собой: прекрасным цветком с незапятнанными лепестками. С мечом в руке или без, просветлённый руководствовался исключительно совестью.
Лао Тяньшу не являл собой совершенство, и всё же никто не мог с ним сравниться. Время, проведённое с наставником, стало лучшим периодом в жизни Чэньсина, единственным живым огоньком посреди беспроглядной тоски.
Восемнадцать лет назад, он, несмышлёный пятилетний ребёнок, не представлял, что недавно нашедший его просветлённый скоро исчезнет.
Вечерами он сидел рядом с наставником и слушал песню, которую они сочинили вдвоём. Чэньсин наслаждался чарующим голосом Лао Тяньшу и не догадывался, насколько важен для него этот бессмертный. Окутанный его неповторимым теплом, Чэньсин иногда замечал, как сердце в груди бьётся быстрее обычного и отчего-то болезненно.
Понять свои чувства Чэньсин смог только после смерти учителя. Всё встало на свои места, когда он коснулся осколков меча, спрятанных в вещах Лао Тяньшу. Боль, что ему довелось тогда испытать, была сравнима с пыткой тысячи порезов. Каждая клеточка тела, изнывая от безутешного горя, кричала вместе с ним в унисон. И если бы не надежда, что наставник вернётся, Чэньсин бы ушёл вслед за ним.
В тот день, сидя в луже собственной крови, опустошённый и совершенно раздавленный, он смотрел на осколки меча, на письмо с печатью души Лао Тяньшу, и уговаривал себя продолжить бороться.
Не важно, сколько десятилетий пройдёт. Чэньсин всё равно будет ждать его. И пусть изнутри его кости разъедает отчаяние, пусть встреча с отцом его дорогого учителя не помогла подобраться к разгадке, он не согласен сдаваться.
Раньше его путеводной звездой была алая лента, теперь же ему придётся искать другой ориентир. Каким бы он ни был, Чэньсин отыщет его и проложит дорогу к Тяньшу, куда бы они ни вела. За ним он пойдёт хоть в логово демонов, хоть в Небесное царство.
Чэньсин так долго говорил о наставнике, что у всех собравшихся в комнате создалось впечатление, будто он знал его целую жизнь.
— Почему этот Тяньшу искал только отца? А как же мать? Она ведь, вообще-то, его родила, — раздражённо спросила Лу Цайхуа, когда они уже вышли из дома.
После рассказа наставника девушка прониклась к Цюй Сяолинь особенным чувством. Нечто похожее она часто испытывала, когда зажигала палочки благовоний у портретов родителей. Словно тушь, растекающаяся по мокрой бумаге, всё естественно заполняла светлая грусть. Эхом в груди отдавалась щемящая боль, но любовь, смешавшись с почтением и благодарностью, почти без труда её приглушала.
Цюй Сяолинь вызывала у неё восхищение. Небольшая история, в которой женщина играла второстепенную роль, всколыхнула в душе Цайхуа веру в себя и одновременно зажгла пламя гнева.
Цюй Сяолинь добилась высот исключительно благодаря своим многолетним стараниям. Являясь ученицей школы Чуньцзе, где учителя не обучают своих подопечных навыкам боя, она самостоятельно освоила боевые искусства. Конечно, сравниться с просветлёнными с горы Лунхушань Сяолинь не могла, но всех остальных эта женщина превосходила по силе. Её ждало прекрасное будущее, если бы только она не отказалась от него в пользу любви.
И этот выбор не был бы плох, если б Цюй Сяолинь полюбила другого. Связав жизнь с Чжуаньцзэ, она собственноручно подписала себе приговор.
Удивительная, с какой стороны ни в взгляни, и заслуживающая уважения женщина, в конечном итоге, казалось, была рождена для того, чтобы дать жизнь Тяньшу. Она умерла, похоронив вместе с собой тысячи неосуществлённых возможностей, а её прославленный сын никогда не думал о ней. Именно это и злило Лу Цайхуа.
— Вообще-то, — поспешил оправдать своего наставника Чэньсин. — О ней ему никто не рассказывал.
В ответ Цайхуа закатила глаза. Но стоило слегка приподнять голову к небу, как по позвоночнику пробежал холодок. Будто бы обескровленная, половина небесного купола приобрела мертвенно-бледный оттенок, и края облаков чуть заметно подкрасились розовым. Вот-вот наступит закат!
Словно прочитав её мысли, Чэньсин запрыгнул на меч, легко поднял Цайхуа и опустил перед собой.
— Если опоздаем, Чжао в порошок нас сотрёт, — предупредил юноша её возмущения.
