Что творилось в шестом классе на следующий день, и рассказать трудно.
Ну, не явился Круус. Подумаешь, событие! Все знали, что у него болит живот.
Но, когда на первой переменке Харри передал Андресу последнюю волю Крууса и спросил, пустит ли его Андрес на завещанную парту, все переполошились.
Андрес сбегал в третий класс. Мари Круус знала только, что Волли ночью стонал, а утром не пошел в школу. Ну, значит, утром он еще был жив.
Айме, посланная Андресом в первый класс, узнала у Лийзи Круус, что утром мама дала ее брату чистое белье. Это было хуже: во все чистое одевают покойников. Хотя — больных тоже.
Решили до вечера паники не поднимать. Впрочем, директорская Юта вдруг заплакала — ей, видите ли, жалко Волли, он был такой хороший, лучше всех! При других обстоятельствах ее, конечно, задразнили бы, но сейчас, наоборот, утешали.
— Ты лучше расскажи, не говорил ли твой отец о стройке? Как там они решили? — чтобы переменить тему разговора, — спросила Айме.
— Наверно, плохо решили, — всхлипывая, ответила Юта. — Отец очень сердитый, совсем больной, лежит дома. Инспектор уехал поздно вечером. Отец говорил ему перед отъездом: «Нельзя идти на поводу у Эммы Рястас».
— Почему? — спросил Андрес.
— Я не знаю, — ответила Юта.
— А я знаю, — вдруг сказал тощий Харри.
И, хотя ему не очень хотелось признаваться, что он подслушивал, его заставили рассказать всё.
Доклад Харри занял целую перемену. Он, Харри, своими ушами слышал, как инспектор говорил:
«Школа — не строительная организация, всему есть мера!»
И тогда защебетала певчая Рястас. Она сказала, что согласна с инспектором. Дети становятся грубыми, их культурный уровень падает. Даже те, которые брали у нее домашние уроки музыки, больше не берут. И кто-то зарывает в землю талант — кто именно, Харри не узнал, потому что уборщица шла в учительскую с большущим чайником. Они там так много говорили, что охрипли, наверно. А когда минут через десять Харри случайно заглянул в замочную скважину, он увидел, что их директор сидит печальный и голова у него опущена. Потом директор сказал:
«Знаете что? Я привык не пугаться трудностей. Во время войны, когда я был в партизанском отряде…»
«Вот-вот, — перебил инспектор. — Вы и сейчас партизаните!»
И тогда директор сказал, что у него пошаливает сердце. А инспектор посмотрел на часы и заторопился. Он заявил, что надеется на здравый смысл здешних педагогов. Певчая Рястас сказала: «Давно пора». Но вожатая Эви ответила ей:
«Нет, наша стройка слишком дорога ребятам, чтобы от нее так просто отказаться».
Больше Харри ничего не слышал: все зашумели и задвигали стульями, так что ему пришлось дать тягу.
Рассказ Харри обошел весь класс, обрастая по дороге многими украшениями. Директор Каэр, который, оказывается, был даже партизаном, стал в глазах ребят героем, мучеником и богатырем. Юта сбегала домой и вернулась с сообщением, что отец лежит небритый, глотает лекарства и меряет температуру. Температура страшно высокая, даже не сказал какая, а только махнул рукой. И всем было очень жалко своего директора.
К четвертому уроку — а это был урок пения — певчая Рястас стала самым непопулярным человеком в школе. Учительницу встретили такой напряженной тишиной, что в ней легко было почувствовать недоброе.
Но Эмма Рястас ничего не заметила. Она была убеждена в своей правоте. Она давно решила, что строительство затеяли напрасно. Что за радость всей школой пачкаться в глине? Эмме казалось, что и директор в душе уже пришел к такому убеждению и только из упрямства не хочет признаться в своей ошибке. Учительница верила Раулю, когда тот жаловался, что строительство не дает ему заниматься музыкой. И теперь Эмма чувствовала себя защитницей ребят, спасительницей!
Она села за рояль, сыграла вступление. Потом кивнула головой: начали! И запела сама, как всегда это делала:
Она пела одна. Никто, никто из целого класса не хотел петь вместе с ней. Еще не понимая, что случилось, не переставая петь, учительница обернулась к классу. Ее взгляд остановился на Рауле, и тот смутился и начал разевать рот, словно повторяя про себя слова песни. Но и он не пел. Эмме показалось, что он жалеет ее и хочет выразить свое сочувствие, разевая рот. На большее и он не способен. Это заговор, и Рауль один из заговорщиков.
Это было жестоко.
Эмма Рястас встала, медленно закрыла клавиатуру. Ей нужно было что-то сказать, сделать, но она боялась разрыдаться. Она выпрямилась, собрала ноты и тихо вышла из класса.
— Как бы она директора не привела, — опасливо поглядывая на дверь, сказал Рауль.
— Директор болен, — успокоил Андрес.
— Она чуть не заплакала, — задумчиво произнесла наблюдательная Айме. — Мне ее жалко. Очень-очень.
— Сама виновата, — сказал Андрес. — Но теперь нужно петь, иначе поднимется скандал. Мы с Айме будем составлять письмо на завод, а вы пойте. Рауль, садись за рояль! Давай что-нибудь настоящее!
— А не попадет? — забеспокоился Рауль, подходя к роялю.
— Не больше, чем другим! — успокоил кто-то с задней парты. — Давай «Парни, парни…».
И они запели, сначала нестройно, потом нее дружнее и громче:
Припев подхватили уже все. Песня разнеслась по школе. Услышала ее и Эмма Рястас — она была в учительской. Этого она не выдержала и разрыдалась.
