Елена Никитична глубоко вздохнула.
— Знаешь, девка, не сами мы горе ищем, а горе ищет нас. А раз пришло горе, тут уж держись. Все равно никуда не денешься. Держись прямее, а то, смотри, согнет… Только это я потом поняла, а в тот день, когда пришла в дом похоронка, свету не взвидела. Все застлало перед глазами. Черным-черно. Так вот…
Заведующая качнулась на стуле. И все время, пока она говорила, все время потихоньку раскачивалась. Люба, хоть и не смотрела на нее, чувствовала это. Время от времени стул еле слышно поскрипывал.
— Словом, убили моего Володю, остались мы с Ванюшей вдвоем. Четыре годочка ему было. А жить надо. Устроилась я на ткацкую фабрику. Весной сорок первого Ваню свезла к тетке, мужниной сестре. Пускай, думаю, воздухом подышит, у них в деревне хорошо. Это под самым Клином. А тут война. Сначала-то не думала, что дело так обернется. Работали мы и в ночную смену, и днем. Все для фронта. Вот уж не думала, что немец до нас дойдет. Дошел, однако. Предприятие наше эвакуировалось, и я с ним. Три месяца ходила как очумелая. Работаю, а сама только Ванюшу своего вижу. Где он, что с ним?
Елена Никитична вздохнула глубоко, со стоном.
— Как только немцев выбили, стала я проситься домой. Не пускали, к весне отпросилась все-таки. Город — в развалинах, одни камни да ямы. Сама знаешь. Сейчас еще что, тогда не то было. Хуже. Поезда ходили только военные, хоть пешком иди. Собралась я и пошла. Сапоги на мне мужнины, в которых эвакуировалась, в мешке — сухари. Где подвезут, а где на своих двоих… До Клина все-таки добралась, потом прибрела в ту деревню. А ее и нет… Нет деревни, одни трубы печные торчат. Людей спросила, никто тетку Анну не знает, будто и не было такой. Другие сказали, будто в Клин побрела, да не дошла: померла в горячке. Обошла я весь городишко и все Ваню своего высматривала. Иной раз стою где-нибудь на пригорке и кричу, зову: «Ваня! Ванюшка!»
Елена Никитична замолчала.
Люба взглянула на нее. Женщина сидела прямо, смотрела перед собой широко раскрытыми, пустыми глазами.
— Потом какая-то старуха подошла. «Спятила, — говорит. — И без тебя крику полно, не ты одна. Тут уйма их полегла, детишек этих. Без матки, без хлеба, в мороз, где тут выжить. Молись лучше!» И как это она сказала «молись», так меня дрожь взяла. Ненависть такая к врагам, разорвала бы своими руками, попадись какой. Побежала в обратный путь, скорее бы только до своих добраться. Пускай посылают на фронт, не жить мне мирной жизнью! Стрелять буду! Зубами врагов грызть буду!
Елена Никитична снова замолчала.
— Только иду, — глухим, упавшим голосом продолжала она. — Вижу, снег стаял. Травка уже пробивается. Гляжу, в канаве головёнка русая. «Ваня!» — кричу. Мальчишка маленький травку рвет и тут же травку эту поедает. «Чей ты?» — «Ничей, говорит, нет никого, сестренка одна. Сестренкин, говорит, я. Витя». Привел меня в сарайчик, а там — еще двое малышей. Среди поля сарай, жилье — верстах в трех. Те двое еле на ногах держатся. Накормила их сухарем, повела. Да только в пути еще четверо к нам пристали. Кормить нечем, натерпелись в дороге всего. Два раза под бомбежкой побывали. Спасибо, подвезли солдаты, пайком своим накормили. Я с оравой этой сразу — в горком. «Забирайте, говорю, ребят, а я — на фронт!..» Не пустили. «Вы, говорят, нам нужны. У нас набралась уже сотня таких ребят, детдом открывать надо…» Я было ни в какую. «Не могу, — говорю. — Не гожусь я для мирной жизни, ненависть к врагу жжёт! Хочу на фронт! И не просите больше. Все равно уйду!..» Секретарь горкома, Федор Иванович Дегтярев, тогда крепко за меня взялся. «Уйдете, говорит, а им-то, детям, пропадать, что ли? Отцы кровь проливают, матерей нет, так, значит, и некому заботиться о них? Нет, товарищ, это не по-нашему, не по-советски получается! Фронт крепок тылом. Надеюсь, это вам понятно?.. Сейчас каждый нужен на своем месте. Мы и в тылу с врагом воюем. Придется заняться организацией детского дома, товарищ Коробова! Более подходящего человека нам не найти».