Однако Лу Цайхуа всё же выразила своё недовольство. Для вида. С силой наступила Чэньсину на ногу, чтобы запомнил, как следует: так просто хорошего отношения он от неё не добьётся. И хотя Цайхуа уже к нему относилась, как к другу, показывать это она не желала. Даже если он весьма неплохой человек. Даже если ей нравится ощущать тёплые ладони Чэньсина на своей талии.
Чёрный клинок вмиг взмыл к облакам, расстелившимся над землёй разрозненными лоскутами. Порывы холодного ветра нещадно били в лицо, заставляя крепко зажмуриваться, трепали одежды, грозя изорвать их в мелкие клочья. Но как бы сильно они ни препятствовали двум просветлённым, меч неуклонно продолжал свой полёт к горе Лунхушань.
Земля, укрытая бархатом зелени, домишки, размером с человеческий ноготь, тончайшие нити дорог — в масштабах целого мира всё потеряло свой прежний смысл. То, что когда-то казалось большим и значительным, теперь слилось с окружением в сплошной разноцветный ковёр, покрылось туманом забвения.
Есть лишь бескрайнее небо да эта гора, подобная огромному спящему зверю. Лента реки огибает её скалистые пики, тысячелетние сосны насыщают воздух запахом хвои и неизменно над хижинами просветлённых возвышается пагода. Меж горных ущелий разливается аромат бесконечности. Стоит насладиться им раз, и суетные мысли навсегда покинут сознание, а сердце заполнит величие первозданной природы. Такова атмосфера горы Лунхушань, забирающей все прежние смыслы, но взамен отдающей нечто более ценное — ощущение бытия.
Просветлённые приближались к реке, когда Чэньсин почувствовал неладное. Спина покрылась мурашками, и в то же мгновение откуда-то сбоку раздался едва различимый угрожающий свист.
Всё, что Чэньсин успел сделать, — столкнуть Цайхуа с лезвия и прыгнуть в противоположную сторону. Миг промедления одному из них стоил бы жизни.
Цайхуа, с ностальгией разглядывавшая знакомые виды, не поняла, что случилось. Опора внезапно ушла из-под ног, небо с землёй поменялись местами и вскоре тело обожгло резкой болью. Какое-то время девушка не то что не могла выразить своё негодование, — ей попросту не удавалось дышать. А когда лёгкие наконец-то заполнились воздухом, и тьма перед глазами рассеялась, всё стало ясно.
В нескольких чжанах от неё и Чэньсина в землю вонзилась стрела. С точно таким же золотым оперением, что и в день итоговых испытаний на горе Тайшань.
Владелец стрелы не заставил себя долго ждать. Заведя руки за спину, с притворной улыбкой на холёном лице, к Лу Цайхуа подошёл глава школы Ли. Неторопливо, как хищник, уверенный в том, что жертве уже не спастись.
— Вот так значит новенькие выражают почтение, — бесцветным голосом произнёс Лунху Ифэй. — Пропускают собрание и вынуждают главу явиться к ним лично.
— Я вас не просила являться, — огрызнулась Лу Цайхуа.
Тело всё ещё ныло после падения, да и настроение оставляло желать лучшего. Во-первых, несмотря на то, что Чэньсин действовал из благих побуждений, оказаться расплющенной на земле было не слишком приятно, а во-вторых, попытки Лунху Ифэя доставить ей неприятности начинали порядком раздражать просветлённую. В конце-то концов, что ему надо?!
Девушка встала и, отряхнув от пыли одежду, с вызовом посмотрела на главу школы Ли.
Мужчина усмехнулся. Взгляд глаз с чуть приподнятыми вверх уголками заледенел окончательно.
— Просила или нет, но тебе нужно сразиться со мной. Так велит правило школы.
— Какое ещё правило?! — наконец подал голос Чэньсин.
Шестое чувство подсказывало: ситуация ухудшается, и если не попытаться сделать что-то сейчас, потом может быть поздно.
Хотя Чэньсин и успел сгруппироваться во время падения, прыгать с такой высоты ему не приходилось ни разу, а потому он очень некстати подвернул левую ногу. Если бы не цингун, которым он овладел в совершенстве, всё бы закончилось переломом. И пусть просветлённый его избежал, из-за режущей боли он не смог сразу подняться и помочь Цайхуа.
Однако, когда над той нависла угроза в лице непредсказуемого Лунху Ифэя, Чэньсин побежал к ней без промедлений. Лишь бы быть рядом, а дальше уж будет, что будет.
— Новое правило, — Ифэй резко достал из ножен оружие, отправляя его в бесшумный полёт. — И только попробуй вмешаться.
Меч главы школы, вонзившись в землю на треть, угрожающе преградил юноше путь, и тому не оставалось ничего, кроме как отступить. Сколь сильно бы его ни сжигало пламя тревоги, в настоящий момент ему отводилась лишь роль наблюдателя.
