И тогда Юрка, повинуясь какому-то смутному, но властному чувству, присел к столу и взял лист бумаги. Он долго сидел над этим листом, грызя карандаш. Потом написал: «Наш поселок называется Усть-Каменск. У нас часто бывают морозы. Много комаров. Мы живем у самого Енисея и Тунгуски…»
Юрка писал и чувствовал, что слова перестают подчиняться ему, что их слишком мало, что они совсем не такие, как мысли. Ему хотелось написать вовсе не так, а стройнее и громче. Ему хотелось, чтобы слова кричали, как трубы.
Он зачеркнул все и начал снова. Но и новые слова показались ему бессильными и чужими. Буквы — с наклоном влево — легли на страницу ученической строчкой. И Юрка подумал, что нужно попробовать написать прямо, как пишут взрослые.
Так он просидел до полночи.
А когда пришла мать и загнала его в постель, он сказал ей:
— Знаешь, мама, я буду писателем.
Это было открытие третье.
В конце августа потемнели в тайге озера, поплыли по ним листья: золотые кораблики с иззубренными бортами. Под холодным ветром зацвела тайга, вспыхнула, сжигая летнюю красу. Но осеннее пламя не греет. И пароходы, пришедшие с севера, гудели простуженными басами, будто уже хлебнули зимы там, у моря.
В конце августа уезжала Лена.
Она пришла в Усть-Каменск вместе с отцом и Сергеем Михайловичем. В тот же вечер они разыскали дом Аленовых. Отец Лены долго тискал руку смущенному Юрке, смотрел на него с удивлением и говорил: «Ну… Вот, значит, как! Думал: побольше ты, постарше…»
Потом Лена с Юркой сидели на бревне у дома. Юрка рассказывал ей о пожаре, о начальнике пристани. Лена похудела за эти дни. Толстая коса, перекинутая через острое плечо, казалась непомерно тяжелой. Лена слушала рассеянно. Улыбалась вежливо, но грустно. Может быть, ей не хотелось уезжать?
Юрка смотрел, как она шевелит губами, будто повторяя про себя его слова, и внезапно подумал, что хорошо было бы, если бы Лена училась в их классе. Затем так же внезапно подумал о себе: красивый ли он? Сейчас ему очень хотелось быть красивым.
Как великую тайну, он сообщил Лене, что твердо решил стать писателем. Он думал, что она удивится. Но она сказала:
— Да? А вот Петя говорил, что он будет летчиком. Летчиком — не хуже.
И Юрке стало очень обидно.
Потом пришел Петька и сел на бревне, как хозяин.
— Здравствуй, Лена.
— Здравствуй, — сказала Лена. — Я завтра уезжаю.
— На «Иртыше»… — сказал Петька.
— Ты придешь нас провожать?
— Придем.
— Пароход уходит, в девять часов.
— В девять двадцать, — сказал Петька.
Они замолчали. Но молчали они как-то по-особому, словно не хотели разговаривать при Юрке. Юрке стало еще обиднее, и он ушел в дом. Его не задерживали. Когда он выглянул через несколько минут, они все еще молчали. А когда он выглянул во второй раз, то их уже не было. И уж это было так обидно, что он лег в кровать не раздеваясь.
Впрочем, спал Юрка крепко.
Утром зашел за ним Петька, и они вместе отправились к пристани.
На берегу стояли Сергей Михайлович и Лена с отцом. Димки не было.
— Где Дима? — спросила Лена.
Сразу все забеспокоились и стали строить догадки о том, где Димка и почему его нет, как будто сейчас это было важнее всего.
Пароход прогудел один раз.
— Давайте прощаться, — сказал Сергей Михайлович. — Дима, наверное, не придет.
— Ну… — отец Лены пожал Сергею Михайловичу руку. — Будем здоровы! Спасибо тебе за все.
— Обратно к себе вернетесь или сюда? — спросил Сергей Михайлович.
— Не знаю. В станке-то у меня дом… дом можно продать, конечно…
— Как же ты не знаешь, папа, — сказала Лена. — У, нас семилетки нет и десятилетки нет… Я ведь учиться буду.
— Вот и я говорю: дом продать можно…
— У нас школа хорошая, — поддержал Юрка.
Пароход прогудел дважды.
Лена с отцом поднялись по трапу и встали у перил.
Пароход прогудел трижды. Словно просыпаясь, вздохнула машина; из-под кормы, пенясь, обгоняя друг друга, вынеслись узловатые вихри.
Пароход уже отошел на полметра, когда Петька, внезапно сорвавшись с места, влетел на дебаркадер и прыгнул на борт.
— Адрес!.. — крикнул он Лене в самое ухо. — Забыла адрес! Улица Свердлова… восемнадцать…
Петька прыгнул обратно. На пароходе загалдели, засмеялись, но из динамика, висящего на мачте, рванулся марш и заглушил все.
Пароход уже вышел в Енисей, и чайки поднялись с воды, провожая его, когда к пристани сбежал запыхавшийся Димка. Он взглянул на ребят, и на лице его — красном и потном — появилось недоумение, даже обида.
— Как же так?.. — сказал он. — Я за него пять рублей заплатил! И ошейник купил… — Он вытащил из-за пазухи щенка, грязного, как швабра. — Я за ним в Сургутиху бегал. У нас таких нет, настоящая лайка! Я хотел подарить…
— Придется себе оставить, — сказал Сергей Михайлович. — Все равно он бы им только помешал в дороге.
— Он уже через год будет птицу облаивать! — обиделся Димка.
Сергей Михайлович рассмеялся, но спорить не стал.
— Ну, прощайте, хлопцы, — сказал он. — Мне — далеко.