Елена Никитична остановилась, перевела дыхание, улыбнулась чуть смущенно.
— Такой он человек, этот Дегтярев. Слова особенные нашел, сумел убедить. Долго мы тогда говорили… Еще он сказал: «Врага ненавидите? Врага ненавидеть надо действенно. Любовь к этим ребятам, к будущему нашему, вот это и есть для вас ненависть к врагу. Так и запомните…» Я запомнила и поняла все. И в самом деле, Люба, подумай сама: весь наш народ сейчас сплотился в порыве одном, в одном стремлении. Каждый на своем участке, каждый сверх меры сил своих помогает бить врага. А забота о детях — это ведь и забота об их отцах, которые на фронте, и о матерях, если они живы. Шутка сказать, матери что пережили. Я-то знаю, каково матерям!
Люба слушала, не шелохнувшись.
— А потом, когда осталась одна, — продолжала Елена Никитична, — я поняла еще многое. Ох, и многое!.. — Она помолчала. — Ведь гонят врага, понимаешь, Люба! Гонят в хвост и в гриву! А пока они гонят врага, наша задача — раны залечивать… Пора нам из развалин вставать, пора. А самое главное — люди. Людей, не одни эти здания и заводы, людей мы поднимаем, пойми!.. А это нелегко — людей поднимать, будь уверена! Не всякому то дается. А ты — хныкать!
— А от тетки так и нет ничего? — несмело спросила Люба.
Заведующая поднялась, подошла к окну.
— Я и не жду. Хоть посылаю письма во все города, на розыск. Нет, больше не жду… Теперь здесь, в доме этом, вся моя жизнь, здесь для меня и фронт, и тыл, и семья, и все прочее…
Она вдруг распахнула окно, крикнула:
— Степан Степаныч! Кладовку проветрили, вымыли! Как с помидорами!
— Завтра закладывать! — ответил мужской голос.
Утром убирали с кустов помидоры. Работали Сима, Люба, сама Елена Никитична и огородник Степан Степанович. Несколько ребят из старшей группы помогали, укладывали помидоры в корзины.
Степан Степанович ползал между грядками, срывал помидоры и укладывал их на разостланную тряпку. Тряпку эту он волочил за собой по борозде, от куста к кусту. Люба не сразу поняла, что у огородника нет обеих ног. Зато руки — огромные, сильные, все время в движении. Широкие черные ладони рылись в земле, ошаривая свеклины, они же выдергивали морковь, срубали толстый капустный комель. С помощью рук, рывками, Степан Степанович передвигался по земле, только медали позвякивали на заношенном пиджаке.
— Гляди, начальство! — орал огородник и протягивал на ладони огромную помидорину, янтарную, с румяным бочком.
— Да-а! Чудо из чудес! — Елена Никитична дивилась, брала помидор, осматривала со всех сторон, — Хоть на выставку посылай. Грамм триста, наверное, потянет. Просто чародей вы у нас, Степан Степанович!
— Триста пятьдесят, не меньше, — поправлял огородник.
Красное, давно не бритое лицо его улыбалось.
Степан Степанович — житель соседней деревни. Когда вернулся, искалеченный, с войны, сам пришел к заведующей и предложил наладить подсобное хозяйство. Для детского дома Степан Степанович был настоящей находкой. Он обладал даром — выращивать овощи. Правда, и труда вкладывалось в огромное дело немало. Когда требовалась прополка или подкормка, Степан Степанович гнал на работу весь персонал, вплоть до медсестры, и сам не уходил с огорода от зари до зари. Он был просто беспощаден.