Тем временем Лунху Ифэй растянул губы в присущей ему гадкой ухмылке и обратился к просветлённой:
— К обучению допускаются те, кто смогут выдержать шесть моих ударов.
Ну разумеется, ведь тех, кто не выдержит, ждёт быстрая смерть!
Ещё не до конца осознавая, что именно происходит, Цайхуа заняла боевую позицию. Аура главы школы Ли обладала подавляющей мощью, и как бы ни силилась девушка выдавить из себя хоть каплю уверенности, всё было тщетно.
Она могла злиться, каждой клеточкой тела его ненавидеть и представлять, как втаптывает гордость этого человека в болотную грязь. Но, оказавшись с ним один на один, Цайхуа поняла, что не сможет воплотить в жизнь ни одну из фантазий. И вовсе не потому, что ей не хватает духа на это. Просто по сравнению с ним она действительно слишком слаба.
Осознание собственной слабости перед лицом просветлённого, за плечами которого имеется свыше тридцати лет опыта ведения боя, ударило Лу Цайхуа намного сильнее, чем последовавшая следом атака. Кулак Лунху Ифэя прилетел ей прямо живот, вынуждая согнуться почти пополам.
Кончики пальцев заледенели от страха, ноги будто бы намертво прилипли к земле, а в голове воцарилась звенящая пустота. Да кто она вообще такая, чтобы тягаться с ним?
Новый удар пришёлся прямо в лицо. Цайхуа удалось инстинктивно уйти от этого выпада, но костяшки пальцев Ифэя всё же задели правую щёку.
Боль и отчаяние внезапно заполнили всё естество, цепями опутали руки и ноги, лишая возможности ударить в ответ. Лунху Ифэй — непревзойдённый боец на этой горе, а она не достойна стать его тенью. Применить какую-то технику, броситься в бой или начать защищаться — всё до смешного бессмысленно. Что бы ни делал котёнок, как бы отчаянно он ни царапался, ему не одержать победы над тигром. В глазах свирепого хищника он будет казаться глупцом.
Исход этого боя был предрешён изначально. Лу Цайхуа снова переоценила себя, поверив, что может соперничать с этим безжалостным монстром.
Всё кончено. Кулак главы школы летит в нижний даньтянь, чтобы разорвать изнутри её органы. Такая никчёмная, за восемнадцать лет жизни ничего не добившаяся, она не вправе учиться на горе Лунхушань.
Лу Цайхуа сдалась.
Девушка уже успела зажмуриться в полной готовности умереть здесь и сейчас, когда окрестности огласил металлический звон. Звук, чистый, как горный хрусталь, прошёлся волной по макушкам деревьев, заставляя их трепетать. Нечто подобное когда-то случалось.
Лунху Ифэй едва успел призвать меч, отражая внезапную атаку учителя Чжао.
Возникший из ниоткуда сереброволосый мужчина приветственно улыбнулся главе школы Ли. А затем знаком попросил его подождать: мол поединок продолжится, но для начала нужно сделать кое-что важное.
— Двадцать четыре, пойди погуляй.
Сняв с одеяний повисшего на них котёнка, взлохмаченного и шаловливого, просветлённый кивнул Лунху Ифэю и в то же мгновение обернулся порывистым ветром.
Два клинка схлестнулись в яростной схватке. Закатное солнце играло на лезвиях рыжими всполохами, две алые тени кружились в неистовом танце. Столь завораживающий бой мог произойти лишь между истинными мастерами.
Палочка благовоний не сгорела бы и на треть, когда меч Лунху Чжао оказался приставлен к горлу Ифэя.
— Многоуважаемый глава, я оставляю за вами право уйти, и тогда о том, что здесь случилось, никто не узнает, — почтительно произнёс сереброволосый бессмертный.
За тем, как лицо главы школы постепенно меняет оттенки от ярко-красного до болезненно белого, Чжао наблюдал с интересом. Казалось, он воспринимает своего оппонента как нашкодившего ребёнка, который наконец получил своё наказание. И пусть мужчины были примерно ровесниками, одного взгляда на них было достаточно, чтобы почувствовать: Чжао действительно опытнее.
У Лунху Ифэя не было выбора, кроме как сдаться. Взглянув в молодое лицо учителя Чжао с неприкрытым презрением, он запрыгнул на меч и в скором времени затерялся за кронами сосен.
Неужели всё обошлось?
Готовая плакать от облегчения Лу Цайхуа уже собралась благодарить Лунху Чжао, когда его меч плашмя ударил её прямо по голове.
— За что?!
Было не столько больно, сколько обидно. От собственного учителя, к которому она успела проникнуться тёплыми чувствами, такого она не ожидала.
— Неверный вопрос.
Глаза цвета вечернего неба прищурились, выражение лица стало серьёзным. Столь стремительная перемена в настроении просветлённого повергла Лу Цайхуа в состояние лёгкого шока, из-за чего она пропустила новый, более жёсткий удар.
