— Да, — сказала она. — Он жулик и бандит. Он отсидел, сколько положено, и вернулся. Венька говорит, что ему не разрешили в Ленинград возвращаться, а он вернулся. И Венька боится, что он опять начнет свои нехорошие дела и будет его затягивать.
— Постой, постой, — сказал я, соображая. — А ты его видела, этого брата?
— Видела. Жуткий.
— Черный?
— Черный.
— Перекошенный?
— Вроде бы.
— Он, — сказал я и даже задохнулся.
— А ты что, его знаешь? — спросила Маша.
Я ей рассказал, как встретился с этим типом. Она задумалась, потом спросила:
— Что же делать?
Мы уже незаметно дошли до садика и сели на скамейку.
— Надо… в милицию заявить, — сказал я не очень уверенно.
— Я тоже так думала, но Венька боится. Он боится, что брат… убьет его.
Я присвистнул.
— Ну, уж так и убьет?!
— Ты не шути, — сказала она серьезно.
Я вспомнил этого типа, его глаза, как верные дырки, и клыки, как у собаки. Да, такой шутить не будет.
— И все-таки… — начал опять я.
— Ничего не все-таки, — рассердилась Маша. — Не можешь ничего придумать, так нечего навязываться!
Я еще и навязывался!
— Ты же сама ко мне пришла, — сказал я с обидой.
— «Сама, сама»! Знала бы…
Я разозлился.
— Ну и шла бы к Герке своему, — сказал я.
Она быстро посмотрела на меня.
— Ни в коем случае!
— А что? Он ведь шибко правильный, все бы рассудил, а мы что? Мы люди маленькие.
— Дурак ты, Половинкин, — сказала она и вдруг засмеялась. — Дурак… ревнивый.
Я чуть не задохнулся и почувствовал, что уши начинают гореть.
— Т-ты… т-того, — пробормотал я, — «Ревнивый»… Г-говори, да не заговаривайся.
Она вскочила со скамейки. Встала передо мной. Смеялась, а солнце просвечивало сквозь ее волосы. И я зажмурился почему-то. И почему-то обрадовался — ну и пусть, ну и ладно, и хорошо.
Она оборвала смех и сказала опять сердито:
— Ну, чего расплылся? Рот до ушей.
Я сразу стал серьезным.
— Ладно, хватит шутки шутить. Надо дело делать.
И мне сразу захотелось куда-то бежать, что-то доказывать, кому-то помогать, кого-то спасать и как-нибудь обезвредить того страшного типа — Венькиного братца.
— А что делать? — спросила она грустно.
— Слушай, — сказал я, — может, нам с моим батей посоветоваться? Он в таких делах вроде должен разбираться.
— А он кто у тебя? — спросила она.
— Он… — я вдруг замялся, — он-то, ну…
И тут я разозлился на себя до чертиков — что я, в самом деле!..
— Он милиционер, участковый, — сказал я решительно. — Вот!
Она удивленно посмотрела на меня, фыркнула, но сразу прикрыла рот рукой.
— Чего смеешься? Не у всех же родители профессора.
Сказал я это сердито, а самому ужасно обидно стало. И эта не лучше, подумал я, все они одинаковы, девчонки эти.
— Ты что? Совсем полоумный? Да? — спросила она. — Ты за кого меня считаешь?
Я молчал. Она дернула меня за рукав.
— Чего молчишь? — крикнула она. — Я ведь засмеялась потому, что вспомнила, как тебя милиционер за плечо вел. Я ведь не знала… Это твой папа был?