— Выпейте воды, — подала стакан Эви. — В чем дело?
Эмма рассказала.
— Насильно мил не будешь, — закончила она свой рассказ.
— Успокойтесь. Идемте в класс. Вместе. Вытрите слезы. У вас есть пудра? Вот зеркальце…
Когда Эви распахнула дверь и обе учительницы вошли в класс, песня оборвалась. Рауль как ужаленный отскочил от рояля.
— Продолжайте, — спокойно сказала Эви. — Или давайте начнем сначала. Может быть, вы нам сыграете, товарищ Рястас?
Благодарно взглянув на пионервожатую, Эмма Рястас села. Взяла несколько аккордов. Кивнула головой.
— Ну? — грозно нахмурилась Эви.
И песня полилась. Она звенела ручейком, прыгая по тонким голосам, среди которых выделялся голос Айме. Потом подтянули и остальные. Песня окрепла, набрала силы и разлилась широко-широко.
Погрозив классу пальцем, Эви тихонько вышла в коридор.
Песня продолжалась.
В шестой класс Эви вернулась еще раз, перед самым концом урока. Обычно последние часы занятий отводились на уроки труда. Ребята отправлялись вместе с директором на свое строительство и оставались там до сумерек. Но сейчас директор лежал с высокой температурой, судьба стройки оставалась нерешенной. Вместо директора в класс вошла пионервожатая.
— На стройку сегодня не пойдем, — сказала она.
— А мы хотим строить, — возразил Андрес.
— Правда? — не удержалась от вопроса Эмма Рястас.
И дружный хор голосов откликнулся:
— Правда! Конечно!
В этом хоре учительница расслышала один голос, кольнувший ее в самое сердце. Рауль Паю кричал:
— Хотим строить!
Эви торопилась. Не вступая в разговор, она повторила:
— Труда не будет. Можете идти домой.
Обычно в таких случаях все срывались с мест и спешили в раздевалку, а сегодня все остались за партами. Лица у ребят были такие серьезные, что Эви показалось, что ее не поняли.
— Уроков больше не будет, — еще раз сказала она.
— Ясно, — ответил за всех Андрес.
Эви поспешила в другие классы с тем же сообщением. А когда она обежала всех, кого нужно было обежать, она услышала за окном громкую песню, выглянула и ахнула от изумления: школа шла на стройку.
Первыми с песней шагали ученики шестого класса. Они шли парами, в строгом порядке, точно на демонстрации. Пилы, лопаты и топоры они несли, как боевое оружие. Нет — как знамена!
Колонну вел Андрес Салусте.
Вслед за шестым классом из школы, выбегали и старшеклассники и малыши, процессия становилась все длиннее.
— Они пошли на строительство! — ворвалась в учительскую Эви. — Вальтер, они пошли строить! Неужели мы отстанем от них?
Не дожидаясь ответа, Эви вбежала в квартиру директора, которая находилась тут же, позади учительской. Юхан Каэр вежливо указал девушке на стул.
— Спасибо, что навестили, — тихо сказал он.
— Простите, я только на минутку. На одну минутку. Это очень важно: ребята пошли строить. Сами. Сейчас и мы пойдем туда. Я хотела рассказать вам об этом. Это же чудесно! Вы во всем правы!
— Спасибо, Эви, — улыбнулся директор. — Вы принесли хорошую весть. Проследите, чтобы стены водослива собирали на мху: мох обязательно нужно класть между бревнами. А грунт для засыпки за стены пускай берут перед водосливом — там пора открывать путь для воды. Чтобы весной она шла уже через водослив… Идите. Спасибо.
Эви понимала, что Юхан Каэр не такой человек, чтобы он начал прыгать от радости. Но по блеску его глаз Эви увидела, что директор очень обрадовался. Она кивнула ему головой, пожала протянутую ей руку и побежала к ручью.
Удивительно ясный подошел вечер, и удивительно ясно было у Эви на душе. Вся строительная площадка кишела, словно муравейник. Быстро росли стены водослива, возле которых Эви увидела не только старшеклассников, но и Пихлакаса… Вон и Мёльдер — наверно, зашел взглянуть, посоветовать да так и остался… А как славно идет работа у девочек! Там Айме с Ютой и еще… Да, да, это Эмма Рястас! Конечно, это она!
Девочки разрывали переднюю стенку котлована, ту, что едва не уползла. Пареньки с носилками быстро тащили глину за стены, другие трамбовали ее. Стучали топоры, жирно чавкала глина, все стройнее и красивее становился водослив, все выше поднималась засыпка за его стенами, и все глубже опускалось новое русло, откуда выбирали эту глину. А сами стены высились уже вровень с берегом, уже последнее бревно уложили Калью и Андрес. И целая бригада юных плотников тащила брус, приготовленный как основа моста.
— Раз, два — взяли! Зачаливай, тащи вперед! Опускай конец! Тащи дальше! Теперь поднимай, сейчас перекинем! А ну, дружно!
Так командовал Аугуст Мёльдер, и все с удовольствием слушали его команду. Он сам и зачаливал, и тянуть помогал, и поднимать, и все это у него получалось как-то особенно легко и удачно. Стоя рядом с ним, и Андрес становился сильней и удачливей и тоже кричал вместе с Аугустом:
— Раз, два — взяли!
Потом ребята уложили второй брус, и по новому мостику стало можно ходить и даже бегать, хотя пионервожатая останавливала смельчаков — ведь перил еще не было.
Работа шла дотемна. Малышам несколько раз предлагали разойтись по домам, но и они не ушли. А приказывать им никто не стал: у кого поднялась бы рука лишить ребят такого большого удовольствия, как дружный, веселый труд?