Щёки обожгли невольные слёзы, в душе начала подниматься волна бессильного гнева.
— Учитель, если вам хочется сразиться со мной, подождите, пока я дорасту до вашего уровня!
Остановив рукой собиравшегося вмешаться Чэньсина, бессмертный сделал ещё один выпад. Попытка увернуться обратилась полным провалом, и меч вновь обрушился на Лу Цайхуа.
— Думаешь, у тебя есть столько времени? — голос учителя, обычно спокойный и мягкий, вдруг зазвенел от возмущения. — Хочешь заранее ко всему быть готовым? Не смеши меня! Трудности будут ждать тебя в самый неподходящий момент, и сейчас я — твоя новая трудность.
Навыки Чжао не оставляют Лу Цайхуа ни малейшего шанса уйти от атаки. Она — его ученица, однако это обстоятельство отнюдь не смягчает сердце бессмертного. Напротив, оно будто бы зачерствело, позволяя учителю без зазрения совести бить свою подопечную.
— Раз так, оставили бы меня сражаться с главой!
Голос срывается на полный отчаяния крик. Саднящая боль туманит сознание, руки и ноги не слушаются, замедляя и без того недостаточно быстрые движения девушки. Граница реальности размыта слезами, но окончательно потерять связь с окружающим миром Цайхуа не дают хлёсткие удары меча.
— В отличие от него, я не собираюсь тебя убивать. Моя цель — преподать тебе первый урок.
Сдвигаются к переносице тёмные брови, недовольство искрится во взгляде. Учитель теряет терпение, что отражается на скорости каждого выпада, и медленно чеканит сквозь зубы:
— Не важно, насколько силён или слаб твой противник. Ты не должен его ни жалеть, ни бояться. В бою имеет значение всего одна жизнь — твоя. И за неё нужно бороться до последнего вздоха!
Очередной выпад Чжао заставляет Лу Цайхуа упасть на колени. Изящный клинок беспощаден: он не собирается ждать, когда просветлённая возьмёт себя в руки и встанет, и настигает её снова и снова.
Слёзы горячим дождём орошают ладони и землю, от унижения и жгучей обиды хочется выть, пока в лёгких не закончится воздух. Лунху Чжао… Да как ты посмел?!
Стоя под градом ударов, Цайхуа ощущает, как кровь превращается в жидкую магму и закипает. Внутри точно начинает извергаться настоящий вулкан. Его взрывная волна заставляет девушку резко подняться и, сжав кулаки, с ненавистью посмотреть на учителя. Влажная пелена перед глазами мешает как следует его разглядеть, но просветлённую это не останавливает.
Игнорируя десятки новых ударов, с криком, исполненным жажды мести, Лу Цайхуа атакует бессмертного. Выпады девушки хаотичны, ни один из ударов не достигает намеченной цели, а все знакомые техники моментально превращаются в мешанину нерациональных движений. Правда это её не волнует. Как бы ни был хорош Лунху Чжао, она просто обязана ударить его хоть один раз, дать ему знать, какую боль он ей причинил.
— Понял наконец?
Сереброволосый бессмертный неожиданно улыбается и убирает меч в ножны. Это не останавливает Лу Цайхуа, вот только Чжао не позволяет к себе даже приблизиться. Ладонь мужчины окутывает сияние ци, и в тот же миг девушка падает на спину, сбитая с ног мощной атакой.
— Урок окончен. Когда усвоишь его полностью, поймёшь, что делать, — голос учителя Чжао рассеивается вместе с порывами ветра.
Цайхуа силится встать, однако тело отказывается ей подчиняться. Пропитанное болью насквозь, горящее, как от огня, оно словно врастает в холодную землю, сливается с ней в одно целое, чтобы насытиться её живительной мощью. Каждый вдох приносит страдания, от вида вечернего неба тошнит.
В поле зрения мелькает Чэньсин. Девушка мысленно просит его подойти и побыть рядом с ней, однако это не происходит. Скользнув по ней ничего не выражающим взглядом, просветлённый уходит вслед за учителем.
Внутри всё обрывается. Мир вокруг меркнет, оставляя Лу Цайхуа наедине с собственным учащённым дыханием. Наружу рвётся пронзительный крик, и просветлённая, захлёбываясь в новом потоке безудержных слёз, тратит на него последние силы.
Примечание автора:
Пытка тысячи порезов (линчи́, досл. «смерть от тысячи порезов») — особо мучительный способ смертной казни в Китае путём отрезания от тела жертвы небольших фрагментов в течение длительного периода времени.
Цингун — совокупность техник, позволяющих мастеру боевых искусств передвигаться с поразительной скоростью, высоко прыгать, бегать по вертикальным поверхностям.