— Ах, вы, так вашу… Дачники, черти, ручки бережете! А ну, бери навозную жижу, поливай! Куды льешь, куды льешь?! Сожги мне корни, только сожги! Я вас, так вашу… Да не жалей рук, размешивай, мни землю-то, мни ее! Пухом чтобы!
Доставалось даже самой Елене Никитичне.
— А-а! Начальство! Это тебе не на стуле сидеть! Бери лейку! Что? Некогда? А жрать что будете? Жрать, говорю, будете что?..
И Степана Степановича берегли. Когда ему нужно было съездить домой, всегда запрягали лошадь, а в телегу подкладывали набитый сеном тюфяк. А домой он ездил чуть не каждый день, дома семья.
Урожай нынче выдался богатый, и Степан Степанович ликовал:
— Подходи, ребятки, морковки дам. Сахар, а не морковка! А тебе, Сестренкин, самую сладкую. Бери!
Люба увидела маленького крепыша в коротком пальтишке. Загорелая, с облупленным носом мордашка и совсем светлые серые глаза. Вспомнился рассказ заведующей. Траву ел. Подумать только, такой малыш!
— Чего смотрите? — спросила, проходя мимо, Таисья Григорьевна. — На Витюшку Сестренкина, что ли? У нас еще не такие фамилии имеются. Вон сидит Сеня Машкин, Машка, корова у него была. Больше никого не помнит. Так и записали… А вон бежит Васюшка Семенов, лет четырех с половиной — пяти. Из деревни Семеновки. Только Семеновок-то пятнадцать или двадцать было, восемь из них сожжено дотла. Вот и записан у нас Вася Семенов, приблизительно такого-то возраста. Эх, да что там! Еще не то увидите.
Таисья Григорьевна подняла на плечо корзину с помидорами, ушла по борозде, подметая кусты своей расклешенной книзу юбкой. Одна рука поддерживает корзину, другая уперлась в бок.
Вечером приехали шефы. Люба тут впервые узнала, что над детским домом шефствует воинская часть, которая в данный момент стоит в городе. Когда подразделение отбывает на фронт, то передает своих подшефных той части, которая остается. Поэтому шефы часто сменяются. На этот раз в качестве представителя шефов приехал пожилой полковник. Он привез подарок — целую тушу лося.
— Ребятишкам на бульон, — смущенно объяснил полковник.
Гость сидел в кресле посреди комнаты, а вокруг толпились воспитательницы. Дети давно улеглись спать.
— Спасибо, спасибо! — благодарила Елена Никитична. — Тут не только на бульон, даже на котлеты хватит. От всех наших ребят спасибо.
— Да что вы, за что спасибо-то! — отмахивался полковник. — Я ведь специально приехал, чтобы выяснить ваши нужды. Чем можем, поможем! — Он кивнул в сторону пианино: — Играет кто? Или так стоит, для мебели?
— Любуша, сыграй что-нибудь, — попросила Елена Никитична. — Что-нибудь такое, душевное.
Люба села за инструмент, сыграла несколько русских песен. Инструмент — старый, разбитый, многие клавиши вообще не действуют. Где уж тут сыграть по-настоящему. Она опустила руки.
— Знаете, Елена Никитична, инструмент такой, что ничего и не сыграешь. Один звон да треск.
— Разве? — удивился полковник. — А мне показалось, очень уж хорошо получается. Да, сразу видно, специалист играет…
— Люба у нас и есть специалист, — улыбнулась Елена Никитична. — А пианино придется достать новое, ведь детей воспитываем!
— Ну, что же… Учтем. — Полковник призадумался. — Пожалуй, подберем из трофейных. Пришлю своих ребят, привезут вам пианино. Ждите!
— Ну, товарищ полковник, прямо не верится! — Елена Никитична вся просветлела, заулыбалась. — Заранее вас благодарю!..